— Опоздал найти покупателя? Ничего, повезет в следующий раз.
Костис поднял подбородок немного выше.
— Следующего раза не будет. Я никогда бы не опустился до того, чтобы рассказывать чужие тайны.
— Даже если тебе не нравится человек, чью тайну тебе приходится хранить?
— Тогда особенно, — сказал Костис, надеясь, что его презрение производит должное впечатление.
— Да уж, я вижу. — казалось, царь развеселился еще больше. — Переходим к первой позиции? Постараюсь не выколоть тебе глаз. Хотя это будет нелегко, учитывая, как ты задираешь подбородок.
Костис покинул плац вызывающе удовлетворенный. Возможно, он вел себя как осел, скорее всего, так оно и было, но он показал царю, что имеет право на собственную гордость. Он был очень доволен собой, по крайней мере до тех пор, пока не получил вызов к царице.
* * *
В полдень Костис, как обычно, спешил из внутреннего дворца в казарму. Он должен был пошевеливаться, чтобы успеть перехватить что-нибудь в столовой гвардии, а затем вернуться к службе в царских покоях. Проще было бы захватить с собой хлеба с сыром в сумке на поясе, но это являлось грубым нарушением дисциплины. Он так же пробовал пропустить обед, но его желудок имел свойство громко бурчать во время судебных заседаний.
В коридоре к нему подошла одна из служанок царицы, Имения, и он посторонился, давая ей пройти, но она остановилась.
— Царица желает поговорить с вами, лейтенант, — сказала она.
Костис удивленно уставился на нее.
— Со мной?
Служанка ответила строгим взглядом. Костис пробормотал извинения.
— Простите, куда мне идти?
Имения снисходительно кивнула и отвернулась, ожидая, что он последует за ней. Костис знал имена всех служанок и постепенно приложил эти имена к лицам, которые наблюдал в зале суда и за ужином. Имения не была главной служанкой царицы, но являлась одной из самых старших.
Чувствуя легкое головокружение, и только частично от того, что вообще ничего не ел в тот день, он шел к покоям царицы. Имения кивнула охранникам в коридоре. Они не сказали ни слова и даже не взглянули на Костиса. Вообще, они выглядели более солидно, чем те, кто охранял царя. Караульное помещение за дверью было целиком залито светом из окон под потолком. Эта комната была намного просторнее караулки в апартаментах царя, полностью обшитая деревянными панелями с мозаичными картинами. Костис зачарованно уставился на них.
Он считал обстановку в комнатах своего царя пределом роскоши, но только до тех пор, пока не увидел это помещение, которое было даже не приемной, а всего лишь комнатой для охраны. Звук легких шагов, цокающих по мраморному полу, напомнил ему, что он пришел сюда вовсе не для того, чтобы любоваться стенами. Он вручил свой меч одному из стражников и поспешил за Именией, которая даже не замедлила шага.
Она прошла через одну из дверей на противоположной стороне караульного помещения, затем миновала коридор, который превратился в неширокий проход, освещенный узкой полосой света из неплотно притворенной двери. Служанка остановилась на пороге и поманила Костиса. Царица ждала его в маленьком кабинете, единственной мебелью которого было кресло и небольшой стол.
Аттолия бесстрастно посмотрела на него и сразу приступила к делу.
— Что делает царь, когда отсылает слуг и уходит в свою комнату?
Всего несколько часов назад Костис гордо заявил царю, что никогда не опустится до распространения сплетен. Он почти слышал, как Арис оплакивает его идеалы, рухнувшие вниз, словно груда мусора. Хотя, это нельзя было считать сплетнями, царица имела право задать ему прямой вопрос о действиях царя, который до сих пор считался то ли полновластным сюзереном, то ли гнусным осквернителем престола. Костис возблагодарил богов за то, что может оставить свою совесть незамаранной, и ответил:
— Я не знаю, Ваше Величество.
— Не знаешь, лейтенант, или не хочешь сказать?
— Я не знаю, Ваше Величество. Прошу прощения.
Царица выглядела задумчивой.
— Совсем ничего?
Костис сглотнул.
— Ты хочешь сказать, что насколько тебе известно, он проводит все время, сидя у окна и больше ничего не делая?
— Да, Ваше Величество, — сказал Костис, радуясь, что может ответить правду.
— Можешь идти.
Костис шагнула назад в дверь и вернулся в караульное помещение. Служанки не было видно. Костис потряс головой, но не смог избавиться от ощущения гнетущего величия царицы. Вот так, сказал он себе, и должен выглядеть настоящий государь.
* * *
Однажды утром в гвардейской бане, слуга, старательно намыливавший Костису спину, неожиданно заговорил.
— Один мой друг, — тихо сказал он, — кое-что слышал вчера.
Удивленный его таинственным тоном, Костис переспросил:
— Что он слышал?
— Разговор двух человек. Вы знаете, когда люди сидят в ванне, им кажется, что их не слышит никто вокруг, но иногда их слова могут прилететь кому-нибудь прямо в ухо.
— Да, — согласился Костис.
Все знали, что под сводчатыми крышами бань иногда возникает неожиданное эхо.
— Со мной как-то случился казус. Когда полковой ветеринар рассказывал о своих женщинах.
— Эти двое говорили не о женщинах.
— Продолжай, — сказал Костис.
— Ну так вот, — приободрился банщик, — меня это беспокоит, поэтому я хотел бы доложить, куда следует, а потом забыть. Один человек спросил другого, хорошо ли идет их дело, а второй ответил, что все идет по плану, но результатов следует ждать только через несколько недель. Еще он сказал, что первый человек будет доволен теми результатами. Это его точные слова, «будет очень доволен результатами».
— Ну и что? — спросил Костис. — Они могли говорить о чем угодно. Об обучении лошади, например, или о делах на ферме…
— Не думаю, — задумчиво возразил банщик. Он прополоскал мочалку и повернулся лицом к Костису. — Потому что это были барон Эрондитес с Сеанусом.
Опять Сеанус, подумал Костис.
— Я предполагаю, — медленно произнес он, — что барон Эрондитес служил в гвардии еще при старом царе, а так как Сеанус до службы у царя тоже был телохранителем, они оба имеют право пользоваться гвардейскими банями… когда не хотят, чтобы их увидел вместе кто-нибудь из придворных.
— Точно, — сказал банщик. — А теперь я собираюсь забыть все, что слышал от них.
Он отступил на шаг назад. Все еще находясь в задумчивости, Костис отправился во дворец.
Дитес оборвал все связи со своей семьей, хотя барон все еще считал его своим наследником. Люди думали, что старик, вероятно, ждет, когда Дитес возьмется за ум. При этом барон публично подчеркивал свою любовь к младшему сыну, оплачивал его счета и держал свои покои открытыми для него в любое время дня и ночи. Зато сам Сеанус настойчиво подчеркивал свою преданность гвардии и держался на расстоянии от отца. Правда, многие думали, что он больше предан своей карьере, чем царице, но если считать преступником каждого карьериста, то царская тюрьма окажется забитой такими преступниками до потолка. Тюрьма, между прочим, не резиновая. Конечно, Сеанус полностью разделял мнение своего отца о старшем брате, и Дитес платил ему взаимностью. Это становилось совершенно очевидным при их случайных встречах. Сеанус называл Дитеса пижоном и трусом. Дитес глумился над Сеанусом, считая его некультурной потной свиньей, но однажды был вынужден в бессильной ярости наблюдать, как Сеанус одну за другой рвет струны его любимой лиры, пока их друзья наблюдали за ними с сочувствием или злорадством, смотря какую сторону они поддерживали. Учитывая, что Сеанус мог стать наследником только после Дитеса, его враждебность не казалась удивительной никому и ничуть не противоречила преданности царице Аттолии.
Но этот разговор подальше от чужих глаз казался очень подозрительным. Учитывая репутацию неугомонного барона Эрондитеса, все вокруг ожидали от него очередного заговора.
Очевидно, эта история сильно беспокоила банщика, раз он решил обратиться к Костису и по каким-то своим соображениям не выбрал кого-то другого. Теперь, став обладателем этой информации, что Костис должен был сделать с ней?
Рассказать Релиусу. При этой мысли губы Костиса скривились от отвращения, но шеф шпионов мог уже быть в курсе дела. Релиус знал все о каждой из дворцовых интриг. Возможно, он уже знал и о разговоре в бане, так что это не окажется для него новостью. Во всяком случае, подозрение в заговоре не являлось сплетней, и на него джентльменские правила не распространялись. Действиями Костиса должна была руководить преданность престолу, и это полностью совпадало с его принципами самосохранения. Следуя примеру банщика, Костис собирался передать сведения по инстанциям, а потом позабыть как можно быстрее.
