— Выполни приказ точно, Телеус, — предупредила царица. — Это должно быть сделано немедленно.
Когда капитан вышел из зала, они снова оцепенели. Время медленно скользило мимо них, никто не говорил, никто не двигался. Все ждали. Двери открылись, но вошел один посол Эддиса. Он поклонился престолу и спокойно встал около стены. Двери распахнулись еще раз, на этот раз вернулся Телеус. Он шел во главе гвардейцев, окруживших Секретаря архива. Ошеломленные придворные повернулись к царю. Истина уже была написана на лицах Телеуса и Релиуса. Секретарь архива был виновен.
— Он писал это, — сказал капитан, сжимая в кулаке пачку листов бумаги. — Когда он увидел нас в дверях, он попытался принять яд.
— На этой бумаге написано признание?
— Да.
Релиуса провели через зал, и он упал на колени перед престолом. Он смотрел перед собой, как человек, не видящий ничего, кроме смерти, для которого все звуки мира стали ничем иным, кроме как смутным шепотом.
Все с тем же выражением лица, он поднял глаза к царице.
— Могу ли я объясниться?
Аттолия посмотрела на него сверху вниз и ничего не ответила. Его губы шевелились, но слов не было слышно. Он ненадолго закрыл глаза и постарался справиться с одышкой.
— Когда я сказал вам, что не знаю имя предателя… я солгал, — признался он. — Я уже понял, что это может быть только моя вина. Я посещал одну женщину в городе. Вы знали о ней, знали, когда она бросила меня. Я думал, что она устала от меня, но когда она исчезла, я должен был понять, что я позволил ей узнать слишком много, и что она была мидийской шпионкой.
Он обхватил голову руками.
— Моя царица…
Телеус хлопнул его по затылку так сильно, что Секретарь упал лицом на мраморные ступени трона.
— Для тебя она «Ваше Величество»! — прорычал капитан гвардии.
— Телеус. — Царица осадила его одним словом, но лицо капитана, в отличие от лиц обоих государей, ясно показывало всю степень его ярости и отвращения к предателю.
— Яд? — спросила она Релиуса.
Он подтянулся и снова встал на колени.
— Я боялся, — сказал он.
— Понимаю, — ответила Аттолия. — Но разве невинный человек будет держать яд под рукой?
— Моя… Ваше Величество, — поправился Релиус. — Я подвел вас, — сказал он. — Я виноват, но клянусь, я ни за что не предал бы вас сознательно. Я написал все, чтобы вы знали это. Я не собирался ничего скрыть от вас. Вы должны поверить мне, — настаивал он.
— Я должна верить, Релиус?
Если все, чему он учил ее, было правдой, они оба знали ответ на этот вопрос. Его губы прошептали слово, но он не мог произнести его вслух. Он покачал головой.
— Нет, — тихо и печально согласилась царица. — Уведите его.
Релиуса увели, но ни один человек в зале не пошевелился, боясь первым обратить на себя внимание царицы.
— Вы будете наблюдать? — спросил царь.
— Я должна, — сказала царица.
— Я не могу, — признался царь.
— Конечно, нет, — согласилась Аттолия.
Она повернулась к камергеру, обязанностью которого было следить за порядком в зале во время суда, и сказала:
— На сегодня мы закончили.
Эти слова положили конец судебному заседанию. Камергер поклонился и предложил придворным очистить помещение. Когда царь встал, все остановились и, почтительно склонившись, ждали, когда он выйдет в сопровождении охраны и слуг. Костис оглянулся, чтобы в последний раз взглянуть на царицу, сидящую в одиночестве на троне среди пустого зала.
Нет, подумал Костис. Царь не будет присутствовать при допросе Релиуса. Это означало бы возвращение в ту нору под землей, где Евгенидис был заключен в тюрьму, где он лишился своей правой руки. Если он и выглядит сейчас таким больным, прямо-таки бледно-зеленым, думал Костис, то не от сострадания к Релиусу, а от воспоминания о собственных муках.
Они вернулись в покои царя. Евгенидис остановился посреди караульного помещения.
— Который час? — спросил он, потирая лицо с видом только что проснувшегося человека.
Релиус был арестован, но царя это, похоже, не радовало.
— Половина пятого, Ваше Величество.
— Очень хорошо.
Царь вошел в свою комнату и потянулся к двери, преграждая вход слугам.
— Постучите мне через час, — сказал он. — До этого времени никто не должен меня беспокоить.
Он захлопнул дверь у них перед носом.
— Ну, — протянул Сеанус, — когда царь уединяется позлорадствовать, ему даже ты не нужен, Костис. Странно, почему он не поступает так же, когда ему хочется залезть в нору и зализать раны. Всем вместе стоять в коридоре было бы веселее.
Костис подумал, что сегодня царю, скорее всего, не нужно переставлять кресло к окну, и он хочет быть уверен, что никто из слуг не просочится в его комнаты, несмотря на приказ оставить его в покое.
Он вздрогнул, когда услышал скрежет засова. О существовании внутренних запоров он не подозревал. Сеанус рассмеялся над его удивлением.
— Он делает так каждую ночь, — сказал он. — Думаю, что наш маленький царь не доверяет нам. Мы должны скрестись по утрам, как охлос в храмовые двери, и ждать, пока они милостиво не распахнутся перед нами.
* * *
Аттолия вернулась в свои покои и отослала служанок прочь. Они сидела у окна. Раздался щелчок закрываемой двери, и больше ни звука.
Она думала о Релиусе. В первый год ее царствования, когда она была совсем молодой царицей, вынужденной в одиночку сражаться с мятежными баронами и не имеющей никакого оружия, кроме золота и собственного разума, ее охрана обнаружила Релиуса, подглядывающего за ней из-под телеги. Кто подослал его, спросила она, но он ответил: никто. Он сам себе хозяин и хотел взглянуть на царицу. Стоя перед ней в грязной одежде, незаконнорожденный сын управляющего фермой, Релиус предложил ей свою службу. Он сообщил ей все необходимые сведения об ее врагах. Он обучил ее ремеслу манипуляции и интриг, научил превращать людей в свои инструменты и оружие, чтобы выжить в мире, где не было места преданности и доверию. Никогда не доверять никому, таков был его первый и самый важный урок.
— Даже тебе, не так ли? — тогда она еще не разучилась смеяться.
— Даже мне, — серьезно ответил он.
К истине можно прийти только через боль, учил он, и она должна добиваться истины любой ценой. От этого зависела жизнь ее народа.
Она должна знать правду.
Тишина была ее убежищем, и она укрылась в молчании. На этот краткий отрезок времени ей не нужно будет ни двигаться, ни говорить, ни пытаться отделить правду от лжи, чтобы понять причину предательства Релиуса, чтобы оправдать его проступок или свою собственную слепоту. Ее царь не умел находить спасения в тишине. Он предпочитал двигаться. Она часто наблюдала, как он мечется взад и вперед по комнате, бесшумно, как кошка в клетке. Но он так же умел обуздывать свой порыв и перемещаться медленно, почти незаметно, как солнечный свет на камне. Рядом с ним тишина становилась совершенно особенной, и он знал, как принести мир в ее душу.
Когда Фрезина через дверь сообщила, что пришло время переодеваться к ужину, Аттолия дождалась щелчка задвижки, а затем позвонила служанкам.
* * *
Через час царь приступил к переодеванию для ужина, и Костиса отпустили из царской прихожей. Он шел обратно через дворец с отрядом гвардейцев, сдавших свой пост. Они уже покинули внутренний дворец и шли через террасу, направляясь к лестнице, которая вела в сторону казарм, когда им навстречу выступил барон Суза.
Костис знал его в лицо, потому что ферма его семьи находилась на землях барона. Он вежливо кивнул и был удивлен, когда Суза назвал его по имени.
— Может быть, вы отпустите своих людей? — предложил барон. — Я бы попросил минуту вашего времени, чтобы пообщаться с земляком.
Костис неохотно отпустил людей обратно в казармы.
— Итак, Костис Орментидес, — сказала Суза, — вы стали доверенным лицом нашего царя, не так ли?
Костис пожалел, что не может позвать солдат обратно. Он находился в некотором смятении после ареста Релиуса. Их присутствие удержало бы Сузу от лишних вопросов, но было слишком поздно. Барон ждал ответа.
— Нет, сэр. Я бы так не сказал, сэр, — осторожно возразил Костис.
Подобно Арису, не решившемуся отшить Сеана, Костис собирался быть очень осторожным, чтобы не обидеть Сузу. Конечно, будучи землевладельцами, семья Костиса не был так уязвима, как близкие его друга. Барон не мог поднять налог на землю или отобрать часть ее, и каждый помещик в Аттолии, даже самый мелкий, перед законом был равен земельному магнату, но Суза был способен доставить семейству Орментидес множество других ненужных неприятностей.
— Вероятно, он признает за вами особые заслуги, учитывая, что разрешает оставаться с ним наедине?
