Стрелки сошлись. Кукушка юркнула внутрь, хлопнули ставни. Тотчас Соловей перекинулся через голову. И предстал пред нами во всей красе. Его кривой ятаган больше не волочился по земле. В зеленой рубахе, из-под которой выглядывала тельняшка, в красных шароварах и, как ни странно, ботфортах, он являл нечто среднее между бусурманином и волжским ушкуйником. На голове чернела бандана, прикрывавшая, по всей видимости, бритый череп.
Наш котишка остался перед этим бродягой обычной домашней живностью, которую любящие хозяйки долгими зимними вечерами нежат у телевизора. Васька раззявил пасть и смотрел на великана без выражения нахальной сытости на лице. Я, даже несмотря на свое беспокойство, почувствовала нечто вроде морального удовлетворения.
— Выбирай, — предложил великан и сделал широкий жест, от которого пламя факелов вокруг колыхнулось. — На кого укажешь, тот назовет нам оружие.
— Мяу-гу… могу я выбрать кого-нибудь из мур-р-зей… друзей? — От волнения Василий сбивался на кошачий язык.
— Можешь, — великодушно предложил великан. — Но посоветуют ли они тебе путное?
Кот дрожащей лапой ткнул в Баркаяла. Тот, вышед на середину круга, поколебался и принял решение:
— Предлагаю сторонам сразиться самым жестоким и самым сильным оружием из всех доселе известных.
— Это ядерными боеголовками? — тихо спросила я Лукоморьева.
— Чем можно убить за глаза? — возгласил Баркаял.
Зрачки его в прямом смысле метали молнии.
— Бактериологическое оружие? — предположил великан.
— Против чего не может быть никакой защиты?
— Лазер! — ухмыльнулся кот Василий.
— Что поражает вмиг и не дает осечки?
— Дубина! — воскликнул Соловушка.
— Что взрывается и производит страшные разрушения?
— Динамит. Тротил. Гексоген.
— Что не нужно переправлять контрабандой?
— Веревку для удушения.
— Что заставляет мучиться сильнее, чем удушье?
— Электрические провода! — вякнул какой-то садист из местных.
Баркаял замер, медленно оглядел собравшихся.
— Кто скажет, что равно всем этим орудиям казни?
Молчание.
— Хорошо, — начал подсказывать Баркаял. — Что убило Сократа?
— Цикута, — ахнула Ингигерда.
— Нет! — покачал головой Баркаял. — Чтобы убивать этим оружием, не нужно разбираться в ядах, уметь смазывать затвор или знать принцип деления ядра. Здесь ничего не нужно, кроме одного — желания убивать.
— Что же это? — прошептал кто-то благоговейно.
— Слово! — сказал Баркаял.
— Мы будем сражаться словом? — переспросил великан. — Это как? Размазать друг друга оскорблениями и ругательствами? Смешать с грязью поминанием грехов всех предков до седьмого колена? Стереть с лица земли компроматом?
— Слушай, что ты затеял? — растерялся кот. — Из таких боев никто не выходит с победой.
— Нет, все будет по-другому, — успокоил испуганных противников Баркаял. — Кто расскажет сказку правдивее, тот и победит.
Ингигерда захлопала в ладоши.
— Кинем жребий, кому начинать, — промурлыкал и кот.
«Баркаял, похоже, спас его побитую молью шкуру», — подумала и я.
Баркаял достал из кармана все ту же монету. Я узнала ее по отсвету.
— Орел — да, решка — нет.
— Чего — да и чего — нет? — спросил великан.
— Выпадет «да», стало быть, тебе первому говорить правду, — разъяснил кот. — «Нет» — значит, не мне, то есть тебе же.
— Ага, — кивнул разбойник. Видимо, в результате только что состоявшейся мозговой атаки он получил контузию и слегка утерял способность соображать.
— До первой крови, — предупредил Василий.
— А я без крови-то и сказок не знаю, — расстроился Соловей.
— Тогда былину, — махнул лапой Василий. — Ты у нас столько времен пережил.
— Былин тем более без крови нет, — вздохнул Соловушка. — А давай-ка я свистну.
— Брейк, — прервал Баркаял на правах судьи, — брейк, ребята. Свистать и петь не разрешается. Давай ты, Василий. Пусть Соловей Батькович с мыслями соберется.
— Эх, златой цепи на дубе нету, — посетовал Василий. — Ну да ладно.
Вздохнув, он уселся на корточки, и перед ним, едва не опалив усы, вдруг из ничего вспыхнул костер. Василий уставился на огонь своими большими, как блюдца, глазами. Его и без того узкие зрачки сузились совсем, до нитки.
— Сказка моя нового времени. Даже новейшего, — предупредил кот. — Все совпадения с реальными событиями и лицами случайны.
Сказка о первой любви
Важно, чтобы молоток был тяжел и надежен. Часы разбивать правильнее всего молотком. И лучше это проделывать вечером, примерно в шесть.
Именно так и поступила Алена.
Она расколотила их искренне и самозабвенно.
Дребезги жалобно звякнувшего механизма брызнули в стороны, пружина подпрыгнула со слабым стоном, колесико покатилось по паркету.
Она дунула в нависшую челку. Победно пнула раскуроченный механизм и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Аккуратно, чтоб не помять конспекты, уложила в рюкзак орудие своего преступления.
Перекинув рюкзак за спину, с чувством легкого сомнения встала на пороге.
Да нет, она достаточно узнала Николу.
В небольшом клубе он играл на гитаре. Изучал историю, носил темные очки и кепку задом наперед. Маскировка, которая не помогла.
Пальцы сновали по грифу взад-вперед, как челноки. Поклонницы гудели у сцены роем возбужденных пчел.
Его команда уже поснимала гитары и заканчивала путаться в шнурах.
Клуб едва отбушевал. И готовился бушевать снова.
Крашеные, как яйца на Пасху, ребята вспрыгнули на невысокую сцену и занялись своей аппаратурой.
— Классно играешь! — В душном баре Аленушка хлопнула его по плечу. — Мож-но счас при-сое-диниться?
— Коктейль «отвертка»? Не стоит доливать сок. Вы понижаете градус…
Она захихикала невпопад:
— Вода закипает при ста градусах, так? Сто градусов. Это тупой угол. А если стоишь прямо — это аж сто восемьдесят. Ясно, что кипишь.
Они долго целовались под уличным фонарем.
В его комнате окно в полстены, на прозрачном столике случайный журнал — вид нежилой, словно в мебельном магазине.
— Меб-лированные комнаты, — буркнула Аленка первое пришедшее на ум.
Откуда это? Века из девятнадцатого. Что означало — не вспомнить.
Утром она сидела в углу, обхватив колени руками.
— Только не надо устраивать трагедию, — сказал Никола.
— А я и не устраиваю!
— Устраиваешь.
— Не устраиваю!
— Нет, устраиваешь. Детский сад! — Он подошел.
— Не загоняй меня в угол, — ощетинилась Алена.
— Ты сама сюда села, — простодушно отозвался он. — Давай лучше кофе пить.
Темная горечь в маленькой чашечке ароматно дымится. Рука подперла голову, волосы заслонили лицо. Скатываясь по носу, в кофе капает соль.
— Подсласти, — Никола пододвинул фарфоровую сахарницу.
Она кивнула, соль закапала чаще.
— Прости, у меня нет времени и желания лезть в глубины девичьей психологии. Мы неплохо провели время. Это комплекс вины? У тебя есть парень? Нет? Так чего ты тогда загрузилась?
Он кинул ключи на стол.
— Закроешь. Я тебе доверяю. Приходи завтра в полседьмого. Могу опоздать, ты себе музыку поставишь.
Никола притянул ее к себе и чмокнул в лоб:
— Нет романтики в нашем мире, понимаешь? Эпоха такая. Видишь, часы? Я их недавно купил, совсем новые. Они идут правильнее, чем самые дорогие, старинные. Мне иногда кажется, что старинные часы только прошедшее отмеряют.
— Ты невыразимо умен! Что ж ты с дурой-то связался?
Никола отвердел бровью.
— Не закатывай истерики, пожалуйста.
— Ладно. — помедлила Алена.
— Придешь завтра?
— Подумаю.
Она уже знала — придет. Она знала, что приходить не надо. Но приходила. Не раз и не два, пока не поняла, что пора уходить. Их времена не совпадали.
Кот закончил свое повествование. В моей голове вскипала каша. Кукушка, которая, оказывается, подслушивала из-за ставень, выглянула и робко сказала:
— А по-моему, варварство часы бить. — И тут же, испугавшись взгляда Василия, сховалась.
Да, в голове моей вскипала каша. Все совпадения случайны. Было предчувствие, что мне не расхлебать прошлого никогда. Или будущего? Не убери они тогда Николу из кадра… Но это невероятно! Один из возможных вариантов моего жизненного сценария предстал передо мной въяве. Нет сомнений, используй я тогда эту возможность, жизнь моя покатилась бы по совсем другим диалогам и сценам. Сейчас я, наверно, была бы совсем другим человеком. В другом месте. Без этих инвентарных номеров на белой кровати. Безо всех этих сказочных заморочек, зато без сомнения в своем рассудке.
