Иллюзии умирают, но никогда не умирает единственная — что все иллюзии однажды умрут.
— Как сказка царевне? — обратился Баркаял.
— Сказка Соловья правдивее, — оборвала я.
— Но у него нет сказки, — возмутился Лукоморьев.
— Не могу себе представить ни одной сказки, которая была бы столь же бесчестна, как сказка кота!
Я развернулась и зашагала прочь. Меня догнала Ингигерда:
— Что случилось?
— Зачем вы убрали из моей жизни Николу? — Выйдя из-под перекрестья многочисленных взглядов, я схватилась за голову.
Вокруг веселились. Праздновал победу Соловушка. Лилось рекой вино. Сыпала трели гармоника. Кто-то отчебучивал гопака.
Ингигерда хладнокровно переспросила:
— Зачем мы его убрали? А не сделай мы этого, царевна не взыскала бы с нас? Лучшими вариантами людям представляются те, которыми они не воспользовались.
— У вас сердца, послушаешь, прямо из драгметаллов, — усмехнулась я.
И мне вдруг стало страшно. В очередной раз, но как никогда ранее. Я находилась в одиночестве, среди иных, чем я. Вокруг были другие. Они иначе думали, понимали. И действовали. Разумеется, в моих интересах. И только в моих.
— Зачем? Зачем? — Я все же не отдавала себе отчета. — Кто позволил вам вмешиваться в мою жизнь? Почему вы не спросили меня? У меня своя воля, свой путь, своя философия, наконец!
— В основании вашей, как вы изволили выразиться, философии лежит пока лишь желание любить, — с иронией школьного завуча произнесла малютка-Ингигерда. — Вы слепой светлячок, мотылек, летящий в огонь. Мы видели, что ты летишь в огонь. И именно тебе мы не могли этого позволить. Взгляни…
Она повела рукой вокруг нас. Я увидела ясные звезды на глубоком сине-зеленом небе, холмы с зубцами леса у самого горизонта, в низине услышала плеск воды. Посвистывали какие-то ночные птицы, играл сверчковый оркестр, издали ветер принес волчий вой.
— Все это ты променяла бы на любовь? Точнее, на его нелюбовь?
— Баркаял сказал странную вещь, — вдруг вспомнила я. — Сократа, сказал он, убили словом?
— Сократа не убили словом, а его убило слово, — пояснила Ингигерда. — Оно, бывает, несет смерть тому, кто его произнес. Сократа можно было бы назвать самоубийцей.
Поединок
Я молча ссыпала красноватый песок в горшок с кактусом.
Вот и мое повествование рассыпается, как философский камень. Я сама чувствую это, мне бы давно хотелось его закончить. Как? Я слишком давно с этими ребятами из преисподней или откуда они там? Я не могу отделаться от них. Страшнее другое — я с ними сживаюсь. Как и с другими обитателями этого дома.
— Это не наказание. Это лечение, — сказал вчера доктор.
Он никакой, мой краснолицый доктор. Ничего не предпринимающий, ничего наверняка не знающий. Сколько же пациентов спрашивали его:
— Доктор, когда все кончится?
Он отводит глаза.
— По своей воле вы не отпустите меня?
Он отводит глаза.
— Вас надо заставить это сделать?
— Да.
— Штурмовать эту твердыню? Обложить ее сонмом спецназовцев? Разнести в пыль ваши шестиметровые стены?
На аллею больничного парка с ревом влетел и с визгом остановился крытый бронированный автомобиль. Механический динозавр, колеса защищены стальными дисками, в центре каждого — угрожающий острый шип. Такими же блестящими шипами усыпан весь корпус машины.
Из люка на крыше выдвинулся ствол пушки и уставился жерлом на меня. Черным немигающим глазом. Я ждала избавления. Но уже поняла: это не избавление. Ощутила подступающую к горлу тошноту.
— Что вы? — выкрикнула я. — Не надо!
Передняя дверь броневика открылась, из нее вышел смурной, весь в черном, субъект. Я не сдержала нервного смеха: субъект слишком постарался выглядеть по-киношному. Безупречный костюм этого бандита был слишком уж безупречен, шляпа с широкими полями затеняла половину лица, отмеченного модной небритостью. Между тем он, не торопясь, подошел ко второй дверце и галантно открыл ее. Из нее вышла длинноногая черноглазая красавица с презрительным взглядом. Перед мужчиной — одно, но предстать трусихой перед представительницей своего пола не может позволить себе ни одна уважающая себя девушка.
— Что вам угодно в моих владеньях? — высокомерно спросила я.
Как, должно быть, смешно все это выглядело. Стараясь принять независимый вид, кутаясь в потрепанный больничный халат, я меряла ее взглядом.
— В твоих? — Девица обернулась к сопровождающему: — Покажи ей, чьи здесь владения.
Ее голос показался мне до странности знакомым. Как будто не она, а я, да, я сама выходила из бронемашины. А может, моя полная противоположность.
Ее спутник, тоже неуловимо знакомый, взмахнул рукой.
Я ощутила жар, кровь бросилась мне в лицо. Это был стыд, испепеляющий меня всю. Этот человек обрушил на меня воспоминания, которые могли существовать только у двоих.
— Никола?
Сжечь меня этот огонь, конечно, не мог. Но лучше бы он все-таки сжег меня.
— Девичья фамилия моей матери — Феникс, — спаясничала я. — Имеете предъявить еще что-нибудь?
Когда ноги ее коснулись земли, она предстала в полном воинском облачении. И кольчуга, и маленький шлем — из светящегося серыми отблесками черного материала. Я с сомнением отнеслась к появлению на мне бронежилета (бесы подсуетились?). В руках моей соперницы блеснул меч. Такой же возник у меня.
В новом облике я чувствовала себя до крайности глупо. Мало того что не умею обращаться с оружием, сама сцена была словно украдена из фантастического блокбастера.
Я осторожно повела пальцем по лезвию меча. И с изумлением увидела, что на пальце появилась тоненькая алая полоска. Похоже, эти мечи — не какое-нибудь воображаемое фуфло, они внутренне даже жужжали от нетерпения. Я поняла, что умру, если девица поразит меня своим кладенцом.
Мечи соприкоснулись и задрожали. Холодное волнение моего булата передалось и мне.
Невероятно, но похоже, тело мое хранило навыки, неизвестные мне. А может, Ратмир-меч — я вспомнила его имя! — сам вел поединок; в таком случае мне оставалось лишь положиться на него.
Я полоснула лезвием по месту, где еще секунду назад стояла вторая я.
Во мне начался прилив страшных, первобытных, густых сил. Ненависти. Уверенности в правоте. Самозабвения. Даже погибнув, я должна была победить. Она загнала меня в узкое пространство кирпичной беседки, но я разнесла беседку широким ударом. Она пробовала насадить меня на свою серебристую булавку, но я успевала отбить ее. Она могла бы, наверное, прикончить меня, но ей сам поединок доставлял наслаждение: она хотела проучить, прежде чем убить.
— Я здесь царица, — ласково пропела она после атаки.
— Как тебя зовут? — задыхаясь, спрашивала я.
— Так же, как и тебя.
Я отскочила вовремя, удивительно, что не оступилась. Блеснувшее лезвие ушло в лежащее на земле бревно, как в масло.
Неожиданно мой Ратмир-меч загудел сильнее и сам повел наступление.
— Кто призвал тебя? — вскричала она.
— Никто. Я пришла, как вопрос.
— Откуда ты?
Я увернулась инстинктивно и выкрикнула мне самой неясные слова:
— Из среднего мира.
— Смертная? — от удивления она отступила на шаг.
Глаза ее вдруг полыхнули отраженной ненавистью.
— Пока еще смертная! — Эти слова она прошипела. Как змея.
Она рванулась ко мне. В ту же секунду мой клинок скользнул вперед. Почти без памяти я упала перед ней на колени. В ложбинке груди скапливалась кровь, окрашивая чешуйку за чешуйкой ее черной разорванной кольчуги.
Я почувствовала, как постепенно, с болью покидаю какое-то узкое и тесное ущелье, где легкие вбирали не чистый светлый воздух, а мутную темную жидкость. Мне надо было наружу, к свету, что бы ни ждало меня там. Я открыла глаза, и меня оглушил свет.
В отстранении от собственных мыслей я шла по тропинкам, устеленным мягкими желтыми иглами. Мне не встречались ни заборы, ни стены. Я впивала запахи леса, прелых листьев, росяных трав, тинистый, болотистый запах непросыхающих луж; еще попахивало плесенью и грибами. Я думала, все, что мы делаем, — так же эфемерно, как ценности, добытые во сне. Как мысли, пришедшие во сне, а на поверку оказавшиеся абсурдом. Только что случившееся потрясло меня. С какой частью себя я сражаюсь, кто восстановил меня против меня? Или это неизбежность — отсекать все, что восстает во мне против меня самой?
На мосту через речку-невеличку, на шатких перилах, сидела горбатая тень. Тень болтала ногами над течением струй и тихонько насвистывала себе под нос. Придерживая рукоять меча, я двинулась через мост. Предательская доска скрипнула под ногой, и ко мне обернулось не то заросшее бородою лицо, не то звериная морда.
