— Будь она трижды проклята!
С тех пор мы больше никогда не расставались. Я учился в институте на дневном отделении, Любочка — на заочном в университете. Если бы я тоже перевелся на заочное, мне пришлось пойти в армию на два года. Но финансовых проблем у нас не было. Летом я ездил в стройотряд, а в остальное время подрабатывал грузчиком в местном магазине или разгружал вагоны. Оставаясь студентом, я зарабатывал в год больше высококвалифицированного рабочего. Теленок превратился в работящего, упрямого быка и бык неторопливо потащил свой воз. Мы начали строить наш дом… Через два года у нас родился Сережа, еще через три — Олечка.
Как-то раз Люба — то ли в шутку, то ли в серьез — сказала мне, что больше всего она любит меня, когда я прихожу домой усталым после работы.
Я сказал, что я не прихожу, а «еле-еле приплетаюсь».
— Тем более!.. — засмеялась Люба. — И тогда я готова сдувать с тебя пылинки, вымыть в ванне, накормить… Впрочем даже не так! Я готова раствориться в тебе без остатка, лишь бы тебе было хорошо!
Уже теперь, вспоминая нашу жизнь, я могу вспомнить не так уж много. Прошлая жизнь обладает одним удивительным свойством — она похожа на нить, пальцы скользят по ней, ты чувствуешь нить, но узелки все-таки довольно редки на ней…
Мы любили бродить с Любочкой по пустым вечерним улицам после дождя. Я что-нибудь рассказывал ей, например, о том, что случилось вчера-позавчера, а она улыбалась и слушала. Я окончательно потерял свою способность к отвлеченному философствованию, а если учесть, что я не умею рассказывать нудно и скучно, не удивительно, что Любочка часто смеялась. Когда я переставал жестикулировать и на минуту замолкал, она брала меня под руку и спрашивала:
— Нет, скажи, ты сам это только что придумал или это было на самом деле?..
Ну, может быть и придумал… Только совсем чуть-чуть. Жизнь удивительная штука и если присмотреться к ней повнимательнее, то, честное слово, в ней можно найти массу забавного.
У нас было мало друзей, потому что сама Любочка была не простым человеком… Она легко могла найти общий язык с каждым, но вежливая холодность и вопрос в глазах «А кто ты на самом деле?..», не давали никому подойти к ней достаточно близко. Дать корректный и вежливый отпор она могла любому человеку. Исключение представляла только ее двоюродная сестра Настя. Настя была на десять лет моложе Любочки и там, в далеком детстве, в деревне у бабушки, старшая сестра когда-то воспитывала крохотную девочку похожую на гриб-боровик. Когда они стояли у реки, «гриб-боровик» обхватывала ногу сестры и со страхом смотрела на темную воду… Рассказывая о своей сестре, Любочка всегда улыбалась.
Личная жизнь Насти не сложилась. Она очень болезненно переживала развод с мужем, и некоторое время жила у нас. Она помогала Любе по хозяйству, смотрела за детьми и успела здорово подружиться с ними. Даже после того, как Насте все-таки удалось решить свой «квартирный вопрос», она была в нашем доме самым частым и желанным гостем.
Удивительно, но наши отношения с Любочкой никогда не заходили в тупик. Практически мы никогда не ссорились и я не знаю, почему так получалось. Между нами словно существовала какая-то непреодолимая преграда, но это была не холодная отстраненность, а что-то другое, гораздо более сложное. Иными словами я очень хорошо знал характер Любочки, ее привычки и наклонности, но все-таки это было чисто внешнее знание и я не мог сказать, что знаю ее всю, до конца… И я никогда не трогал эту тайну.
Однажды я изменил Любочке. Все произошло настолько просто, что я и сам толком не понял сути случившегося. Люба тогда уехала в Москву по своим академическим делам, а я остался с детьми. А потом… А потом работящий «бык» решил сходить на соседнее поле, где пасутся пышнотелые чужие «коровки». Я сказал «однажды», но точнее говоря, мой загул продолжался около недели и совсем не с одной женщиной. А все случившиеся слилось для меня во что-то общее и слепящее сознание, но, даже признаваясь перед самим собой в дурном поступке, я называл это «один раз».
Любе поняла все, как только вернулась домой… Я не знал, куда деть глаза и сбежал на кухню. Люба не пыталась со мной заговорить. Она разбирала привезенный из Москвы чемодан с детскими вещами и выговаривала Сереже и Олечке, за то, что они плохо слушали отца.
Уже поздно вечером, я подошел к Любе, тронул ее за руку и уже открыл было рот… Но вдруг увидел ее глаза. В них было столько ненависти, что я отшатнулся в сторону.
До двенадцати ночи я выкурил пачку сигарет и только потом решился заглянуть в спальню. Люба лежала и смотрела в потолок. Уголок одеяла был приглашающе откинут в сторону. Я быстро разделся и лег…
Да черт бы побрал всех мужиков на свете!.. Я не испытывал по отношению к самому себе ни малейшего стыда. Ну, мол, случилось… Ну и что? Подумаешь, трагедия какая! Но мне было до боли жалко Любочку. Только ее одну!.. Эта боль прожигала до костей. Я ворочался с боку на бок и вздыхал. Любочка лежала тихо и не смотрела в мою сторону. Мне очень хотелось выговориться, покаяться, как бы ложно не звучало это покаяние, и тем облегчить свою собственную, уже нестерпимую вину, лишенную стыда. Но я понимал, что вряд ли от этого станет легче Любочке. И я тоже молчал…
Время текло медленно и мучительно. Я вдруг вспомнил женские тела, нежный чужой шепот на ухо и содрогнулся от всепоглощающей страсти и ощущения собственной мерзости и полной незащищенности.
«Все смешалось в доме Облонских»!..
Я забылся в кошмарном сне только под утро и проснулся как после похмелья. Любочка была рядом. Она смотрела на меня и чему-то улыбалась.
— Давай я уйду от тебя?.. — спросила она.
Вопрос показался мне настолько нелепым и диким, словно Люба стояла на другом краю пропасти, но даже если бы это и было так, я бы бросился к ней не раздумывая!
Я обнял Любу и сказал:
— Ага, уходи!..
И меня одолевала почти детская радость, что моя Любочка, мое солнышко, моя лисичка, снова со мной.
Смешно!.. Все произошедшее ни капли не изменило меня. Например, когда мы бывали с Любочкой на пляже, я никак не мог отделаться от вполне определенных мыслей и желаний, глядя на почти голые женские тела. Смешно!.. Любочка, моя самая-самая очаровательная, самая прекрасная Любочка, которую я ни за что не променял бы на всех женщин на свете, была рядом со мной… И она тихо смеялась. Иногда она предлагала мне обратить внимание на какую-нибудь особенно стройную дамочку. Я падал лицом в песок и ругался. Работящий бык был прощен, но первое время над ним потешались без всякого стеснения… Наверное, мужская страсть похожа на волну. Тебя приподнимет вверх, ты теряешь опору под ногами, и тебя несет куда-то помимо собственной воли.
Господи, прости меня, дурака!
Когда мы возвращались с пляжа, я не отпускал от себя Любочку по нескольку часов. И только в конец опустошенным, валился рядом с ней.
Любочка ворошила мои волосы и улыбалась.
— Слышь, донжуан…
— Что?
— А давай мы тебе цепь бычью купим?.. Говорят, кое-кому помогает.
Я больше не изменял Любочке. Может быть где-то там, в самом темном уголке души, я даже жалел о своей излишней порядочности, но со мной рядом всегда была моя Любочка…
Как-то раз я нашел на ее столе книги, которые никогда не встречал раньше. Это были писания святых отцов на греческом и латыни. Люба в совершенстве знала оба эти языка. Я задумчиво листал толстый, древний фолиант и не заметил, как вошла Люба.
— Нравится?.. — улыбнувшись, спросила она.
Я сказал, что даже для профессионального психолога это слишком круто. Тогда Люба писала диссертацию на какую-то очень сложную тему, сути которой я не понимал.
— Видишь ли, в чем дело, родной мой… — Люба не спеша села и, прежде чем продолжить, долго смотрела в окно. — Ты держишь в руках не совсем обычную книгу. Иногда мне кажется, что они вырывают из них по одному листу и пишут с него толстые докторские диссертации. Правда, при этом они меняют вечное «Бог» на земное «человек».
Я поинтересовался кто это «они».
Люба улыбнулась в ответ:
— Тебе пока рано об этом знать… Впрочем, дело даже не в твоем возрасте, а в том, что ты все еще склонен к отвлеченной софистике. Да-да, и не спорь, пожалуйста!.. А пока запомни только одну старую истину «Знание о знании есть знание, а знание о любви — ничто».
Дни текли за днями и ничто не предвещало беды… А потом произошло то, чего я боялся больше всего на свете — Люба умерла. Она возвращалась с работы одна и на нее напали два пьяных выродка. Любу дважды ударили ножом в живот…
Люба лежала в реанимационной палате больницы «скорой помощи» и медленно, мучительно умирала. Мир сузился для меня до двух взаимоисключающих чувств: животной ненависти и страха. Сидя у постели Любы, я боялся взглянуть на ее лицо. Я боялся увидеть ее другой — уходящей от меня… И я гнал этот страх. Так исчез теленок уже давно превратившийся в работящего быка и вместо него появился зверь, зверь не знающий и не желающий знать ни намека пощаду. Я хотел только одного: найти ее убийц. Моя бездумная драка с местными ребятами в пионерском лагере была только бледной тенью моей теперешней ненависти, потому что теперешний зверь внутри меня был другим — хитрым, расчетливым и хладнокровным. Зверь мог терпеливо ждать, улыбаться и даже болтать о пустяках. Он предложил немалые деньги местной шпане и уголовным авторитетам, если они помогут отыскать ему двух парней, один из которых одет в тяжелую, немного старомодную куртку из грубо выделанной «чертовой кожи». Если бы я нашел этих подонков раньше милиции, у них не было ни одного шанса на легкую смерть.
