Кривин Феликс Давидович
Встречник, или поваренная книга для чтения
(главы из книги)
Сказка о князе Гвидоне Салтановиче
Жизнь идет тяжелым шагом, прямо, криво и зигзагом, чтобы тяжестью своей не всегда давить людей. Только к острову Гвидона жизнь не слишком благосклонна: плачет мать, грустит жена, не отходят от окна.
Как уплыл по океану князь Гвидон — и в воду канул. Сколько лет прождали зря — нет ни князя, ни царя.
Гонит юная супруга мысли черные про друга: может, болен? Может, пьян? Может быть, Гвидон — Жуан?
А мамашу мучат мысли, что сынок не знает жизни. Он добряк, он доброхот, он такой Гвидон, Кихот!
Белка, старая пройдоха, между тем живет неплохо, но орешки не грызет, а на рынок их везет. Там дают за них скорлупки — и не нужно портить зубки. С рынка белка — на базар, закупает там товар и опять спешит на рынок, волоча вагон корзинок. Словом, вертится, как все, в нашем общем колесе.
А ребята Черномора не выходят из дозора: что увидят, то упрут — вот и весь дозорный труд. И тоскует производство, и клянет свое сиротство: на десятки верст вокруг не найдешь рабочих рук. Если молвить без обмана, руки все в чужих карманах, где куют и стар и мал оборотный капитал.
А Гвидонова супруга от тоски и перепуга так худа и так бледна, словно в лебедя она начинает возвращаться… Только б с мужем попрощаться. Где он, милый? Где же он? Нет, не едет князь Гвидон.
А давно ли было дело, что во лбу звезда горела и под пышною косой плавал месяц золотой? И звезда, и месяц в скупке за проклятые скорлупки. Тридцать три богатыря не теряли время зря, поработали на суше, потрясли людские души и нырнули в моря гладь капиталы отмывать.
Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет, на кораблике купцы приготовили концы. И на острове Гвидона их встречают благосклонно: пушки с пристани палят, но не точно, не впопад, все тяжелые снаряды с кораблем ложатся рядом, не в гостей, а в честь гостей в ожиданье новостей. И рассказывают гости, перемыв знакомым кости: в мире есть страна одна, издалёка не видна, и вблизи, пожалуй, тоже — разве только в день погожий, но хватает места всем, кто приехал насовсем. А вокруг другие страны, так обширны, так пространны, их объехать — тяжкий труд, но народ живет и тут — мужики, а также бабы, называются арабы. Ходят в шелковых штанах, да поможет им Аллах. А у них посередине, между небом и пустыней, между сушей и водой государство Божежмой.
Много званых и незваных в той земле обетованной. Среди прочих там, пардон, поселился князь Гвидон.
Рассказав такие вести, поклонившись честь по чести, корабельщики-купцы дружно отдали концы.
А ребята Черномора для большого разговора тот же час легли на дно с Черномором заодно и пустились строить планы о земле обетованной. Хороша она, земля, особливо издаля.
Волны катятся на берег из Европ и из Америк… Да, пустил он здесь росток, этот ближний всем восток. Даже гордые арабы к этим землям сердцем слабы: так и смотрят — глядь-поглядь! — где бы тут обетовать.
Эта жуткая картина в сказке только середина. Но зачем смущать сердца? Обойдемся без конца.
Напутствие в другую жизнь
Быть может, станешь ты рекой, тогда глядеть придется в оба: не разливаться широко — иначе можно стать потопом.
Быть может, станешь ты костром, тогда пылай. Но не мешало б не подниматься высоко — иначе можно стать пожаром.
Да, это, право, нелегко любую жизнь прожить без риска — ни широко, ни высоко, ни далеко, ни слишком близко.
Цапля № 1
Когда лягушке цапли доверили кормило, доверие ни капли ее не удивило. Она сидела в кресле, расставив ноги-грабли, и наслаждалась лестью: «Вы истинная цапля!»
Заботливая свита ей угождала рьяно, кормя ее досыта, поя ее допьяна. Не нужно ни таланта, ни знания, ни силы, чтоб превратить кормило в кормило и поило.
Но на душе тревожно и не смешно ни капли, когда совсем несложно лягушке выйти в цапли.
Пластилиновая быль
Пластилиновая память — не игрушка, не каприз. Скольких этими зубами заяц до смерти загрыз. А теперь кладет на полку, если нечего погрызть. Был он волк, но смяли волка. Потому что это — жизнь.
Где его былая сила? Где он, леса властелин?
Ничего, что прежде было, не запомнил пластилин.
Из клыков слепили уши, трансформировали пасть и велели старших слушать, потому что это — власть.
Не ему б ушами хлопать да усами рисковать, у него огромный опыт всякой твари кровь пускать.
Может, зайцем быть недолго? Наша жизнь полна чудес. Может, снова слепят волка?
Потому что это — лес.
Исповедь слегка трезвого человека
Я тут встретился с быком, был я раньше с ним знаком — то ли виделись в Москве, то ли в Питере. И сидим мы с ним вдвоем, то ли курим, то ли пьем, рассуждаем, есть ли жизнь на Юпитере.
А Юпитер — это я, дома у меня семья, и на службе у меня положение. Нет, постой, не так, старик. Он Юпитер, а я — бык. Вот какие с ним у нас отношения.
Извините, гражданин, или я сижу один? Разве мы с тобой, кретин, не приятели? Ты Юпитер, а я бык, ты к хорошему привык, все по батюшке тебя, не по матери.
У тебя такая жизнь, что куда ни повернись и о чем ни заикнись — мигом сделают. Не дозволено быку, а тебе — мерси боку! И Европа для тебя — лебедь белая…
Ну чего ты лезешь в крик? Ты Юпитер или бык? Или мы с тобой, мужик, просто жители? Я один или вдвоем? Мы тут курим или пьем? Мы о чем?
Да все про жизнь…
На Юпитере.
Может, эта жизнь легка, но не та, что у быка. Та мне нравится пока чуть поболее. И хоть что-то на веку не дозволено быку, но ведь счастье-то, оно — в недозволенном!
Охота на бекаса
Один смекалистый бекас в охотничьем сезоне весь продовольственный запас назначил к обороне. Построил крепость из харчей и зажил там, в середке, вдвоем с напарницей своей, своей родной нететкой.
А за стеною — страшный суд: снаряды и фугасы, стрельба, пальба — идет в лесу охота на бекаса.
Но он и цел, и невредим, живет себе в охотку.
— Давай немного поедим, — советует нететка.
— Молчи! Не накликай беды! — бекас ворчит сердито. — У нас еда не для еды, а для самозащиты.
А тут — гремит со всех сторон, ну просто нету спасу! Вокруг охотничий сезон, охота на бекаса.
— Вот так живешь… какая честь? К тому же век короткий… А если даже не поесть… — печалится нететка.
Ничто бекаса не спасет, ему не будет жизни. Грызет нететка и грызет. И наконец — догрызла.
Лежит он, лапки вверх задрав, безропотно и кротко. И кто там прав, а кто не прав, но голод — он не тетка. Хоть выстрой крепость до небес, и это не поможет. Когда снаружи враг не съест, то изнутри изгложет.
Герои нашего времени
Любит заяц детектив, чтоб кидало в дрожь, чтобы страх в него входил, как под сердце нож. Любит он читать о том, распаляя страх, как под каждым под кустом притаился враг.
И в такой-то час невзгод видит он себя, как по лесу он идет, кобурой скрипя.
Волк петляет впереди, путая следы. Ну, бандюга, погоди, мать твою туды!
И ныряет волк во тьму, в лоно тишины, прижимается к стволу вековой сосны, а другие два ствола на него в упор.
Волк басит:
— Твоя взяла, гражданин майор!
Пасть приходится закрыть и потупить взор.
— Разрешите погодить, гражданин майор?
А майор ему:
— Шалишь! Ну тебя совсем! Погодишь, как загудишь этак лет на семь!
Любит заяц детектив, чтоб под сердце нож. Там он смел и справедлив, там он всем хорош. Ну, а в жизни он другой, сам себе не люб. Выбивает дробь ногой, зубом бьет о зуб. Не вписать ему в актив выправку и стать…
Дайте зайцу детектив, чтоб героем стать!
Спасение утопающих
1. Моление Ироду
Любят слабых гордые сердца, оттого любовь и правит миром.
Пуще сына, брата и отца возлюбил младенцев грозный Ирод.
Он над ними и вздыхал, и млел, государством правил — им в угоду. Взрослым людям на его земле от младенцев не было проходу.
И однажды почта принесла всю в слезах и подписях бумагу: «Ирод, Ирод, отойди от зла, сотвори какое-нибудь благо!»
Грозный Ирод на расправу лих, и, не видя в мягкости резона, он для блага подданных своих объявил младенцев вне закона.
Побрели младенцы по земле, сирые, без крова и призора… За последних десять тысяч лет не было подобного позора.
И опять моленьям нет числа, за бумагой следует бумага: «Ирод, Ирод, отойди от зла, сотвори какое-нибудь благо!»
Ирод все же царь, а не злодей, хоть и срывы у него не редки. Перестал преследовать детей, приказал им выдать по конфетке. И — дабы в дальнейшем избежать толков и досужих разговоров, он младенцев приказал держать в специальном доме — под запором.
Но опять моленьям нет числа, от просящих не ступить и шагу: «Ирод, Ирод, отойди от зла! Сотвори какое-нибудь благо!»
