Доктор Риге коротко и четко отдал распоряжения работникам, печатающим журнал «Сексуальтиденде». Времени у него было в обрез, автомобиль ждал на Стенгаде. Ждали пациенты. Ждали последователи. Весь мир ждал освобождения и оргазма. Не было времени на дискуссии с другими идеалистами, которые устроили клуб в помещении типографии Дамаскуса. Доктор был очень занят и не узнал Ольсена — вероятно, из-за нового пальто и каракулевой шапки; к тому же Ольсен растолстел.
Ольсен спросил Дамаскуса о Флемминге Просе, — разве он больше не бывает в типографии?
— Нет, мы никогда его теперь не видим, — ответил Дамаскус.
— Он не состоит больше в редакции «Студенческой газеты»?
— Нет. Скодсборг делает все сам.
Флемминг Прос окончил университет и собирался поступить на государственную службу. Он стал кандидатом общественно-политических наук. С грехом пополам выдержав государственный экзамен, он сразу же утратил революционное настроение. Когда-то он был коммунистом, но ему казалось, коммунисты недостаточно революционны, кроме того, из него не получилось лидера, на что он рассчитывал. Тогда он вышел из коммунистической партии и стал ультракрасным. В «Студенческой газете» он высказывался о преданной революции и о вырождении коммунизма. И поддерживал создание четвертого интернационала, задуманного студентом Скодсборгом и его сестрой. Но теперь экзамен позади, и больше его эти вопросы не интересуют.
Большего разузнать о Флемминге Просе Ольсен не мог. Кланяйтесь ему, если он у вас покажется! Ольсен тоже занятой человек. Его ждут в избранных кругах. Перед зеркальцем над умывальником он пригладил свои черные волосы и аккуратно надел каракулевую шапку. В его новом пальто под плечи было подложено много ваты. Он выглядел поэтому широкоплечим, величественным, птицей большого полета.
Как раз в этот момент по железной лестнице подымался старый портной Хеннингсен из Престё. Ему было уже за семьдесят, но он все еще совершал на велосипеде большие поездки во славу господа бога и раздавал тоненькие брошюрки, которые печатались у Дамаскуса. Он поздоровался с Ольсеном, знакомым ему по обществу вспомоществования заключенным, — в трудное для Ольсена время он выказывал ему симпатию. Его сын, младший инспектор в Главной тюрьме, с особой благожелательностью рекомендовал Ольсена, когда его освободили.
— Как поживаете, Ольсен?
— Великолепно, — сказал Ольсен. Но он торопился и сразу же попрощался.
Дамаскус смотрел, как Ольсен спускался с лестницы. Маленький, седенький, стоял он, глядя вслед бывшему уголовнику, который стал таким важным и солидным.
Его добрые глаза выражали грусть. Ольсен все же слабый человек, несмотря на широкие от ваты плечи, меховую шапку и представительность. Не попал ли он снова в дурную компанию?
13
Однажды в редакцию «Арбейдербладет» позвонила какая-то дама, она весело спросила:
— Вы не скажете, какой у коммунистов значок?
— Значок у коммунистов?
— Ну да, у коммунистов, наверно, есть какой-нибудь значок, или герб, или как это у вас называется? Наверно, с изображением молота?
— Серп и молот?
— Ну да, что-нибудь в этом роде. — Дама хотела знать более точно. — Вы говорите с женой профессора Проса. Я мать Флемминга Проса. Вы ведь знаете Флемминга?
— Нет.
— Мой сын — ревностный коммунист, и вот ко дню его рождения мы хотим подарить ему письменный прибор, вы знаете, кожаная папка, бювар и пресс-папье. Мы придумали вытеснить на них значок коммунистов, то есть молот и серп. Но это надо сделать по всем правилам, как полагается. Нам кажется, это будет очень занятно, раз он такой ревностный коммунист.
— Да. Весьма занятно.
— Вы не могли бы достать для меня точное изображение этого значка?
— Нет, не могу. — Редактор сидел перед чашкой кофе с «Арбейдербладет» в руках. Вверху на первой полосе было изображение серпа и молота. Он угрюмо взглянул на него. Нет, это не положено, — Не могу, — повторил он.
— А вы не знаете, где можно это найти? Нет ли у коммунистов какой-нибудь книги, где указаны подобные вещи?
— Нет. Но попробуйте посмотреть в Придворном и Государственном справочнике.
— Вы думаете, я там найду?
— Или в геральдическом справочнике. — Редактор заскрежетал зубами.
— Да, вы правы, может быть, там есть.
— Наверно.
— Ну что ж, попробую. Большое спасибо, извините за беспокойство.
Редактор в изнеможении даже застонал. Ох господи боже мой, буржуи проклятые! И таким позволяют пробраться в рабочую партию! Ну что за радость для рабочей партии, если у молодого Проса будет пресс-папье с серпом и молотом — «значком коммунистов». Ох ты черт!
Редактор быстро выпил кофе и в раздражении оттолкнул от себя фаянсовую чашку, много испытавшую на своем веку. Конечно, он знал Флемминга Проса и терпеть не мог этого холеного веселого барчука с круглыми, как у ангела, щечками, такого инфантильного и очень самодовольного. Такие студенты лишь на время снисходят до рабочего класса. После сдачи выпускного экзамена это увлечение у них проходит. Коммунисты оказываются для них недостаточно революционными, и студенты вступают в правительственную партию.
В коммунистическую партию приходили не только но зову сердца. Из Отделения «Д» копенгагенского Полицейского управления туда направляли людей подходящей внешности с предложением устроить покушение с бомбами или разбить оконные стекла. Приходил моряк, никогда не бывший в плавании. Безработные, никогда не работавшие. Один хотел взорвать собор. Другой предлагал партии бельгийские револьверы военного образца по шести крон за штуку. Приходил на Грюффенфельдсгаде и маленький человечек, по кличке Банан. Он заявил о своем желании стать коммунистом и совершать подвиги.
Студент Прос пришел к рабочим с грузом учености. Он изучал политическую экономию и в университетской закусочной держал себя так, будто был вождем пролетариата. Он хотел указать пролетариату прямой путь без каких-либо отклонений. Студент с детским личиком, Флемминг Прос решил возглавить рабочий класс. Хорошо, когда ребенок чем-то увлекается, сказали его либеральные родители и подарили ему пресс-папье и папку из искусственной кожи с изображением на них серпа и молота. Но рабочие разочаровали Проса, они не оценили его учености. Выдержав наконец экзамен, он с отвращением отвернулся от рабочих — они не заслуживают, чтобы он оставался среди них.
Теперь Флемминг Прос получил и должность, несмотря на свои скромные отметки: его любящий отец был знаком с министром. Проложен путь вперед — к пенсии и почетному ордену «Рыцарский крест». Это событие было отмечено дома обедом и пышными речами. И отпраздновано затем вне дома, среди бравых студентов.
Вот и кончились легкомысленные времена юности, веселые студенческие дни. В комнате Скодсборга на Гаммельхольме студенты пели, окружив себя бутылками с портвейном. «Oh jerum, jerum, jerum!»[15] Один за другим они изменили коммунизму, эти веселые студенты, и ушли на должности или к женам, один только Скодсборг был постоянен, вечный студент Скодсборг. За здоровье Скодсборга! И за здоровье Проса, хотя он и изменил студенчеству, став королевским чиновником!
Давно ли был студентом ты,Но дней тех нет в помине.Лишь намять о годах златыхВовеки не остынет.Пусть скорлупа разбита в прах,Ядро ты удержал в руках.
Они пели и развлекались, как могли. Девушек с ними не было, кроме сестры Скодсборга. А Мария была очень худа, жила лишь своими листовками, сидела стиснув зубы и никого не соблазняла. Она хотела затеять разговор о теории стихийности Розы Люксембург, но Прос запел:
К чертям политику пошлем,Вино в бокалы разольем.
У него был веселый и довольный вид, блестящие глаза и круглые ангельские щечки. Его окружали друзья, по-студенчески бесшабашные, хотя уже не первой молодости. Портвейн и пиво располагали к хоровому пению. «Пой о счастливых студенческих днях!»
Флемминг Прос все еще продолжал напевать, когда в предутренний час не совсем уверенной походкой, но прекрасно ориентируясь, направился домой, на Эстербро. Полицейские в квартале Нюхавн благосклонно глядели вслед приятному молодому господину. Было холодно, в гавани еще плавали льдинки, но кандидат разогрелся от вина и испытывал приятное ощущение прохлады. Все было так хорошо и радостно. Его шаги громко отдавались на пустой улице, и, продвигаясь вперед, он тихо напевал:
Прошли златые дни у тех,Студенческие годы,Бокалов звон, и юный смех,И радость, и свобода.
В конце Амалиегаде ему встретился отряд солдат. Они, вероятно, шли из крепости Кастель, направляясь на утренние занятия. Раз-два! Раз-два! Уже начало светать.
