— И фашизм, и коммунизм сегодня безнадежно устарели! — заявил он уверенно.
— Врете, неправда ваша! — легко парировал его тезис профессор. — Сегодня, как и вчера, книгу, в основе которой не лежат идеи фашизма, никто не будет читать. Фашизм начинается там, где есть деление на наших и не наших. Вы читали «Библию фашизма»? Нет, это не «Майн кампф». Это «Библия». Та самая обычная «Библия». Сколько в ней презрения и ненависти к филистимлянам, к египтянам и прочим «недоизбранным», а значит, и неполноценным народам! Девиз — кто не с нами, тот против нас — это ведь оттуда. Едем дальше. Копнем классиков массовой литературы. Вот, например, Дюма. Какие же сволочи у него гвардейцы кардинала! А что плохого они сделали? И чем они помешали д’Артаньяну? Тем более, что батюшка его приказал ему служить лишь королю и кардиналу. Кардиналу! И, между прочим, никакого де Тревиля в этом контексте! Вам мало? Откроем Фенимора Купера. Названия племен — гуроны, минги, ирокезы — звучат как ругательства. А чем они хуже ваших любимых делаваров? Так же кишки друг другу выпускали, скальпы снимали. А все дело в том, что делавары — «наши», а все остальные — «не наши». Диктатура пролетариата — это тот же фашизм. Только социальный, граница проходит не по национальному признаку, как у национал-социалистов, а по классовому. И во всех других областях без нормальной фашистской идеологии нам не обойтись. На хрена нужны солдаты, которые не любят своих и не испытывают ненависти к противнику? На хрена нам милиция, не испытывающая ненависти к преступникам? Борьба за права человека скоро аукнется нам так, что мир содрогнется. Вспомните, как в Сомали аборигены надругались над телами убитых рейнджеров? Африка — это не просто желтый песок и пирамиды, это океан лютой ненависти к сытым европейцам. Наша миссия заключается в том, чтобы поставить на колени тех, кому положено ходить на четвереньках, потомков Хама! Это сделаем мы — дети Яфета. Белая власть!
— Ур-р-ра! Даешь белую власть! — откликнулась часть аудитории.
Другая часть зашлась в неартикулированном крике. И тут в середине зала, где сидели антифашисты, вдруг вскочил длинноволосый парень с рыжей бородкой, и, перекрывая вой оппозиции, заорал:
— Позор нацистам! Вива Че!
Его поддержала группа собравшихся вокруг него молодых людей. Они повскакивали с мест, затопали ногами, засвистели. В Жидоморова полетели сырые яйца. Одно из них, пущенное меткой рукой юной антифашистки в штормовке, разбилось о профессорскую лысину и оросило его высокое чело желтком. Новый снаряд угодил ему прямо в ухо.
В дело включились и «архангелы». Стены зала задрожали от их боевого клича:
— С нами крестная сила! Бей язычников!
— Сатанисты! Жидомор поганый! Язычник! Христопродавец! Бей, кто в Бога верует!
Члены «Языческого братства» отвечали им:
— Урки! Жидолизы! Масонам продались!
Кто-то из противоположного лагеря самозабвенно орал:
— Бей антифу!
Скины и язычники молотили антифашистов, «архангелы» — скинов, а антифашисты — и тех, и других. Крюков едва выбрался из общей свалки. Крамского он где-то потерял и старался лишь не получить в глаз и не вымазаться в яйцах и помидорах, рассекающих воздух во всех направлениях…
Хорст среагировал на начало драки оперативно. Он вклинился в толпу дерущихся и стал прокладывать себе путь к рыжебородому вождю антифашистов. Он шел, как ледокол, и почти добрался до рыжего, когда почувствовал болезненный удар по шее и услышал крик:
— Уходи, Санчес!
Рыжий Санчес понял без разъяснений, его голова исчезла из поля зрения Хорста и возникла уже в коридоре. Обидчик, ударивший Хорста по шее, и предупредивший вождя, метнулся туда же. Хорст рванул за ними. В том, что сумеет отметелить обоих, он не сомневался. Беглецы кинулись вдоль коридора к запасному выходу. Хорст усмехнулся. Ключ от этого выхода лежал у него в кармане, он сам закрывал его час назад.
Рыжего он догнал возле поворота и провел подсечку. Тот неловко растянулся на скользком полу, и все, что Хорст успел себе позволить — это на ходу приложить его ногой в задницу. Его главной целью был обидчик. То оказался проворнее своего соратника, и Хорст догнал его только под лестницей у двери служебного выхода.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Яйца оторву! — прорычал он.
Беглец, не оборачиваясь, ударил ногой назад, потом с разворотом. Хорст легко отбил неловкий, плохо поставленный удар, врезал сам в открывшееся лицо и едва успел остановить свой кулак в миллиметре до кончика носа противника. Получилось бесконтактное каратэ. Перед ним была девчонка, которая так метко запустила яйцом в Жидоморова. Ее карие глаза бесстрашно смотрели на бритоголового парня и, как ни странно, она ничуть не испугалась мощного противника.
— Тьфу, — Хорст выругался и машинально отступил назад.
Он женщин не бил из принципа, но они не всегда платили взаимностью.
— Что же яйца не отрываешь? — спросила она с вызовом.
— Как же оторвать то, чего нет?
Неожиданно для себя они оба рассмеялись. Ситуация и в самом деле сложилась забавная. Хорст окинул ее взглядом. Красивая девчонка, и глазомер у нее развит неплохо. Он почувствовал к ней симпатию.
— Дура ты! Смотри, допрыгаешься со своими антифами. Кому нужны эти ваши детские забавы с метанием яиц и помидоров?
Она обиженно задрала нос.
— Дура? Меня Машей зовут. А насчет метания… Разве твой Ницше не учил ниспровергать любые авторитеты?
Во дает! Конкретных мужиков цитирует! Хорст Ницше читал и уважал, поэтому девчонка сразу выросла в его глазах. На полголовы по крайней мере! Он вспомнил, как смешно выглядел Жидоморов с желтком на лысом черепе, усмехнулся и достал ключ от служебного входа.
— Ладно, яйцеметка, пойдем, выведу. Если тебя наши поймают, не поглядят на пол и возраст. Или наоборот, поглядят. Но, думаю, тебе это понравится еще меньше. — Хорст вывел ее через заднюю дверь. — Дуй давай!
Оказавшись за порогом, девушка повернулась к Хорсту лицом и с интересом уставилась на него, словно энтомолог на неизвестного науке жука. Бритая голова, армейские ботинки зашнурованы белыми шнурками, хеви-металлическая футболка, металлические черепа и свастика на черной куртке — полный скинхедовский набор. Вот только взгляд какой-то из другой оперы. Умный, печальный, не злой. И глаза редкого цвета — сине-голубые.
Некоторое время они словно играли в гляделки. Потом она кивнула ему на прощанье, как давнему знакомому, и быстрым шагом пошла прочь. Она давно скрылась за углом ближайшего дома, а он стоял, смотрел ей вслед, и чувствовал себя полным идиотом. Но почему-то его это радовало.
Драка постепенно утихла. Бойцы выдохлись и, вяло переругиваясь, выбрались на улицу. Крюков, наконец, разглядел в толпе Крамского. Тот тоже его заметил и направился к сыщику.
— Пойдем, побеседуем с потерпевшим, — предложил он с ухмылкой.
Они поднялись наверх, в кабинет администратора. Профессор Святополк Жидоморов был здесь. Секретарша директора суетливо снимала желток с его головы и костюма костяным ножом для резки бумаги. Рядом на черном антикварном диване времен очаковских и покоренья Крыма сидели с хмурым видом трое громил-охранников.
Крюков взял инициативу на себя. Он вышел вперед, махнул «муркой» перед носом секьюрити и обратился к Жидоморову.
— Мы с коллегой хотели бы задать вам несколько вопросов.
— А почему вы меня спрашиваете? — сварливо огрызнулся профессор. — Спросите тех, кто устроил это безобразие. Или вы никого не поймали?
Крюкову не понравился самоуверенный желчный старикашка. Крамской тоже не стал с ним миндальничать.
— Мы никого и не собирались ловить, — отрезал он. — А безобразие устроили вы. Если и дальше будете путать лекцию с митингом, оппоненты вам запросто голову оторвут. И никакая милиция не поможет. А что касается наших вопросов, то чем быстрее вы на них ответите, тем быстрее мы уйдем.
Профессор обиженно поджал губы, но решил, что есть только один способ избавиться от представителей охраны порядка. Он повернулся к назойливым посетителям.
