Придя в свою комнату, Таня бросилась в кресло, проговорив сама себе:
- Уф, что же будет дальше... не знаю.
Вынув из ридикюля письмо княгини, она чиркнула спичкой и подожгла его. "Если бы так же сжечь все препятствия на пути к Евгению!" - подумала она, глядя на чадящее пламя. Письмо сгорело дотла, и его черный пепел был тут же выброшен в окно и налетевшим порывом ветра его разнесло на части и скрыло в неведомые части города.
Шло время, в доме княгини Мэри перебывало множество народу. Таня присутствовала на приемах, видела вблизи высшие чины петербургского общества. Здесь бывали чопорные дамы бомонда со своими милостями и жалобами на мужей, здесь бывали мужья - графы, бароны и дипломатические посланники с набриолиненными до блеска головами. Но весь этот искусственный блеск казался ей кукольной комедией бродячего балагана или в лучшем случае ювелирно-галантерейной выставкой предприимчивого фабриканта. Все надутые надушенные франты оказывались пошляками с грязными заплатанными душонками, неспособными ни на одно благородное дело. В то время, когда за ней увивался очередной высокопоставленный хлыщ, она мысленно уносилась в далекий Берлин, где в это же время её Евгений, быть может, засучив рукава, по локоть в крови рылся в вспоротом животе страдающего человека, спасая ему жизнь.
Однажды княгиня сказала ей:
- Танюша, от твоей мамы что-то нет никакого ответа. Я боюсь, что мое письмо до неё не дошло. А до отъезда остались считанные дни, странно, что она не думает о присылке твоих документов.
- Тетенька, я сама ходила с Дуняшей на почту. Письма от Вас и от меня сданы чиновнику, о чем у Вас и у меня имеются квитанции. Но я боюсь, что мама могла уехать в монастырь на богомолье, так как в это время у неё был убит её супруг. Она ещё при мне собиралась съездить куда-то с пожертвованием на построение храма архангела Михаила.
- А то весьма возможно, весьма возможно... Она у меня богомольная. Но как же теперь с паспортами? Во-первых, у тебя при выдаче нового по старой метрике пропадет титул, хотя и временно, а во-вторых, я все-таки сомневаюсь, будет ли действительна детская метрика на выдачу заграничного паспорта?
- А ты, милочка, съезди сама с Танечкой к министру Е***. Я уверен, что он сделает для тебя все, что ты ни попросишь, - вмешался в разговор князь.
- Ну, что же, по всей вероятности, придется так и сделать, другого выхода нет. Съездим к министру вместе, - проговорила княгиня с некоторым раздражением.
После кофе княгиня с Таней съездили в канцелярию Министерства иностранных дел и добились согласия чиновников выдать Тане заграничный паспорт по её метрике.
До намеченного срока отъезда оставалось четыре дня. Начались сборы, хлопоты, суета. Приготовлялись платья, белье и все это укладывалось по заранее приготовленным спискам. Воспользовавшись удобной минутой, Таня вышла на улицу и подозвала к себе извозчика. Сев в фаэтон, она направилась на улицу Морскую к особняку Министерства иностранных дел. "Кажется, близок час моей свободы, - думала она, испытывая некоторое волнение. - Теперь нужно действовать с отчаянной смелостью и решимостью".
Удачно получив паспорт, она с сильно бьющимся сердцем вернулась домой, и не теряя времени принялась выполнять дальнейшие пункты её плана. Сев за письменный стол, она написала на имя княгини записку следующего содержания:
"Дорогая тетя Мэри! Простите, что раздумала ехать с Вами за границу, так как такая поездка сейчас не для меня. Я уехала в родовое имение к своей мамочке, за пошатнувшимся здоровьем которой кроме меня там следить некому. К тому же я привыкла к тихой жизни провинции и буду чувствовать себя среди наших полей и лесов гораздо счастливее, нежели в шумных европейских столицах. Спасибо за все и ещё раз простите. Ваша Т. Витковская".
Затем написала письмо своей матери, за которым пролила не одну слезу.
"Дорогая, любимая крестенька, Анна Аркадьевна, - прощалась Таня, - я знала, что это письмо не понравится Вам, и знаю то, что прочитав его, Вы назовете меня неблагодарной вертушкой. Ну, что ж, называйте и проклинайте, это Ваше законное право, а я поступила так, как повелело мое сердце, повела вся моя жизнь. Письмом этим я порываю со всем своим прошлым, навязанным мне графством и превращаюсь в обыкновенную женщину, каких много везде. Кто Вас просил удочерять меня, глупую маленькую несмышлену? Разве нельзя было обойтись без этого никому ненужного удочерения? Можно было. Но, живя у Вас, я разгадала цель этого удочерения. Вы боялись, как бы Евгений не женился на мне, бедной бесприданнице, не имеющей связи с высшим обществом. Вы хотели этим удочерением убить возможное возникновение между нами любви, но Вы, дорогая графиня, ошиблись. Евгений, Ваш сын, полюбил меня, несмотря на Ваше удочерение, несмотря на разность нашего родового положения... и я... тоже полюбила его всем пылом своего молодого нетронутого сердца, и эту любовь я не променяю ни на какие титулы, ни на золото, ни на какие сокровища мира.
Как буря, как вешние воды ломают плотины, я силой своей любви сломаю все преграды нашему соединению с Евгением! Я теперь свободная, счастливая и с верой в радостное будущее, окрыленная горячей взаимностью, лечу в объятия своего жениха.
Я выехала в Берлин, где ждет меня Евгений. Тат. Ник. Панина".
Запечатав в конверт письмо, Таня написала адрес графини Витковской и быстро начала собираться. Отобрав из своего имущества только самые необходимые вещи и уложив их в небольшой чемодан, она выглянула в коридор и, убедившись, что её никто не задержит, бесшумно вышла на крыльцо. Здесь она села в проезжавшую извозчичью пролетку и затерялась среди проезжающей публики.
Через два часа в комнату Тани постучала горничная Дуняша, но, не получив ответа, заглянула в комнату и, убедившись в отсутствии Тани, побежала известить княгиню.
- Что же такое, вещи разбросаны, а Танюшечки нет? Точно воры были, испуганно проговорила княжна Мэри, осматривая комнату своей гостьи. - Дуня, позови барина.
Через несколько минут, шлепая турецкими туфлями, в комнату Тани вошел князь.
- Жоржик, посмотри, на что это похоже? - трагически воскликнула княгиня, указывая мужу на хаос в комнате. - Танечки нет, вещи разбросаны, комната не заперта...
- А ты, душенька, не волнуйся. По-моему, тут чем-то преступным пахнет, - прошелестел отвисшей губой подагрик.
В это время княгине на глаза попалась записка Тани. Подойдя к столу, она схватила записку и, прочитав, с изумлением проговорила:
- Ах, глупая девчонка! Она уехала обратно в деревню.
Князь стоял понуро и, нахмурив брови, смотрел на жену. Он никак не ожидал, что его "Лотос Изиды", как он про себя называл Таню, сможет позволить подобную выходку. Далеко идущие планы старого ловеласа тоже рухнули, и он не находил слов выразить возмущение поступком дальней родственницы.
Нервно пожав плечами, княгиня, бренча браслетами, вышла из комнаты и, придя к себе в будуар, села за маленький столик.
Через час Дуня несла на почту письмо следующего содержания: "Анюта, писала возмущенная княгиня, - твоя стрекоза Танюшечка позволила непростительную глупость. Часа два тому назад, когда мы были заняты укладкой вещей в чемоданы для поездки за границу, эта ветреная девчонка забрала часть своих вещей и незаметно скрылась из нашего дома. По её оставленной записке я поняла, что она скучает по тебе и уехала обратно в имение (как доказательство, прилагаю её записку).
Думаю, что ты поймешь мое настроение... Побег этот ничем не оправдывается, и Танечке нельзя пожаловаться на наше невнимание к ней. Однако, советую тебе пробрать её хорошенько, чтобы на будущее время не позволяла подобных вольностей. Твоя любящая сестра Мэри Ч***".
ГЛАВА VIII,
РАСПОЛАГАЮЩАЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ О ТОМ, ЧТО ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРЕИСПОЛНЕНА ГОРЕСТЕЙ, БЕД, РАЗЛИЧНЫХ ЗОЛ, ЛИШЕНИЙ, БОЛЕЗНЕЙ, И ПРОЧ., И ПРОЧ.
Была середина июня. Тихая ночь покрыла волшебным черным флером землю до самого горизонта. Только редкие звездочки мерцали в небесной высоте, посылая на спящую землю свой бледный след.
В усадьбе Анны Аркадьевны было тихо. Люди спали. Только в комнате графини, выходящей двумя окнами в вишневый сад, слышался слабый шум, и через густые тюлевые занавеси пробивался слабый свет. Анна Аркадьевна с полузакрытыми глазами лежала на кровати и тихо стонала. Бледное лицо, едва освещенное скудным светом лампы, говорило о только что пережитых муках. У кровати возилась старая верная Филиппьевна, занятая обмыванием крошечной девочки, едва появившейся на свет. "Няня, - чуть слышно проговорила роженица, - не забудь приложить записочку. Да смотри осторожнее, чтоб не увидели... Поглядывай по сторонам..."
- Зачем забывать, знаю ведь, что делаю, - отвечала няня, завертывая малютку в розовую длинную тряпицу и старенькое рваное одеяльце. - Ты уж лежи, не шевелись, а я мигом вернусь. Одна нога здесь, другая там.
