- Зачем забывать, знаю ведь, что делаю, - отвечала няня, завертывая малютку в розовую длинную тряпицу и старенькое рваное одеяльце. - Ты уж лежи, не шевелись, а я мигом вернусь. Одна нога здесь, другая там.
Взяв на руки младенца и закрыв его концом своей шали, няня направилась к двери, попутно перекрестившись на образ скорбящей Божьей матери.
- Ах ты, Боже мой... Прости мои прегрешения... - простонала Витковская, провожая глазами уходящую старуху.
В покоях наступила тишина. Только налетевший из сада ветерок чуть колебал пламя лампады, а издали доносились печальные трели соловья.
Через некоторое время няня вернулась к графине.
- Ну, вот и готово. Благополучно обошлось. Сама видела: взяли... А теперь скоренько поправляйся, да смотри, не греши больше... Вишь, как нелегко с этим делом возиться.
Засучив рукава, она начала бесшумно прибираться в комнате, временами посматривая на спящую Аннушку.
Прошло десяток дней. За это время Анна Аркадьевна оправилась настолько, что уже трудно было определить, была ли она недавно больна. Только несколько новых морщинок у глаза, да желтизна лица, искусно прикрытые пудрой, напоминали о пережитых испытаниях. Графиня уже могла выходить на веранду, где любила пить кофе, беседовать с управляющим о хозяйственных заботах. Вот и сейчас она вышла на веранду, где ей был уже приготовлен любимый напиток.
- Глаша, что это ты вместо сливок притащила молоко? Вот глупая девчонка - никак не можешь запомнить, что к чему подается. Иди и обмени.
Девушка взяла молочник и сонной походкой направилась в кухню исполнять распоряжение госпожи.
- Надо было сказать немцу, чтобы он прислал более развитую прислугу. Ненадобность в слугах отпала, - думала графиня, глядя вслед уходящей засоне-горничной.
- Доброе утро, Ваше сиятельство, уважаемая Анна Аркадьевна! - раздался позади графини бодрый мужской голос.
- А, Карл Иванович, - обернувшись, произнесла Витковская, увидев свежевыбритое лицо своего управляющего. - Садитесь рядом да выкладывайте, что у Вас накопилось.
- Долгонько Вас не видел... Прихворнули, видимо, малость, Ваше сиятельство? - осведомился управляющий, поцеловав руку хозяйки и усаживаясь на указанное ему место.
- Прихворнула, действительно, да и псалтырь читала, вспоминая мужа. Царство ему небесное, мученику. Каждый ведь год поминки справляю... В это время он, бедненький, скончался. Ну, а сердце-то вдовье не унимается и болит воспоминаниями.
Анна Аркадьевна подняла печальное лицо и вытерла платком сухие глаза.
- Знаю, знаю, матушка-графиня, каждый год замечаю и очень сочувствую. И все-таки напрасно печалитесь, ведь все равно не вернуть, - участливо согласился Карл Иванович. - А у меня радостная новость приключилась, девочку кто-то нам подкинул.
- Да что ты говоришь? Когда? - с изумлением воскликнула графиня, искусно притворяясь удивленной.
- Дней десять тому назад. Не спалось мне что-то, лежу, с боку на бок ворочаюсь, вдруг слышу, как будто на моем крыльце что-то попискивает. Вначале думал, что послышалось. Нет, опять запищало, дай думаю, схожу, посмотрю, кто там пищит. Может, котята? Надел туфли, спустился. Смотрю, лежит что-то черное, пищит и шевелится. Сбегал за фонарем, разбудил Матильду, идем вместе, развертываем тряпочки, а там в розовой пеленке хорошенький ребеночек лежит, девочка. И записка при ней: "Примите, добрые люди, и будете счастливы". Вот неожиданно такое счастье привалило!
- Когда же крестины будете устраивать? Я не откажусь быть крестной матерью.
- О чем и просим Вас, Ваше сиятельство, с удовольствием, не откажите слугам своим верным...
- Что же тут отказываться, дело хорошее, Божье. Детей у вас своих все равно нет, ну и воспитывайте, как родную дочь, - говорила она, внутренне радуясь скоро снова увидеть свою собственную дочурку, родную кровинушку. Не надо только откладывать, посылай за попом и сразу окрестим.
Счастливый приемный отец побежал домой готовиться к великому торжеству "крещения приемыша". Вечером того же дня в квартире Карла Ивановича слышались возгласы и гнусавое пение священника. Совершалось таинство крещения малютки, получившей при этом имя Ады, Аделаиды, что ужасно радовало приемную мать Матильду Николаевну. За крестильной чашей Анна Аркадьевна, как крестная мать девочки, положила на блюдо маленький чек на круглую сумму в одну тысячу рублей серебром (в то время были и ассигнации, но они стоили дешевле серебра) и свои бриллиантовые серьги, как подарок будущей невесте Аделаиде Карловне Розенберг.
Что ж, все устроилось как нельзя лучше, дочка Адочка будет воспитываться в непосредственной близости от дома и среди любящих её людей, сын за границей скоро станет дипломированным доктором, Таня - в гостях у знатной тетки и, возможно, скоро найдет себе достойного мужа. Ужасная тайна происшествия под липой останется нераскрытой и постепенно заглохнет и в её воспоминаниях. Только что-то старушка няня чувствует себя неважно. Пора бы ей умирать, пожила на свете и довольно, не два же века жить. А то, кто знает, как бы не разболталась на старости лет?
Так думала графиня, покончив, кажется, со всеми сложными проблемами своей жизни.
Наступил июль. Позавтракав, как обычно, на веранде, Анна Аркадьевна спустилась по короткой лестнице в сад и пошла осматривать, как дозревают фрукты. Садовник Петр нагнал её и передал два письма. Взглянув на адресат, она узнала почерки сестры Мэри и Тани. Вскрыв письмо княгини и пробежав его быстро глазами, Витковская побледнела. "Что это такое? - подумала она в испуга, - где же Таня? И почему письма пришли ранее её приезда домой?"
Она распечатала второй конверт. По мере того, как она углублялась в смысл письма, губы её бледнели, руки задрожали и она зашаталась. Вдруг она громко вскрикнула и, хватаясь за сердце, рухнула на землю, как подкошенная, причем, падая, ударилась боком о кромку каменной скамьи.
Садовник, не успевший далеко отойти, услышал крик графини и поднял тревогу. Сбежались люди, среди которых был Карл Иванович с гостившим у него сельским фельдшером. Увидев валявшиеся на земле письма, он подобрал их и спрятал в карман. При содействии фельдшера Анну Аркадьевну осторожно перенесли в комнату и положили на кровать.
В город послали за врачом экипаж, а няня, дрожа от испуга, зажгла лампаду и стала читать молитвы, отвешивая бесчисленные поклоны. Больная лежала без признаков жизни. Бледность лица и посиневшие губы, холодные, как лед, конечности ясно свидетельствовали об её обморочном состоянии, близком к коллапсу. После того как фельдшер вскрыл ей вены и пустил кровь, опрыскал холодной водой лицо, Витковская широко открыла глаза, обвела столпившихся в комнате людей бессмысленным взглядом и больше не открывала их до приезда врача. Только через час загнанные лошади привезли в усадьбу врача, который немедленно приступил к лечению. Он разрезал на графине лиф, расшнуровал корсет и произвел искусственное дыхание. Витковская застонала и, открыв глаза, попросила слабым голосом пить. После подкожных инъекций камфары и кофеина она вновь закрыла глаза и уснула.
В доме воцарилась тишина. Только на дворе взбудораженные люди тихо переговаривались между собой, строя различные предположения о причине обморока барыни. Кто говорил, что она увидела на аллее призрак умершего мужа, кто намекал на извещение о смерти сына, однако, как вы понимаете, все догадки были ложными и никто не мог знать истинной причины. Даже Карл Иванович, прочитав втихомолку письма, сделал неправильные выводы. Ему показалось, что графиня была до крайности возмущена поступком приемной дочери и, не пережив оскорбления материнских чувств, упала в глубокий обморок. Он знал, что эта властная и упрямая женщина сразу была настроена против возможного союза сына с этой девушкой, а поэтому сообщение о предстоящем браке Евгения и Тани могло оказать такое сильное влияние. Будучи вообще неболтливым от природы, он никому не сообщил о письмах и своем выводе. Точно также он решил пока воздержаться о немедленном извещении Евгения о случившемся, не считая нужным тревожить его по таким пустякам. Но он, к сожалению, ошибся.
Ошибся и врач, установивший банальный нервный припадок болезненной женщины. Он, выписав рецепты и наказав старушке-няне, что ей нужно делать, обещал утром навестить больную. Филиппьевна едва держалась на ногах, не отходя от кровати Аннушки, то поправляла ей подушку, то меняла уксусную примочку на лбу. Она была потрясена внезапным событием и по своей набожности приписала болезнь любимицы божьему наказанию за тяжкий грех.
Больная стонала, не открывая глаз. Ее ушибленный бок никто и не заметил, сама она сказать не могла, а именно оттуда по всему телу разливалась невыносимая боль. Ночью графиня очнулась, открыла глаза и , узнав няню, протянула к ней дрожащую руку.
- Нянюшка, меня Бог... наказал... за ребенка.
