Для одного из одноклассников Бели́, Маурисио Ледесме, это плохо закончилось, настолько плохо, что родителям пришлось контрабандой вывозить его из страны. Маурисио был тихим мальчиком, который сидел за одной партой с воительницей из Верховного эскадрона, изнывая от любви к ней. Возможно, он решил произвести на нее впечатление. (Догадка, не слишком притянутая за уши, поскольку очень скоро возникло поколение, вовсю охмурявшее девушек сходством вовсе не с Майком, нашим Джорданом,[47] но с Че.) Либо его просто все достало. И корявым почерком будущего поэта-революционера Маурисио вывел: «Всей душой я хотел бы видеть нашу страну демократией, как Соединенные Штаты. По-моему, нам больше не нужны диктаторы. Я также считаю, что Галиндеса[48] убил Трухильо».
И этого хватило. На следующий день ни мальчик, ни учитель в школе не появились. И никто на это никак не отреагировал.[49]
Короче, узнав о диссертации, Эль Хефе попытался выкупить ее, а когда это не удалось, отрядил своего главного Черного Всадника (искусного могильщика Феликса Бернардино) в Нью-Йорк, и буквально спустя дня два Галиндеса одурманили, связали, упаковали и приволокли в Санто-Доминго; согласно легенде, очухавшись от хлороформа, он обнаружил, что висит голышом и вверх ногами над котлом с кипящим маслом, а рядом стоит Трухильо с экземпляром оскорбительной диссертации в руках. (А вы еще ругали свой научный совет.) Кто, на хрен, в здравом уме способен измыслить такую пакостную жуть? Подозреваю, Трухильо решил устроить торжественные проводы несчастному обреченному ботану. И что это были за проводы, боже ты мой! Однако исчезновение Галиндеса вызвало в Штатах скандал, все указывало на Трухильо, а он, конечно, клялся в своей невиновности; на это обстоятельство и намекал Маурисио. Но мужайтесь: на каждую фалангу погибших ботанов всегда приходится горстка добившихся успеха. Прошло не так много времени после того кошмарного убийства, и компания революционно настроенных ботанов высадилась на песчаной отмели у юго-восточного побережья Кубы. Да, это был Фидель и его команда, вернувшиеся взять реванш в матче с Батистой. Из восьмидесяти двух революционеров, добравшихся до берега, в живых остались, чтобы отметить Новый год, лишь двадцать два, включая одного аргентинца – знатного книголюба. Войска Батисты встретили их кровавой баней, расстреливая даже сдавшихся в плен. Но тех двадцати двух, как выяснилось, оказалось достаточно.
Сочинение Бели́ было куда менее полемическим. Я выйду замуж за красивого богатого мужчину. А также стану врачом, и у меня будет своя больница, которую я назову в честь нашего президента клиникой имени Трухильо.
Дома она продолжала хвастаться Дорке своим бойфрендом, а когда фото Джека Пухольса поместили в школьной газете, торжествующая Бели́ принесла снимок домой. Дорка была настолько потрясена, что заночевала у Ла Инки и всю ночь проплакала горькими слезами. Бели́ был хорошо слышен ее надрывный плач.
А потом, в самом начале октября, когда весь народ готовился отпраздновать очередной день рождения Трухильо, по школе пробежал слушок: Джек Пухольс порвал со своей девушкой. (Бели́ и прежде знала про эту девушку, ходившую в другую школу, но, думаете, ее это волновало?) Не желая мучиться тщетной надеждой, она решила, что все это только сплетни. Но оказалось, что это больше чем сплетня и даже больше чем надежда, ибо двумя днями позже Джек Пухольс остановил Бели́ в коридоре и посмотрел на нее так, словно видел впервые в жизни. Кабраль, прошептал он, ты прекрасна. Острый и пряный запах его одеколона пьянил. Знаю, ответила она, лицо ее пылало жаром. Хорошо, сказал он, запуская лапу в ее идеально прямые волосы.
Он тут же принялся катать ее на своем новеньком «мерседесе» и покупать ей хеладос, мороженое, вынимая из кармана тугую пачку долларов. По закону он был слишком молод, чтобы водить машину, но разве кто-нибудь в Санто-Доминго стал бы задерживать полковничьего сына по какой-либо причине? Особенно если это сын полковника, принадлежавшего, по слухам, к ближайшему окружению Рамфиса Трухильо.[50]
Амор!
Их отношения, как она потом сообразила, не были по-настоящему романтическими. Ну, поговорили разок-другой, погуляли по пляжу, отколовшись ненадолго от школьного пикника, и вот уже они крадутся в кладовую после уроков и он проталкивает в нее что-то ужасное. Скажем так, до нее наконец дошло, почему ребята дали ему кличку Джек Порушитель; у него был громадный член, даже она это поняла, лингам Шивы, разрушителя миров. (А ей-то прежде слышалось «Джек Потрошитель». Надо же быть такой глупой!) Позже, когда она сошлась с Гангстером, ей стало ясно, сколь мало уважения питал к ней Пухольс, но в 14 лет ей не с чем было сравнивать, и она решила, что впечатление, будто внутри тебя водят ножовкой, обычное дело при траханье. В первый раз она напугалась до смерти и ей было дико больно, несусветно больно, но ничто не могло заглушить ощущения, что наконец-то она вышла на большую дорогу – ее путешествие начинается, первый шаг сделан, и он ведет к чему-то грандиозному. Когда он закончил, она попыталась обнять его, погладить его шелковистые волосы, но он отмахнулся от ее ласк. Одевайся скорей. Если нас застукают, моей заднице не поздоровится.
Это прозвучало смешно, потому что на данный момент не поздоровилось именно ее заднице.
Примерно с месяц они тискались в различных потайных углах школы, пока в один прекрасный день учитель, действуя по анонимной наводке кого-то из учеников, не застал нашу подрывную парочку на месте преступления в комнатушке, где уборщицы хранили швабры. Вообразите: голая попа Бели́, ее широкий рубец, какой не часто увидишь, и Джек в штанах, сползших до щиколоток.
Скандал! Не забывайте, где и когда все это происходило: в Бани́ конца пятидесятых. Привходящее обстоятельство номер раз: Джек Пухольс был старшим отпрыском благословенного клана Б., одного из наиболее почитаемых (и непристойно богатых) семейств в Бани́. Привходящее обстоятельство номер два: его поймали не с девушкой его круга (хотя и это могло бы стать проблемой), но с бедной стипендиаткой, к тому же темнокожей. (Трахать бедных черненьких простушек считается стандартной рабочей процедурой в элитной среде, покуда все шито-крыто; вспомните Сторма Тэрмонда, американского сенатора, прижившего ребенка с черной горничной.) Пухольс, разумеется, все свалил на Бели́. Сидя в кабинете директора, он подробно рассказывал, как она его соблазнила. Я тут ни при чем, уверял он. Это все она! Однако скандал вспыхнул с новой силой, когда обнаружилось, что Пухольс был помолвлен со своей полуброшенной девушкой, Ребеккой Брито, которая принадлежала еще к одной весьма влиятельной семье в Бани́, и, понятное дело, плотские утехи с черненькой простушкой в чулане обрубили эти матримониальные перспективы на корню. (Семья Ребекки ревностно берегла свою репутацию добрых христиан.) Папаша Пухольса был так взбешен/унижен, что неделю колотил сына, не тратя энергии попусту на нотации, а затем погрузил его на корабль, что доставил Пухольса в военное училище в Пуэрто-Рико, где, как выразился полковник, его научат понимать свой долг. Бели́ больше никогда его не видела, разве что однажды в светской доминиканской хронике, но к тому времени обоим перевалило за сорок.
Если Пухольс повел себя как вонючий гаденыш, то реакция Бели́ достойна упоминания в учебниках истории. Наша девочка не только не была пристыжена случившимся, но даже после того, как ей задали выволочку директор, монахиня и уборщица, эта святая тройственная команда, она категорически отказалась признать свою вину! Если бы она крутанула головой на 360 градусов или облевала «воспитателей» гороховым супом, это вызвало бы лишь немногим меньший гнев и возмущение. В своей привычно жесткой манере Бели́ заявила, что не совершила ничего плохого и в принципе не переступила никакую черту.
Я имею право делать все, что захочу, упрямо твердила она, с моим мужем.
Пухольс, оказывается, обещал ей, что они поженятся, как только закончат школу, и она ни на миг не усомнилась в его словах. Трудно вообразить такую доверчивость в ушлой женщине-матадоре, которую я знал, но не надо забывать: Бели́ была юной и влюбленной. Чем вам не фантастический роман: девочка искренне поверила, что Джек навсегда останется с ней.
Добрые учителя из «Эль Редентора» («Спасителя», между прочим) так и не выжали из нее ничего, мало-мальски напоминающего покаяние. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Впрочем, какое это имело значение. Из школы Бели́сию выперли, поставив крест на мечтах Ла Инки, – и как теперь в Бели́ проявится гений ее отца, его махис, исключительность?
