Та музыка, что прячется глубоко
в душе ли, в сердце -- сразу не понять,
меня, как перелётных птиц, влечёт опять
магнитом юга, запада, востока.
Я вспоминаю лучшие стихотворенья,
разыгрываюсь в день по пять часов...
Гитару в руки, двери на засов
и в новый путь. И старых повторенье.
Я -- Одиссей уже давным-давным-давно.
Но цель моя -- гармония, а не Цирцея, не Руно.
3, 4
. . . . . . . . . . . . . . .
5
И вот однажды -- ну, не правда ли смешно
и вместе с тем уютно от таких вступлений?
В один прекрасный день -- от этих повторений
наивных мы отвыкли уж давно --
по Староневскому, обняв её за плечи,
он провожал домой. Был первый час.
Она сказала -- "Эта ночь для нас.
Настало наше время. Так не станем же перечить
тому, что Бог нам предопределил.
Пойдём ко мне. Я к этому готова.
Вот мой подъезд... вот дверь моя..." Ни слова
Андрей не произнёс. Ему хватило сил
снести консьержа пристальное око,
три этажа и два ключа от двери.
Он ждал давно, не торопился, верил
в свою богиню искренне, глубоко.
И в первый раз её девическая дверь
открылась для любви, безумства и потерь.
6
Они, войдя в её уютный дом,
тотчас же к поцелуям приступили.
Вы так не раз, наверно, поступили,
читатель мой, и были правы в том.
Сказала вдруг она -- "Я в душ. Советую тебе
принять такие же простые меры.
Насколько мне известно, кавалеры,
как правило, подобны голытьбе.
Они не чистят зубы по три дня,
носков в постели часто не снимают.
А тела чистого вообще не понимают.
Но ты не сердишься?.. И ты простишь меня?.."
Она вела себя, как фройляйн Риппербана.
Спустила на пол платьице небрежно
и прочие немногие одежды
и посмотрела на него бесстрашно, странно.
И он увидел, как неопытна она,
растеряна и, в общем, влюблена.
7
Через минуту он шагнул за ней под струи.
От близости такой перехватило дух.
Всё обострилось -- осязанье, зренье, слух.
Вот так касается нас имя Божье всуе.
Ладонью с мылом он ей гладил грудь, живот,
другой спустился чуть пониже стана,
губами приникая неустанно
к щеке, к виску, к глазам. Упругий свод
холмов незагорелых легкою рукой
он обводил в предощущеньи обладанья
и принимал её ответные старанья,
и прикасался плотью, потерявшей свой покой,
к её бедру, к янтарным куполам,
что подпирали талию изящно --
по форме -- яблоко с полоской пополам,
анис на ощупь твердый, настоящий.
И наконец прильнул к её губам.
И струи ласково текли по их телам.
8
И целовались они долго, безмятежно,
губами жаркими следя рельеф зубов, и в рот
вникая языком и изучая каждый поворот
любимой глуби осторожно, жадно, нежно.
Как будто с плотью плоть желала поменяться,
перемешаться, перепутаться, сойтись,
чтоб вместе воспарить в иную высь,
постичь её и в ней навек остаться.
Сошли они из душа, промокнулись тканью,
одновременно думая, что высший смысл существованья
их на земле так просто найден наконец.
Всё прошлое исчезло, растворилось.
В секундах этих их судьба творилась.
И шли они как будто под венец
к постели девственной, к легчайшим ароматам,
к её холодной акварельной чистоте.
Сердца стучали на высокой частоте.
И Бог светил им глаз своих агатом.
9
Они легли. Он царственной десницей
ей перси нежные, упругие ласкал.
Она дрожала, длинные ресницы
раскрыв. -- "Ты не боишься?" -- он сказал.
"Нет, не боюсь. Не знаю... я... я в коме.
Не знаю, кто я, ничего не помню..."
Движеньем осторожным, чтоб не ошибиться,
он воспарил над нею, словно птица,
и, как колибри в пламенный цветок
нежнейшим жестом вводит хоботок,
вошёл в её секретную обитель
и замер в ней. Она подумала -- "Учитель.
учи меня любви". Потом забыла мысль.
Вообще все мысли тут же прервались.
Она глаза закрыла, сократив дыханье,
чтоб превратиться лишь в одно желанье --
настолько для него желанной быть,
чтоб мог он с ней весь мир вокруг забыть.
10
Как удаётся это им -- я не пойму.
Но женщины любимые подчас
так абсолютно подчиняют нас,
что нам помыслить грех -- зачем и почему.
Наверно, так Господь задумал наш Всеблагий
и игр теория и "Метод Монте-Карло"
ему знакомы. Большинство бездарно
в любви. Любовной влагой
