Там собрала она множество сородичей и вассалов и сказала:
— Ой-ой, на свете нет ничего страшнее ремесленника, изготовляющего посуду! Ни в коем случае туда не ходите. Гнев разбирает меня, как вспомню, какого страха я натерпелась! Нужно этой же ночью спалить огнем весь монастырь, а этого негодяя ремесленника пустить по миру голым!
Затем тэнгу договорились, в каких местах подожгут они обитель, и назначили время — час Обезьяны.
В тот же день, как раз в это время, настоятель храма Хокоин, задремав перед обедом, был разбужен гомоном тэнгу. Скорбь охватила его при мысли, что сгорит святая обитель. «Пожертвую собой, — решил настоятель, — отправлюсь в царство тэнгу и уговорю их не предавать монастырь сожжению!»
И вот он зажал под мышками справа и слева оконные ставни, оклеенные бумагой. Они тотчас же превратились в крылья, и настоятель взлетел в поднебесье.
Монахи, ученики его, в этот час раскладывали на кухне по мискам кушанье. Они тоже взмыли в воздух вслед за учителем. И по сей день еще можно видеть у главных ворот храма их изображения; называют сии фигуры «тэнгу, держащие ковшик».
А после в том храме случилось чудо: однажды ночью кто-то снял тяжелый навес с огромных главных ворот, который несколько сот людей и то не могли бы сдвинуть с места, и бросил его на дорожку, ведущую к храму. С тех пор люди покинули этот храм, он стал необитаем, и в течение долгого времени нога человеческая там не ступала.
Тридцать семь потрясений
Усердием можно всего добиться, все зависит от упорства и прилежания.
С недавних пор в области Канто придумали брать с собой на охоту «гуся, зовущего друга». Такой гусь, пущенный в луга, приманивает летящего в небе дикого гуся, заставляет его спуститься на землю, всячески к себе приучает, а потом ведет к жилищу охотника, так что тот ловит птицу, не тратя на то ни малейших усилий, — вот до чего додумались в наше время, вот до чего хитроумны стали нынче люди в области Канто, даже птицы и те научились хитрить…
В тех краях, в Хитати, в небольшом селении Касима жил человек по имени Риннай, по прозванию Глазастый. Много есть на свете ремесел, помогающих человеку свершать свой путь по житейскому морю, Риннай же всем занятиям предпочел охоту и вместе с молодыми односельчанами что ни день убивал изрядное число птиц; ни ночь, ни зимняя буря не были для него помехой.
Жена его, женщина добрая сердцем, не раз обращалась к нему с предостережениями:
— Бросьте это занятие, перестаньте убивать живые создания!
Но Риннай ее не слушал и продолжал ходить на охоту.
Жену это весьма огорчало. И вот однажды ночью, когда ей не спалось и в одиночестве размышляла она о бренности нашего мира, двое детей ее, уже спавших, вдруг не то во сне, не то наяву закричали, стали биться и тела их тридцать семь раз подряд свела судорога. Страх еще сильнее охватил женщину, она не могла дождаться, когда же вернется муж. Наконец поздней ночью он постучал в ворота со словами:
— Ну, сегодня мне повезло!
Женщина заплакала и сказала:
— Задумывались ли вы о том, как долго суждено вам еще прожить на этом свете? Подумайте о возмездии, ожидающем после смерти человека, избравшего ремеслом убийство живых существ! Сегодня вы, должно быть, убили тридцать семь птиц. Из них — трех больших и восемь средних…
Затем она открыла корзинку, взглянула, и оказалось, что число мертвых птиц совпало с названной ею цифрой.
Риннай даже руками всплеснул от удивления. Тут жена ему рассказала, что детей весь вечер била судорога, и Риннай тоже затрепетал от страха. Все свои охотничьи принадлежности он зарыл в землю, насыпал могильный холмик и стал усердно молиться за упокой души убитых его рукою птиц.
Холм этот сохранился и по сю пору, люди зовут его Птичий холм.
Чудесное возвращение из столицы
В бухте Сакаи на исходе весны, когда цветет сакура, рыбаки тянут сети, ловят карпов розоватого цвета, ищут ракушки розовые, как сакура, а торговцы рыбой спешат пораньше распродать свой товар. Еще не совсем рассветет, а они уже идут вереницей по улицам, неся грубого плетения корзины, полные рыбы…
И вот однажды, дойдя до Ивовой улицы, у Большого проспекта, увидели они впереди красивую женщину — гибкая, тонкая, с веткой увядшей глицинии в руке, шла она одна-одинешенька, без провожатых, без слуг.
Рыбаки, все молодые парни в расцвете сил, уж на что дерзки и лихи, а при виде одинокой красавицы пришли в великое изумление, заговорить с нею не посмели. Словно в каком-то наваждении, молча шли они за женщиной следом; она же сперва постояла у ворот лавки, где торговали киноварью и тушью алого цвета, потом остановилась возле меняльной лавки и, казалось, с досадой взирала на закрытые двери. И тут молодым парням пришли в голову неразумные мысли — решили они, что красавица эта не иначе как девица легкого поведения, «а коли так, надо пригласить ее в дом свиданий и, пока еще ночь на дворе, поразвлечься…».
И, обступив ее всей ватагой, стали они говорить наперебой:
— Ночью одной небезопасно! Где ваш дом? Где бы он ни был, мы вас туда проводим! Подарите нам на память этот цветочек!
Она же ответила:
— Вот из-за этих-то цветов я и страдаю. Даже легкий весенний ветерок или дождик причиняет боль цветущей глицинии, и уж тем более нестерпимую муку испытывает она, когда человек грубо ломает ее ветви! Даже взоры людские в дневную пору ранят нежные гроздья цветов. Как же ненавистны мне женщины, ради которых люди сломали и унесли мои цветущие ветви! Вот я и отправилась в путь, чтобы отобрать эти сорванные цветы и вернуть их обратно! — И не успела она вымолвить эти слова, как бесследно исчезла.
«Ну и чудеса!» — подумали парни, рассказали о случившемся обитателям здешних мест, и те сказали:
— А ведь есть предание, схожее с тем, о чем вы говорите… В давние времена, в царствование императора Го-Комацу, услыхал он,[50] что при здешнем храме Конкодзи растет прекрасная глициния, цветущая гроздьями несказанной красоты. Император перенес эту глицинию в столицу и посадил на широком подворье, у самого своего дворца. Но наступила весна, а глициния не цвела, что его весьма огорчило. И вот однажды, когда император уснул, внезапно предстала перед ним во сне душа сей глицинии и отчетливо, ясно произнесла стихотворение:
В далекой бухте СакаиРосли мои цветы, похожие на волны;О, думала ли я, что им придетсяПопасть в столицу и искать опору,Цепляясь за ветви царственной сосны…
И тогда император снова возвратил то дерево в наши края. Возможно, на сей раз с вами приключилось нечто подобное!
Когда рассвело, все отправились к храму Конкодзи и увидели: так и есть, цветы, сорванные и унесенные накануне теми, кто приходил любоваться цветущим деревом, все до единого снова цветут, свисая с решетки, подпирающей ветви. С тех пор никто никогда не сорвал у той глицинии ни единого листочка.
Вот какая история!
Слабосильный верзила
Нагасаки Хондзаэмон прославился удивительными фокусами, которые он умел проделывать с ковшиком. Молодые парни в столице, восхищенные его ловкостью, тоже отличались талантами — они собирались вместе, наваливали высокую груду бревен, а потом влезали наверх и кричали оттуда:
— Дайте чаю!
Тогда внизу наливали чай в чашку и подбрасывали эту чашку кверху, а стоявший наверху ловил ее, не пролив при этом ни капли, и такое могли повторить много раз кряду, без малейшей осечки.
А у озера Бива, в местности Сирахигэ, ловкие люди бросаются со скалы в воду, в Ёсино — ныряют с высоты прямо в водопад; подобное мастерство обрели они долгим и упорным старанием. Торговец маслом отмеривает целый сё масла и, не уронив ни капли, наливает его в сосуд покупателя через горлышко, узкое, как дырка в монете, а сам еще в это время наблюдает за игрой в ножной мяч, который перебрасывают друг другу игроки из рода Асукаи, в высоких шапках «эбоси»…
«Даже неграмотный, не знающий иероглифов, запомнит знак коня, если будет изо дня в день надписывать его на фишках для игры в сёги…»[51] — говорят люди, преуспевшие в различных искусствах.
Как раз в эти времена, в Симотобо, близ столицы, жил некий возчик по прозванию Верзила Магосити.
От природы был он наделен недюжинным ростом — так высок, что когда по дороге в столицу заходил, бывало, в убогие домишки бедняков в окрестностях Тодзи, то стукался головой о дверную притолоку, что причиняло ему изрядную неприятность. Тем не менее был он совсем слабосильный и, когда работа требовала напряжения мускулов, частенько оказывался в проигрыше по сравнению с другими; не мог он поднять одной рукой даже один то риса, и все над ним насмехались, ибо среди молодых парней деревни многие могли легко поднять мешок риса весом в целый коку и два то.
