Кто-то неотрывно смотрит ему в спину. Якоб чувствует это и разворачивается. Возле костра, точно откормленная жаба, сидит самый безобразный парень, какого ему доводилось встречать. Лицо раздуто, как пузырь, глаза выпучены, рот перекошен. Якоб смотрит на незнакомца и не сразу понимает, что тот улыбается.
— Чудесный клинок, правда, — говорит парень. Голос его звучит мягко и рассудительно, что никак не сочетается с его лицом. — Немало денежек стоил, наверное. Или стащил где-нибудь?
— Тебе какое дело? — огрызается Якоб.
Он решает уже отвернуться, но собеседник его шарит за спиной и достает из-под рваной тряпки двуручный клинок в полтора шага длиной. Без острия, с долом и короткой гардой, он едва ли не один в один похож на меч Якоба.
— Мне клинок от отца достался, когда дьявол его забрал, — произносит безобразный с ухмылкой. — В Ройтлинге, откуда я родом, говорят, что в день казни меч этот кричит и требует крови. Но я, сколько себя помню, ни разу не слышал, чтобы он кричал. Кричит обычно другой кто-нибудь.
Якоб тихо смеется. Впервые за долгое время.
— Теперь жителям Ройтлинга, наверное, самим приходится руки марать, — ворчит он. — Вот и поделом им, торгашам жирным.
Глядя, как собеседник кивает и задумчиво проводит ладонью вдоль лезвия, Якоб понимает, что обрел друга до конца жизни.
Куизль швырнул камень в пруд. По поверхности кольцами разошлись небольшие волны, и картина растворилась в воде. Палач поднялся с тяжелым сердцем и пошел домой.
Столько старых воспоминаний ничего хорошего не сулили.
Магдалена взирала на монаха и не верила своим ушам.
— Вы… вы знаете моего отца? — спросила она наконец.
Брат Йоханнес по-прежнему стоял перед ней на коленях. Наконец он перекрестился, тяжело поднялся и пробормотал:
— Скажем так, знал. Лучше, чем собственного брата. Но то, что он снова стал палачом в Шонгау, для меня новость. Мы не виделись с ним больше тридцати лет.
Он засмеялся и воздел руки к небу.
— И это чудо, что нынче я встретил его дочь! Быть может, все обернется и к лучшему.
Магдалена скептически взглянула на него.
— Даже если вы его знали, с какой стати все должно обернуться к лучшему? Каким образом мой отец сможет вам помочь?
— Ты права. — Йоханнес вздохнул и снова забился в свой угол. — Не исключено, что я в скором времени сгорю на костре. Но если кто-то и сможет помочь, то это твой отец, поверь мне. Сомневаюсь, что он лишился прежней своей смекалки. Или как?
Магдалена невольно улыбнулась.
— Не лишился — ни прежней смекалки, ни даже упрямства. Он что, всегда таким был?
— Упрямее его во всем полку никого не было. Великолепный боец и хитрый, как толпа иезуитов.
Йоханнес ухмыльнулся и начал рассказывать:
— Мы познакомились после битвы при Брайтенфельде. Оба выросли в семьях палачей, и оба бежали от прежней жизни. Война всех уравнивает, и нет лучшего места, чтобы начать все сначала. А уж рубить мы умели.
Монах засмеялся, и его распухшая губа снова треснула. Он выругался и вытер кровь со рта.
— Я быстро получил место надзирателя, а потом и до профоса дослужился, армейского палача. Твой же отец, несмотря на свое низкое происхождение, стал фельдфебелем, мало кому из простых людей это удавалось. Он был до того хитрым, что мог выловить чуть ли не каждого воришку в полку. Каждого мародера или насильника.
Монах помрачнел.
— А мне приходилось потом вешать бедняг. Я и теперь вижу во сне, как они болтаются на деревьях… Как же я это ненавидел!
Некоторое время тишину нарушали лишь воробьи за окном.
— И по этой причине вы подались в монахи? — спросила наконец Магдалена. — Потому что не могли больше смотреть на убийства?
Йоханнес осторожно кивнул.
— Якоб… он… просто лучше выносил смерть, — начал он неуверенно. — Он, как и я, сбежал из дома, чтобы не стать палачом, но, в сущности, так им и остался. — Монах примирительно вскинул руки. — Не убийцей, нет. Скорее… архангелом. Как архангел Михаил, что устремляется с мечом на борьбу со скверной. Я так не мог… Эти вечные наказания и казни…
Йоханнес закрыл лицо руками, чтобы скрыть слезы.
— В конце концов я дезертировал. Ушел, даже не попрощавшись, и бродил несколько лет, пока меня не приютили более десяти лет назад здесь, в Андексе. Апробация была поддельной, но прежнего настоятеля это не волновало. Для Мауруса Фризенеггера важным было лишь то, что я разбирался в травах. Нынешний настоятель, Маурус Рамбек, тоже знает о моем прошлом. Но если узнают остальные… Чтобы палач стал монахом и аптекарем!.. — Он отчаянно рассмеялся. — Ну и ладно. Теперь-то уж все равно.
Магдалена лишь молча слушала. Йоханнес подполз к ней на коленях.
— Прошу тебя! — забормотал он. — Передай отцу, что у меня неприятности. Он единственная моя надежда! Скажи ему… скажи, что Безобразному Непомуку нужна его помощь.
— Непомук? — удивилась Магдалена. — Это ваше настоящее имя?
— Непомук Фолькмар, так меня окрестили. — Монах со стоном поднялся. — Имя это как проклятие, я отказался от него, когда постригся в монахи.
В этот миг снова послышались шаги. Дверь со скрипом отворилась, и в кладовую вошел Симон. Он сочувственно посмотрел на Магдалену, а монаха не удостоил и взглядом.
— Прости, что так долго, — сказал он, пожав плечами. — Но у настоятеля были кое-какие вопросы. Теперь все встало на свои места. — Фронвизер улыбнулся. — Мы свободны.
— Симон, — начала Магдалена и кивнула на Непомука Фолькмара. — Этот монах знает моего отца. Он…
— Теперь ему в этом нет никакого проку, — грубо перебил ее Симон. — За Андекс отвечает палач Вайльхайма, а не твой отец. — И добавил шепотом: — Да и не знаю я, чем бы он мог помочь, кроме быстрой и по возможности безболезненной смерти.
— Симон, ты не понимаешь. Непомук был…
— Все, что я понимаю, это то, что ты мило беседуешь с предполагаемым убийцей и стражники уж начали переглядываться, — прошипел Симон. — Так что идем-ка отсюда, пока настоятель не передумал и не запер нас, как соучастников.
Непомук с надеждой взглянул на Магдалену.
— Ты ведь сообщишь отцу, да? — пробормотал он. — Не оставишь меня в беде?
— Да, я… — начала Магдалена, но Симон уже потянул ее к выходу.
Дверь начала медленно закрываться, и последнее, что увидела еще Магдалена, было разбитое, молящее лицо безобразного аптекаря.
Затем дверь с грохотом захлопнулась.
Снаружи, при солнечном свете, под синим небом, занятым лишь несколькими облачками, мир казался совсем другим. В отдалении звучали песни богомольцев, и бабочки порхали над лужайками вокруг монастыря.
Магдалена уселась на обрушенный кусок стены и злобно уставилась на Симона.
— Не тебе мне выговаривать! — прошипела она. — Не вздумай больше так делать. Я не какая-нибудь из твоих прежних простушек. Я, черт возьми, жена тебе, не забывай это!
— Магдалена, я же для тебя старался. Стражники…
— Теперь ты закрой рот и послушай, что я скажу, — резко перебила Магдалена. — Этот человек в подвале, вероятно, лучший друг моего отца, и, если не случится чуда, его скоро подвергнут пытке и отправят на костер за убийство и колдовство. Можешь себе представить, что случится, если я не расскажу об этом отцу? И представляешь, что тот с тобой сделает, если ты мне помешаешь?
— Его лучший друг? — растерянно переспросил Симон. — Почему ты так решила?
Магдалена вкратце рассказала Симону о прошлой жизни монаха, бытности его армейским палачом во время войны и дружбе с Якобом Куизлем. Когда она закончила, лекарь посмотрел на нее скептически:
— И ты ему поверила? А ты не думала, что он просто хватается за любую соломинку?
— Он знал мельчайшие подробности о жизни моего отца, Симон. Он… описал его так, как даже я не смогла бы… — Магдалена устремила взгляд вдаль: над Аммерзее снова собиралась гроза. — Да, я ему верю.
— Ну, хорошо, — согласился Симон. — Может, он действительно знает твоего отца. Но это еще не делает его невиновным. — Он взял жену за плечи. — Магдалена, против него все доказательства! Окуляр на месте преступления, спор с часовщиком, все его поведение… И разве ты сама не говорила, что он ведет себя странно? Вспомни те странные прутья, которые он таскал по лесу. На совете тоже говорили, что он предавался богохульным экспериментам.
Магдалена взглянула на него с удивлением:
— Богохульные эксперименты?
— Ну… подробности они поминать не стали, — ответил нерешительно Симон. — Но вполне очевидно, что этот твой Непомук частенько спорил с Виргилиусом. При этом речь, видимо, шла о каких-то экспериментах.
— Те странные носилки и проволока на колокольне, — пробормотала Магдалена. — Может, это и есть тот самый эксперимент?
