Поначалу он не осмеливался сделать это, но тишина безлюдного храма придала ему решимости. Кончики его пальцев дрогнули, коснувшись венчика волос на голове юноши. Если Фиделис и почувствовал это прикосновение, то не подал виду. Даже когда любовно взъерошившая ему волосы ладонь спустилась на затылок, под капюшон, юноша не двинулся с места, словно оцепенев.
— Фиделис! — прозвучал наконец приглушенный, исполненный страсти голос, — Брат, ты не должен предаваться печали в одиночестве. Поделись со мною… Я могу утешить тебя, успокоить… все, все, что тебе надо…
Дрожащая ладонь скользнула к щеке Фиделиса, но в этот момент юноша решительно, но спокойно поднялся на ноги и отстранился. Медленно, возможно, из-за того, что он не желал, чтобы на лице его были заметны хотя бы малейшие следы испуга, молодой монах обернулся, чтобы посмотреть на того, кто нарушил его уединение. Звучащий в ночи шепот был ему незнаком, ибо до сих пор брат Уриен ничем не обнаруживал своего внимания к Фиделису.
Юноша взглянул на него настороженными, широко открытыми глазами. Перед ним стоял человек с мужественной внешностью и пылкой душой, человек, по недоразумению заперший себя в монастырских стенах. Пламя неутоленной страсти сжигало его и могло опалить многих, прежде чем сердце его остынет. Лицо Уриена было искажено мукой, трясущейся рукой он попытался удержать Фиделиса за рукав, но тот отшатнулся.
— Я следил за тобой, брат, — послышался хриплый шепот, — я знаю каждый твой шаг, каждое движение. Ты губишь себя, свою красоту, свою юность… Не уходи… Нас никто не видит…
Фиделис повернулся к нему спиной и направился к лестнице. Уриен последовал за ним, бесшумно ступая босыми ногами по изразцовому полу. Его горестный голос звучал за спиной молодого монаха:
— Почему ты отворачиваешься от того, кто любит тебя и желает тебе добра? Когда-нибудь ты снизойдешь ко мне. Помни обо мне! Я буду ждать…
Фиделис начал подниматься по ступенькам, а его преследователь остановился у подножия лестницы, не решаясь идти за ним, ибо наверху кто-то из братьев мог еще не спать.
— Жестокий, жестокий, — причитал он вслед уходящему Фиделису, а потом едва слышно, но отчетливо произнес: — Пусть не сейчас и не здесь, но я дождусь своего часа!
Глава шестая
По дороге на юг Николас дважды менял лошадей, оставляя утомленных бешеной скачкой животных дожидаться его возвращения, ибо независимо от того, дурные или добрые вести предстояло ему доставить в Шрусбери, он, давши слово, обязан был вернуться и поведать обо всем Хумилису. До Уэрвелля оставалось еще несколько миль, а ветер уже доносил едкий запах пепелища. Въехав в маленький городок, молодой человек увидел, что тот почти обезлюдел и по большей части лежит в развалинах. Те немногие местные жители, от чьих домов хоть что-то осталось, копошились в руинах, собирая уцелевшие пожитки, прочие же, чьи жилища погибли в огне, пока остерегались возвращаться и отстраиваться заново. Ибо хотя нагрянувшие из Винчестера солдаты императрицы полегли на поле боя или попали в плен, а фламандских наемников королевы Уильям Ипрес вывел из города на прежние позиции, войско императрицы Матильды оставалось в окружении, и поэтому Уэрвелль в любой момент мог подвергнуться еще более сокрушительному нападению.
Терзаемый тревогой, с сокрушенным сердцем въехал Николас в пределы разоренного аббатства. Совсем недавно женская обитель в Уэрвелле была одной из самых процветающих в графстве, а ныне половина строений была разрушена до основания, а остальные брошены в запустении. Обгорелый, почерневший остов церкви мрачно возвышался на фоне затянутого облаками неба, обломки стен напоминали гнилые зубы. На монастырском кладбище виднелись свежие могильные холмики, где погребли погибших в огне монахинь. Оставшиеся в живых разбрелись кто куда, ибо здесь для них больше не было места. С болью в сердце смотрел Николас на сырые безымянные могилы, где чьи-то дочери нашли последнее упокоение. У тех, кто участвовал в их погребении, не было ни времени, ни сил, чтобы установить кресты или надгробные плиты.
О том, что Джулиана тоже могла лежать здесь, Николас старался не думать. Он бросил взгляд в сторону уцелевшей кладбищенской церкви и увидел приходского священника. Этот усталый, озабоченный человек в изношенной рясе приютил в своем скромном жилище две лишившиеся крова семьи.
— Монахини? — переспросил священник, выступив из низкого, темного дверного проема. — Бедные сестры разбрелись отсюда, а уж куда — один Господь ведает. Три монахини погибли в огне. Вернее, троих мы нашли, но кто знает, сколько их осталось лежать под развалинами. Здесь была жаркая битва. Фламандцы думали только о том, как выкурить из церкви врагов, судьба же монахинь никого не заботила. Говорят, некоторые подались в Винчестер. Правда, сейчас там вовсе не безопасно, но может быть, лорд епископ все же постарается что-то для них сделать. Прежде у здешней обители были добрые связи с Олдминстером. Ну а другие… не знаю. Слышал только, что аббатиса укрылась в маноре у своих родных, неподалеку от Ридинга, может, она и кого-то из сестер взяла с собой. Но точно сказать не берусь — да и кто возьмется, в эдакой-то сумятице.
— Где этот манор? — нетерпеливо спросил Николас, но священник в ответ лишь с сожалением покачал головой.
— Я сказал вам, сэр, все, что слышал. И то, может статься, это одни пустые слухи.
— Святой отец, а ты не знаешь имена тех сестер, что погребены здесь? — спросил Николас и с трепетом ожидал ответа.
— Сын мой, — смиренно и терпеливо ответил священник, — мы нашли лишь обгорелые тела — как мы могли узнать их имена? К тому же мне приходилось думать и о другом — как раздобыть еды, чтобы поддержать тех, кто остался в живых. Сперва наши дома разграбили солдаты императрицы, а что они не успели взять, растащили фламандцы. Те, у кого осталось хоть что-то, должны были поделиться с теми, кто лишился всего. А у кого из нас осталось много? Господь свидетель, во всяком случае не у меня!
Старик и вправду не скопил благ земных, но зато Всевышний одарил его состраданием к ближним, участь которых он, не щадя сил, пытался облегчить. Меняя лошадей на последнем перегоне, Николас захватил с собой немного хлеба и мяса, чтобы подкрепиться в дороге. Вытащив сверток с провизией из седельной сумы, он вложил его в руки священника. Николас понимал, что его подаяние — всего лишь жалкая капля в безбрежном море голода, но сейчас больше ничем помочь обездоленным не мог. У него были с собой деньги, но здесь на них нечего было купить. Чтобы прокормиться, горожанам долго придется побираться у окрестных жителей.
Оставив священника с его заботами и хлопотами, Николас медленно поехал по разоренному городу, выспрашивая, не знает ли кто о судьбе спасшихся сестер. Все слышали, что они разошлись из сожженной обители, но никто понятия не имел, куда именно. Имя Джулианы никому ни о чем не говорило, да и не удивительно, ведь она могла постричься в монахини под другим именем. Однако Николас вновь и вновь расспрашивал встречных, не доводилось ли им слышать что-нибудь о Джулиане Крус.
Наконец, оставив бесплодные поиски в Уэрвелле, он поскакал в Винчестер. Николас служил в войске королевы, и потому окружавшие город сторожевые посты пропустили его без затруднений. Было очевидно, что дела императрицы плохи, ее люди не осмеливались высунуть носа из укрепленного замка. Однако винчестерские монахини, которые сами недавно перенесли немалые бедствия и только сейчас смогли вздохнуть с облегчением, о Джулиане Крус ничего не знали. Они, правда, приютили нескольких сестер из Уэрвелля, но такой среди них не было. Одна из старейших монахинь Винчестерской обители, к которой обратился Николас, отнеслась к нему с сочувствием и заботой, но ничем не смогла помочь.
— Нет, сын мой, это имя мне не известно. Сами посудите, мудрено было бы мне его знать. Возможно, принимая обет, эта девушка взяла другое имя, а у нас не принято расспрашивать сестер, откуда они и кем были прежде, если они сами не пожелают рассказать о себе. И я не имею сана, который бы обязывал меня знать о сестрах всю подноготную. Мать аббатиса, та, наверное, могла бы ответить тебе, но где она сейчас, нам неведомо. И где теперь мать приоресса — тоже. Мы сами пребываем в полной растерянности — так же, как и вы. Но я верю, что Господь не оставит нас и соединит вновь, а вам он поможет найти ту, которую вы ищете.
Иссохшая, тонкая, как былинка, старушка отличалась, однако, живым проницательным умом. С сочувствием взглянув на Николаса, она участливо спросила:
— Она что, родня тебе, эта Джулиана?
— Нет, матушка, — коротко ответил молодой человек, — но до того, как она приняла обет, я очень хотел, чтобы она стала моей родственницей, и очень близкой.
— А теперь?
— А теперь я только хочу убедиться в том, что она жива и ей ничто не угрожает. Больше мне ничего не нужно. Мне бы только узнать, что Господь сохранил ее, и я буду спокоен.
