2. Юрятин и Варыкино
(государственные утопии)
2.1.
Урал выступает в пастернаковском романе как место, к которому привязываются скрытые отсылки к разного рода проектам идеального государства.
Юрятин вызывает в читательском сознании утопический урбанизм Кампанеллы. «Город Солнца» был, впрочем, использован Пастернаком уже при описании Мелюзеева[162]. Утопия Кампанеллы, объединившая в себе апостолическую ересь (жители Города Солнца берут себе в пример апостолов) и веру в возможность создания совершенного государства, служит Пастернаку перекидным мостиком, который пролагает смысловой путь, ведущий от глав о Западном фронте к уральско-сибирской части романа. Граждане Солнечного города собираются на Большой совет в полнолуние. Точно так же, в полнолуние, сходятся на митинг мелюзеевцы:
За вороньими гнездами графининого сада показалась чудовищных размеров исчерна-багровая луна […]
Луна стояла уже высоко на небе. Все было залито ее густым, как пролитые белила, светом […]
Митинг происходил на противоположной стороне площади. При желании, вслушавшись, можно было различить через плац все, что там говорилось.
(3, 140–141)[163]
Юрятин и его пригород Развилье сходны с Солнечным городом Кампанеллы архитектурно:
В Москве Юрий Андреевич забыл, как много в городе попадалось вывесок и какую большую часть фасада они закрывали. Здешние вывески ему об этом напомнили. Половину надписей по величине букв можно было прочесть с поезда. Они так низко налезали на кривые оконца покосившихся одноэтажных строений, что приземистые домишки под ними исчезали, как головы крестьянских ребятишек в низко надвинутых отцовских картузах.
К этому времени туман совершенно рассеялся. Следы его оставались только в левой стороне неба, вдали на востоке. Но вот и они шевельнулись, двинулись и разошлись, как полы театрального занавеса.
Там верстах в трех от Развилья, на горе, более высокой, чем предместье, выступил большой город, окружной или губернский. Солнце [ср.: «Civitas Solis». — И. С.] придавало его краскам желтоватость, расстояние упрощало его линии. Он ярусами лепился на возвышенности, как гора Афон или скит пустынножителей на дешевой лубочной картинке, дом на доме и улица над улицей, с большим собором посредине на макушке.
(3, 246–247)
Необычные вывески в Развилье составляют параллель к наглядной пропаганде знаний у Кампанеллы, разместившего на семи стенах своего города изложение всей человеческой премудрости, с которой его жители могли знакомиться уже с детства (ср. мотив «крестьянских детей» в «Докторе Живаго»), Как и Юрятин, Город Солнца расположен на высокой горе, чрезвычайно велик по размерам, построен ярусами и увенчан храмом, где находятся кельи монахов (ср. сходство Юрятина с Афоном) и где хранится написанная золотыми буквами Книга (ср. замечание Самдевятова о пожаре в Юрятине, не затронувшем центральные районы: «— Я говорю, — центр, центр города. Собор, библиотека» (3, 256))[164].
2.2.1.
Варыкино смешивает две английские государственные утопии — Мора и Френсиса Бэкона. Самдевятов прямо указывает на то, что приезд семейства Громеко в Варыкино имеет утопический характер:
— Извечная тяга человека к земле. Мечта пропитаться своими руками […]
Мечта наивная, идиллическая. Но отчего же? Помоги вам Бог. Но не верю. Утопично. Кустарщина.
(3, 259)
Живаго разбивает огород на «задах господского дома»:
— Там бы я стал рыть и грядки. По-моему, там остатки цветника. Так мне показалось издали. Может быть, я ошибаюсь (мотив заблуждения бывает, как правило, сигналом интертекстуальности. — И. С.]. Дорожки надо будет обходить, пропускать, а земля старых клумб наверное основательно унаваживалась и богата перегноем.
(3, 272)
В «Утопии» Мора каждый дом выходит тыльной стороной в сад, где жители счастливого острова выращивают фрукты, травы и цветы, соревнуясь друг с другом. Этот утопический сад в «Докторе Живаго» «остаточен», «стар». Само обращение людей интеллигентских профессий к сельскохозяйственному труду, рисуемое в «Докторе Живаго», отвечает представлению Мора о том, что в правильно устроенном социуме отчуждение города от деревни будет преодолено за счет регулярных выездов горожан на уборку урожая[165] (к чему они должны приучаться уже с детских лет). Земля на утопическом острове Мора бедна, но тем не менее приносит богатые плоды благодаря применению «искусственных средств» (ср. «основательно унавоженную» почву у Пастернака и подробный регистр снятого семейством Громеко-Живаго обильного урожая: «Картошку успели выкопать до дождей […] ее у нас до двадцати мешков […] в подполье спустили две бочки огурцов…» (3, 277) и т. д.)[166].
Островитяне Мора работают не более шести часов в день, заполняя оставшееся время литературными и научными упражнениями. Рабочий день Юрия Живаго также укладывается в шесть часов, о чем свидетельствует сделанная им в варыкинском дневнике запись:
«Сколько мыслей проходит через сознание, сколько нового передумаешь, пока руки заняты мускульной, телесной, черной или плотничьей работой; пока ставишь себе разумные, физически разрешаемые задачи, вознаграждающие за исполнение радостью и удачей; пока шесть часов кряду тешешь что-нибудь топором или копаешь землю под открытым небом…»[167]
(3, 275)
Другая дневниковая запись Юрия подхватывает из «Утопии» мотив досуга, посвященного искусствам и расширению положительных знаний, причем этим занятиям придается в дневнике качество желательных, будущностных, одним словом, чаемых как идеал:
«Как хотелось бы наряду со службой, сельским трудом или врачебной практикой вынашивать что-нибудь остающееся, капитальное, писать какую-нибудь научную работу или что-нибудь художественное».
(3, 282)
Один из законов, придуманных Мором для регулирования совершенной жизни, предусматривает, что за нарушение супружеской верности преступник штрафуется принудительными работами, попадая в положение раба, а за повторную измену подлежит смертной казни. Юрий Живаго изменяет на Урале своей жене с Ларой и наказывается за это рабским служением партизанам (его захватывают в плен как раз тогда, когда он возвращается со свидания с возлюбленной домой). Арестовавший Юрия Каменнодворский обещает расстрелять пленника, если тот откажется выполнить его требование:
— Ни с места, товарищ доктор, — ровно и спокойно сказал старший между троими […] — В случае повиновения гарантируем вам полную невредимость. В противном случае, не прогневайтесь, пристрелим.
(3, 303)[168]
Сопоставляя «Утопию» и «Доктора Живаго», не стоит упускать из виду и того обстоятельства, что рассказчик, повествующий у Мора об идеальном государственном порядке, — моряк, путешествовавший вместе с Америго Веспуччи, и что Микулицыну-старшему, хозяйничающему в Барыкине, больше подошла бы, согласно мнению Самдевятова, не сухопутная, а флотская карьера:
— Его поприщем должно было быть море. В институте он шел по корабельной части. Это осталось во внешности, в привычках.
(3, 261) 2.2.2.
Тоня принимает возницу, который доставляет ее вместе с ее ближними в Варыкино, за легендарного кузнеца Вакха из рассказов ее матери об Урале:
— Возможно ли, чтобы это был тот самый Вакх […] Кузнец, кишки в драке отбили, он смастерил себе новые. Одним словом, кузнец Вакх Железное Брюхо. Я понимаю, что все это сказка. Но неужели это сказка о нем? Неужели это тот самый?
(3, 266)
Жители Новой Атлантиды Бэкона, охваченные страстью к неуемному научному познанию и техническому прогрессу, умеют создавать искусственные органы вместо потерянных людьми естественных. Вакх — не только сказочная фигура, но и репрезентант утопического мира[169].
Новой Атлантидой правит совет мудрецов, страну возглавляет Дом Соломона. Пародийный эквивалент этого государственного учреждения — дом Микулицыных в Барыкине. Жена Микулицына, Елена Прокловна, хвастается своими обширными познаниями, задавая Юрию самые неожиданные и малоуместные испытательные вопросы; особенно восхищает варыкинского гостя ее осведомленность в области физики (ср. физикализм Бэкона)[170].
Одна из особенно важных институций Новой Атлантиды — музей, экспонирующий разные виды обманов, симулякров, фокусов, иллюзий — всего, что полностью неприемлемо для тех, кому Бэкон предназначил поиск научной истины. В варыкинском доме Юрий Живаго находит стереоскопические снимки Урала, которые смастерил сын Микулицына, Ливерий, с помощью самодельного объектива, т. е. двухмерные имитации трехмерного пространства, вводящие их наблюдателя в заблуждение.
