— Ах ты ж, шлюха ты подзаборная! — Эйнион заорал дурниной, и даже дал петуха от напряжения. При этом так сжал грудь Мабли, что на соске выступила капелька крови, — ты, дрянь, нагуляла где-то по подворотням себе брюхо, и теперь решила, что я тебя кормить обязан? Скажи ещё, что я жениться должен на тебе, потаскухе!
— Эйнион… — на лице девушки проступило горестное выражение и из правого глаза покатилась первая слеза, — я люблю только тебя! — с вызовом провозгласила она, но, на этот раз, мне кажется, слегка переиграла. Хотя, по большому счёту, значения это не имело. Эйнион-то тоже не повёлся.
Он повалил девицу на спину, сам сел на неё сверху и начал в исступлении хлестать её по щеками тяжелой ладонью:
— На тебе, на! Ишь, решила меня разжалобить и на шею сесть, паскуда!
Так продолжалось ещё пару минут, затем Эйнион немного успокоился, выместив свой гнев на безответной партнёрше, слез с неё, и уже более спокойно сказал:
— Значит так, подстилка, слушай меня, — Мабли обратила на него зарёванную мордаху, щёки её горели, а под левым глазом, похоже наливался фиолетовым свежий синяк, — завтра Ролант отведёт тебя к одной повитухе, она посмотрит тебя, и сделает так, — он усмехнулся, — что рожать тебе не придётся. А Ролант проследит, что бы всё прошло гладко. Ты поняла?
— Да, — она жалостливо прохныкала она, — но, может быть…
Парень сгрёб в кулак её волосы и с силой запрокинув её голову, угрожающе навис над ней и злобно прошипел:
— И не вздумай, не вздумай кому-нибудь ляпнуть хоть что-нибудь про это, — девушка снова громко всхлипнула, — сразу же отправишься на помойку, откуда я тебя вытащил и отмыл по доброте своей. Скажу матери, и вылетишь из замка, как пробка из бутылки. И тебя после этого даже в бордель уборщицей не возьмут, гулящая.
Девушка уже ничего не говорила,а только тоненько подвывала от боли и обиды. Эйнион же победно ухмыльнулся, и встал перед продолжающей сидеть на коленках Мабли. Его улыбка была исполнена превосходства над морально растоптанной партнёршей.
— Ладно, милая, — издевательски ласково произнёс он, глядя на неё, сидящую у его ног с высоты своего роста, — ты же говорила, что любишь меня? — и он снова потянул её за волосы, заставляя поднять заплаканное лицо.
— Д-д-да, — заикаясь пробормотала она.
Он гаденько улыбнулся, пододвинулся к ней вплотную и положил ладонь ей на затылок, — тогда, докажи свою любовь. Целуй меня. Сделай мне приятно.
Судя по всему, дальше следовала сцена ещё более циничного унижения этой, по всей видимости, служанки, по наивности своей решившей окрутить баронского сынка, и сильно переоценившей силу своих женских чар. В общем, продолжение эпизода смотреть нет смысла, не информативно. А время пребывания в астрале ограничено, то есть использовать его надо с пользой.
Прислушавшись к своим ощущениям, я определил, что ещё некоторое время у меня есть, и можно попробовать узнать что-нибудь ещё из того, что мне знать необходимо для полного понимания сложившейся ситуации. Я снова погрузился в информационный поток, и он вынес меня в келью с белёными извёсткой стенами и высоким сводчатым потолком.
В келье стояла грубо сколоченная, но весьма крепкая мебель, а именно шкаф, стол, пара стульев и жесткая кровать. И со всем этим контрастировало стоящее в середине помещения роскошное кресло, набитое конским волосом и обитое алым бархатом. На лежанке, под шерстяным одеялом спал грузный мужчина, с выбритой на голове тонзурой. Спящий выводил носом замысловатые рулады под аккомпанемент громкого жужжания, которое издавала нарезающая под потолком бесконечные круги крупная муха, чьё брюшко отливало гнилостной зеленью. На столе можно было различить подсыхающие остатки еды, тщательно обглоданные птичьи косточки и объёмистую винную бутыль, от круглых боков которой отражались лучи послеполуденного солнца, заглядывавшего в узкое окно кельи.
Сонную тишину нарушил робкий стук в дверь. Лежащий на жесткой койке приоткрыл один глаз и прислушался. Стук повторился.
— Сейчас, — сварливым голосом отозвался он, и свесил с койки ноги, поросшие густым курчавым волосом, — подождите.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он заразительно зевнул, распахнув щербатую пасть, почесал с хрустом свою волосатую грудь и поднялся на ноги. Был он совершенно гол. На вид ему было лет пятьдесят, и когда-то он, вероятно, был видным мужчиной, а, может быть, даже хорошим бойцом. Но времена эти давно минули, мужчина зарос салом, обрюзг и заметно раздался вширь. Он снял со спинки стула длинную рясу из грубой чёрной ткани, и одел её через голову, после чего уже крикнул в сторону двери:
— Заходите.
Тихо скрипнули массивные петли, и в келью нерешительно проскользнула уже знакомая мне девчонка. Мабли. Она подняла на священника свои выразительные глаза и несмело спросила голосом, наполненным бесконечным смирением:
— Отец Дадуин, я не оторвала вас от дел?
— Я готов выслушать тебя, — елейным голосом ответил он, плотоядно рассматривая девичью фигурку, — расскажи мне, дочь моя, что привело тебя ко мне.
— Отец Дадуин, — тихим голосом начала Маьли, — мне нужно исповедаться.
— Ну, что же, похвальное желание, — снисходительно похвалил её священник, продолжая раздевать взглядом потупившуюся девушку — тогда, преклони свои колени, и расскажи мне подробно, что же смущает твою душу. И опиши подробно, как грешила, когда грешила, где грешила, и, разумеется, с кем. Ибо полное отпущение грехов невозможно без искреннего раскаяния, а каясь, нельзя упускать ни единой мелочи, ибо враг рода человеческого обитает, как раз, в мелочах.
— Ага, — подумал я, — а святой отец-то, тот ещё любитель сладкого, похоже. Но что-то мелькнуло у него в глазах, что насторожило меня. Очень возможно, что он скрывает что-то за маской сибарита, чревоугодника и сластолюбца, как я и подозревал. Но, посмотрим, посмотрим.
Тем временем Мабли, незаметно пошаркав пару раз башмаком по полу перед собой, видимо, что бы отбросить в сторонку самый крупный мусор, лежавший там, грациозно опустилась на колени, заботливо подоткнув юбку, чтобы было им хоть чуть-чуть помягче. Она подняла жалобный взгляд на круглое лицо священника и, заглянув в продолжающие ощупывать её фигурку маслянистые глаза, несмело спросила:
— Начинать?
— Начинай, дочь моя, — важно скомандовал отец Дадуин, и расскажи мне всё без утайки.
И я опять убедился в том, что Мабли талантливая актриса. Я услышал рассказ о том, что произошло в спальне наследника. Ничего нового в этом рассказе для меня не было. Но мне доставило истинное удовольствие изложение событий, следуя которому благочестивую девицу Мабли можно было назвать кем угодно, например, праведницей, безвинно пострадавшей от жестокого и развратного хозяина-тирана, или, предположим, жертвой обстоятельств и злодейки судьбы, но никак не закоренелой грешницей.
Хотя, судя по тому, как расплылись в предвкушающей улыбке лоснящиеся толстые губы священника, просто так девица из этой кельи не уйдёт. Отработает со всем прилежанием. Дальнейшие события подтвердили мою правоту.
— А что бы ты хотела, кроме отпущения грехов? — мягко и вкрадчиво спросил отец Дадуин.
— Отец Дадуин, — с надеждой в голосе начала формулировать свою просьбу Мабли, одновременно поднимая на него влажные, полные показного раскаяния и, что уж говорить, блудливые глаза, — Эйнион грозился рассказать матери обо всём. И я боюсь, что меня выбросят на улицу. Замолвите за меня словечко перед баронессой Гленис.
— Ты многого просишь, дочь моя, — строго нахмурился духовник баронессы, хотя глазки его остались всё такими же масляными и похоть никуда из них не ушла. Даже и ума не приложу, как долго ты будешь отрабатывать моё заступничество и искупать грехи свои тяжкие. Только за грех прерывания беременности тебе положена тяжкая епитимья с бичеванием и стоянием на горохе, а ещё ведь и грех любострастия на тебе. — он сокрушённо покачал головой, подчёркивая этим самым глубину грехопадения ветреной служанки, — Да, дочь моя. Погрязла ты во грехе.
