Нина мечтала о тугих бедрах и заглядывалась на рекламу: «Стройные бедра за тридцать шесть часов». Диета и упражнения всегда занимали ее мысли. Постепенно ее одержимость переросла в профессию: в конце 1990-х салон «Маникюр от Нины» (в Ривердейле) расширился и перерос свой изначальный статус. Маникюрный салон стал настоящим салоном красоты «Венера Милосская», где милашки северного Бронкса могли загорать и тренироваться, посещать сауну и пользоваться услугами массажисток. Бизнес шел отлично: Нина в буквальном смысле слова жила за счет подкожного жира (правда, чужого). Даже сейчас, в ее отсутствие, все мастера постоянно были заняты. Нина прекрасно вымуштровала свой штат: они легко справлялись без нее.
Но сама она по-прежнему хотела похудеть. Единственной техникой (или патологией?), которую она не принимала, была булимия. Как бы Нина ни сожалела о съеденном, ей и в голову не приходило спровоцировать рвотный рефлекс: уж если она что-то съела, то это принадлежит ей, и точка. Однако Нину интересовали рассказы об уменьшении желудка хирургическим путем до размеров кошелька для мелочи. Ей нравились рекламные плакаты, изображавшие, как похудевшие женщины влезают обеими ногами в одну свою старую брючину.
По мере того как уменьшался Нинин вес, ее ум как-то оскудевал, а кругозор сужался до «желтой прессы» и развлекательного телевидения. Книги в старой спаленке (в доме «Объединенный проект») были все тем же чтивом ее детства: Нэнси Дрю, «Энн из Грин-Гейблз», «Маленький домик в прерии».[22] Каждую ночь Нина сворачивалась калачиком, подложив под бок старого плюшевого мишку, и читала очередную часть «Домика в прерии». Ее и тревожило, и радовало, что благодаря этим книгам она вновь обретает радости своего детства.
Мира, чье зрение ослабевало так же быстро, как и рассудок, казалось, была счастлива снова оказаться в квартире «21 L» (корпус «A»), Трудно поверить, что типовая планировка двухкомнатной квартиры (с ванной без окон и узкой кухней) могла внушать ностальгию. Но Мира жила здесь в течение двадцати лет, и этот дом был битком набит важными для нее предметами, кусочками России, бережно сохраненными в северном районе Бронкса. Здесь были и чехлы на старых креслах, и диван с вышитыми подушками, и лоскутные одеяла в стиле «воздушная кукуруза», которые Мира мастерила всю свою жизнь. Куда ни взгляни — всюду ручная работа: куколки, подушки, абажуры. Все было одето кружевом, на всем красовались вышивки и оборки, включая саму Миру Московиц.
Мира была маленькой женщиной с пышной грудью (очевидно, эта генетическая особенность передалась Нине от нее). Ее лицо следовало тоже отнести скорее к русскому типу: хотя глаза у нее были раскосые, но кожа более светлая, чем у дочери, а губы она складывала сердечком. В молодости Мира во многом походила на кукол, которых мастерила. Теперь едва заметный тик заставлял ее подергивать головой и поджимать губы, что придавало ей сходство с более современными куклами, работающими на батарейках. Все ее движения казались механическими, словно она была запрограммирована на несколько действий. Мира то и дело выдавала целые серии оставшихся в ее памяти ритуальных заклинаний перед сном или во время еды. Но если речь шла о новой информации, о новых впечатлениях, она все больше обращалась к своему опорному словцу: забыла. Забыто. Все забыто.
История с этим «забыла» начиналась вполне буднично. Мира забыла, куда положила очки, ключи, список покупок, лекарства. Потом она забыла свой адрес, а теперь даже собственное имя. Правда, она, кажется, помнила имя дочери (Нина воспринимала это как выражение безмерной благосклонности). Единственным, что Мира Московиц помнила до конца, была ее любовь к своему единственному чаду. Возможно, Мира во многом путалась, но каждое утро она приветствовала дочь бессвязным потоком слов, выражавших привязанность:
— Учинка, тучинка, мамала, омала…[23]
Тепло, заключавшееся в этих словах, с лихвой компенсировало отсутствие в них смысла.
Каждый день мать и дочь начинали с ритуальных приветствий. Утром Нина входила к матери с подносом, на котором был всегда один и тот же завтрак: яйцо-пашот, цельно-зерновой пшеничный тост с абрикосовым джемом, стакан апельсинового сока и кофе без кофеина.
— Мама-ле? — говорила Нина.
— Нина-ле, учинка, тучинка, — отвечала Мира.
Вечером Нина желала матери спокойной ночи:
— Спи, мамала…
— Нет, ты, Нина-ле. Учинка, — отвечала та.
Нина заранее боялась того молчания, что неминуемо придет на смену такому вот ласковому общению, когда Мира умрет (по прогнозам сотрудников хосписа, это должно было произойти менее чем через шесть недель). Надо сказать, Нина считала забыть в некотором роде милостью: ее мать забыла о тяжелой смерти своего мужа, Нининого отца Саула. Он умер несколько лет назад от рака костей. Мира забыла грустную историю жизни своих родителей, она забыла даже холокост. Она сохранила только радужные воспоминания, песенки, шуточные стишки и… аппетит. Если на свете и существовала счастливая смерть, то, судя по всему, именно такая кончина ожидала Миру Московиц. С утра до вечера солнце заливало квартиру «21 L», длиннохвостый попугай Рич-ч-чард весело щебетал, Мира Московиц пела свои песенки и встречала гостей, даже не понимая, что этим людям платят за то, чтобы они облегчили ей смерть.
— А хоспис означает hospitable,[24] да? — поинтересовалась Мира в один из редких моментов просветления. — Это значит, здесь хорошее общество.
Мира Московиц очаровывала «гостей» и пела песенки, не переставая. Нина, конечно же, скучала по тем временам, когда мама пребывала в здравом уме, но в то же время благодарила Бога за то, что он даровал ей избирательную память. Если повезет, мама, возможно, покинет «Объединенный проект» и воспарит в небеса, совсем не испытывая боли.
Длительность этого «хосписного» периода, когда пациент получает «паллиатив» (никакого лечения, только болеутоляющие средства), обычно составляла шесть месяцев. Большинство пациентов умирали раньше срока. Мира Московиц пока «вписывалась» в эти параметры: ее приговорили пять месяцев назад.
«Моя мама станет исключением», — думала Нина. Она еще не была готова смириться с тем, что говорят врачи и медсестры. Если пациента признают «годным» для хосписа, это в некотором роде облегчает его жизнь: требуется меньше бумаг, чтобы пригласить профессиональных медсестер; регулярные визиты авторитетных врачей гарантированы; все оборудование доставляется бесплатно в течение часа, ведь речь идет о кратком периоде «дожития».
Пару недель назад медсестра из хосписа выдала Нине брошюру «Семь признаков приближения смерти». Нина могла прочесть слова, напечатанные в этой книжонке, но не понимала их значения: «Умирающий пациент перестает есть и пить, его моча становится темнее, умирающий может „теребить“ постельное белье. Иногда ему являются призраки умерших родных и близких». Нина вчитывалась в текст, но никак не могла усвоить информацию. И вообще, ей не хотелось это читать… Тогда она брала книгу Лоры Инголлз Уайлдер «Маленький домик в прерии» и читала ее маме на ночь, совершая ритуал, обратный тому, который совершала ее мама в этой самой комнате каких-нибудь тридцать лет назад…
