- Товарищ Командор и Мастер Большого Костра! Пионеры-синегорцы Рыбачьего Затона собрались по вашему сигналу. Рапорты приняты и занесены в книгу. Зеркала проверены. Костер зажжен.
Капка поднял было руку для ответного салюта, но, не донеся ее до головы, тяжело махнул.
Да ладно уж... - тихо произнес он.
Валерку покоробило это пренебрежение к обычаям. Совсем по-другому, не так, не таким голосом, не теми словами должен был ответить командор.
Все молча прошли к пещере. У входа ее Кира Степушкин, почетный Хранитель Огня, уже разжег костер. Он еле заметно тлел под ржавым листом жести, потому что время было военное и нельзя было палить огни - в районе проводилось затемнение, даже бакенов не зажигали на ходовом русле Волги. Ветер загонял дым костра в пещеру, ело глаза, но закон есть закон, обычай свят, и мальчики молча расселись вокруг небольшого возвышения, которое громко называлось Круглым Столом. Тимка стал у выхода па часах.
- Ребята...- начал тяжелым, осипшим голосом Капка.
"Плохо дело! Сейчас откажется", - подумал Валерка.
- Ребята, я сейчас вам... - Капка запнулся.
"Решил, все кончено", - догадался Черепашкин.
- Ну... мне приходится, - продолжал еле слышно Капка, - мне вышло сказать вам плохое...
Все замерли.
Капка опустил голову.
- Арсения Петровича убили, - проговорил он быстро, и горло у него перехватило.
- А-а-а! - глухим стоном прошло но кругу.
И стало ужасно тихо. Каждому казалось, что сердце его во мраке колотится о стены пещеры. Потом кто-то, еще словно надеясь, спросил осторожно:
- Капка, ты правду говоришь?.. Ты верно это знаешь?.. Может, неизвестно еще... А, Капка? Может, это не так...
Но Капка замотал низко опущенной головой.
- Мне его мать из Саратова письмо написала. Ей похоронную уже прислали, сказал он.
Было темно, и дым очень ел глаза, и некоторые всё откашливались.
- Ребята, - заговорил опять Капка, - конечно, горе. И даже очень большое. Хуже уж некуда. Таких, как Арсений Петрович, мало где сыщешь. А коли найдется, так для нас все равно лучше Арсения Петровича никто на свете не будет.
Он помолчал некоторое время. Было тихо в пещере. Костер у входа угасал. Кто-то опять коротко и тяжело ахнул в темноте.
- Ребята, - голос Капки зазвучал вдруг твердо и громко, - только давайте мы дела не бросим. Сами уж как-нибудь. Одни... Я тут намедни отказываться думал. То забыть. Глупости это. Раз и навсегда. Если когда манкировал чего, пусть каждый скажет прямиком: так, мол, и так. Коли в чем виноват - то же самое. Буду знать и сделаю как надо, как следует. Но дело бросать - это хуже еще, чем память Арсения Петровича позабыть. Значит, надо дело делать. Вот, по-моему, как. Это, я считаю, до осени так, до школы... А как в школу пойдете, так там, конечно, уже другой разговор...
Капка тяжело перевел дух и затем продолжал уже решительнее:
- Арсений Петрович что говорил? Что мы прежде всего пионеры и даже всех других пионеров попионери-стее. Мы и есть пионеры своего города, пионеры военного времени.
- А если дразнятся вот юнги эти? - спросил кто-то в темноте.
- За словом в карман не лазить, резать с ходу, брить начисто, - ответил Капка.
- И вот! - Тимсон для наглядности поднес к костру свой объемистый кулак.
- Ты только и знаешь, что "вот"... А они эвакуированные. Знаешь, как им в Ленинграде досталось? Какое у них было переживание? Надо считаться и соображать. И помочь, если что. Ведь наш город, мы хозяева. Ну и, конечно, если уж сами полезут, не давать им очень-то...
Костер гас, вот-вот совсем потухнет.
- Степушкин, ты Хранитель Костра, за огонь отвечаешь. Почему жар не поддерживаешь? Костер должен все равно гореть.
Да, костер должен гореть все равно. Что бы там ни было - он должен гореть. Капка очень устал за день. Много пришлось ему передумать сегодня. Тяжелая весть напомнила об отце... Вот как принесут такое же письмо... Но костер должен гореть. Он должен гореть все равно.
Под ржавым громыхнувшим листом жести Степушкин чиркал спичками. Но хворост попался сырой и никак не разжигался.
- В общем, так, - проговорил Капка. - Если ребята не против, то я согласный, как прежде. Давайте решать. Ставлю на голосование. Приготовьте зеркала! Ну, кто "за"?
Он вынул свой заветный карманный фонарь. Батарейка уже иссякала, но лампочка еще давала слабый свет. И бледным желтеющим лучом Капка обвел в пещере вокруг себя. Каждый синегорец подставлял под луч свое зеркальце, оно вспыхивало в темноте, и Капка считал голоса.
- Против?
Полная тьма, единодушная тьма была ответом. Капка еще раз обвел всех товарищей лучом: не блеснет ли кто против? Нет. Он погасил фонарик.
- И предлагаю... В общем, ребята, давайте споем нашу песню, которую Арсений Петрович для нас сложил. Только... пускай кто-нибудь запевает. У меня сегодня горло чего-то простыло.
Синегорцы встали тесным кругом, обняв друг друга за плечи.
В темноте запел своим ясным, зеркальным альтом Валерка:
Отца заменит сын, и внук заменит деда,
На подвиг и на труд нас Родина зовет!
Отвага - наш девиз, - Труд, Верность и Победа!
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
Мальчики пели негромко, ломкими, еще не устоявшимися голосами, чуточку севшими от волнения. Они пели почти невидимые в темноте, но каждый чувствовал плечом плечо товарища.
И, если даже нам порой придется туго,
Никто из нас, друзья, не струсит, не соврет.
Товарищ не предаст ни Родины, ни друга.
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
А снаружи над островком, над Волгой спустилась ночь без огней и звуков. Только ветер шумел в затопленных кустах да, журча в ветвях, вились струи полой воды. Кира Степушкин наконец разжег костер, укрыл его жестью, поднялся, отдуваясь, и присоединился к поющим. Горячие красноватые отблески огня заиграли на лицах. Черты отяжелели, резкие тени легли у всех над бровями, на крыльях носа, на губах. Лица казались теперь суровыми, крепко, по-мужски отвердевшими. И мальчики пели:
Пусть ветер нам в лицо и нет дороги круче,
Но мы дойдем туда, где радуга цветет!
Окончится гроза, и разойдутся тучи.
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
ГЛАВА 16
Гранатометчики, на линию!
С каждым днем все тревожнее становились вести с фронта. И утром, когда на заборе у Затона наклеивали свежее сообщение от Советского Информбюро, люди, сгрудившись, заглядывая друг другу через плечо, молча вчитывались в строки сводки, а потом медленно расходились с замкнутыми лицами, покачивали головами. Иногда кто-нибудь говорил:
- Гляди, как прет, окаянный!..
Люди смотрели на Волгу. Вода еще в ней не спала, река была бескрайной, плыла всей ширью мимо городка, отражая безоблачное летнее небо.
А уже полетывали иногда над Волгой немецкие разведчики, цыкали на них где-то за горизонтом резкие на язык зенитки, и небо вдали подергивалось частыми пляшущими звездочками разрывов. В Затоне спешно ремонтировали суда и делали сверх положенного еще кое-что по особому заданию, приезжали военные инженеры, долго в ночь засиживались у директора. Юнги усиленно проходили строевые занятия, упражнялись в стрельбе и гребле, одолевали военное дело. И однажды юнги решили показать местным свою выучку и вызвали на соревнование зитон-ских. Объявили, что в воскресенье, на площадке Дома пионеров будет военизированный бег с препятствиями, футбольный матч и состязание по гранате на меткость броска.
В Затонске любили всякие спортивные зрелища и гордились своими футболистами. Юношеская команда Затона целую неделю тренировалась перед встречей с юнгами. Ходулю, игравшего вратарем, мастер ради такого дела безропотно отпускал на два часа раньше других. Несмотря на военное время, народу в воскресенье собралось много. На дощатых трибунах уселись в ряд все знаменитые старики Затона - и Егор Данилыч Швырев, и Макар Макарович Раснгавин, и Маврикий Кузьмич Парфенов, и Ми-хайло Власьевич Бусыга, и Иван Терентьевич Яншин. Стариканы были заядлыми болельщиками своей затонской команды. Они были твердо убеждены, что только благодаря проискам неведомых завистников юношеская команда Затона не взяла первого места в области. А по справедливости-то, конечно, она и в самой Москве бы не уронила своей волжской чести - дали бы только сыграть да чтоб дело решал праведный судья, который не подсвистывал бы Противнику.
