КАРОЛИНА, нежно . – Нет, мой бедный братец; нет… Ты хорошо знаешь, что я тебя люблю. Если я тебя и браню иногда, то это же для твоего блага…
ГРИБУЙЛЬ, в отчаянии . – Мое благо, мое благо! Я охотно сбежал бы куда подальше от такого блага! Я не хочу, чтобы меня без конца бранили. Это надоедает, бесит, я начинаю терять рассудок!
КАРОЛИНА. – Послушай, братец, – вот помнишь, как ты разбил зеркало метлой?
ГРИБУЙЛЬ. – Да. И что?
КАРОЛИНА. – А то, что ты больше этого не делал, потому что стал внимательным.
ГРИБУЙЛЬ. – Отлично помню, ты меня так сильно побранила, что я потом плакал и даже не позавтракал. Только одну лепешку и хотелось съесть… Я много раз об этом пожалел, да.
КАРОЛИНА. – О твоей неловкости?
ГРИБУЙЛЬ. – Нет, о лепешке.
КАРОЛИНА, улыбаясь . – А!.. Ну все равно: ты больше ничего не задевал метлой, потому что я тебя побранила.
ГРИБУЙЛЬ. – Правда, это принесло мне пользу.
КАРОЛИНА. – Ну вот видишь, мой бедный Грибуйль: так что надо не злиться или огорчаться, когда тебя бранят, а стараться не повторять ошибок, чтобы тебя больше не бранили.
ГРИБУЙЛЬ. – А ведь ты верно говоришь. Слушай, дай я тебя поцелую. Ты такая разумная, так умеешь все объяснить, что мне и сердиться не на что. Даже если скажешь: «Грибуйль, ты скотина; Грибуйль, ты дурак; Грибуйль, ты животное…», я и то не разозлюсь; честное слово, не рассержусь на тебя. Что-то мне подсказывает: «Грибуйль, сестра тебя любит, пусть говорит что хочет».
КАРОЛИНА, грустно и нежно . – Да, Грибуйль, я люблю тебя и я единственная, кто тебя любит. Я пообещала матушке о тебе заботиться, заступаться за тебя, любить тебя так, как она нас любила. Я сдержала обещание, Грибуйль, взяла тебя с собой на службу и не останусь здесь, если тебя прогонят… Но что тогда будет с нами? Вот почему, мой бедный братик, ты огорчаешь меня, когда поступаешь нехорошо. Я все время дрожу, что хозяева рассердятся и уволят тебя и тебе придется страдать от голода и холода.
ГРИБУЙЛЬ, растроганно . – Милая Каролина! Я сделаю все, что в моих силах, уверяю тебя. Но видишь ли, когда все без конца говорят, что я идиот, меня это так волнует, что я и вправду перестаю соображать, что делаю, особенно когда этот проклятый Жако принимается меня оскорблять.
КАРОЛИНА. – Ах, мой бедный Грибуйль, просто делай свою работу и ни о чем больше не думай. Подметай, вытирай пыль, натирай полы, наводи чистоту; но зачем тебе надо было выпускать птиц? Зачем ты их трогал?
ГРИБУЙЛЬ. – Только из жалости, уверяю тебя; мне стало так жалко этих бедных маленьких животных! Представь, если бы нас вот так заперли в клетке… да еще таких маленьких!
КАРОЛИНА. – Они привыкли жить взаперти; им иначе и не надо. Они ведь не то, что мы.
ГРИБУЙЛЬ. – Да, верно… они не то, что мы… Вот я, например: подумаю, порассуждаю, да и скажу себе: «Я бы никогда так не поступил; я бы не позволил, чтобы Грибуйля бранили; я бы вернулся, как только увидел садовую калитку…» Ты знаешь, ведь я запер калитку, чтобы они не могли ее открыть. Это все-таки не так уж глупо придумано.
Входит г-жа Дельмис с Эмили.
– Грибуйль! – произносит она разъяренным голосом.
ГРИБУЙЛЬ, кротко . – Вот он я, сударыня.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Зачем вы напугали Эмили своими воплями? Зачем вы открыли клетку? Как вы посмели дать канарейкам улететь? Почему вы смотрите на меня, как тупое животное, и молчите?
ГРИБУЙЛЬ, любезно . – О, сударыня!.. я никогда не позволил бы себе смотреть на мадам, как животное! Я слишком уважаю мадам. Ведь мадам-то уж точно не животное, и мне так приятно это подтвердить.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Что он такое болтает? Каролина, что он хочет сказать?
КАРОЛИНА, в замешательстве. – Прошу вас, сударыня, будьте снисходительны. Он неправильно понял ваши слова… Он очень огорчен, что напугал мадмуазель. Мадмуазель показалось, что он сердится, а он просто расстроился, что птицы улетели… Он слишком хорошо сознает почтение, с которым он должен обращаться к хозяевам, чтобы позволить себе…
ГРИБУЙЛЬ, вмешиваясь . – Конечно, я слишком хорошо сознаю почтение, с которым я должен обращаться к хозяевам, чтобы позволить себе…
КАРОЛИНА, тихо . – Замолчи, ты все испортишь.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ну допустим! Но канарейки все-таки улетели.
ГРИБУЙЛЬ, с довольным видом . – Прошу прощения, сударыня, но они скоро вернутся: я запер калитку.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Калитку! Да что им за дело, открыта она или заперта?
ГРИБУЙЛЬ. – Мадам забывает, что у канарейки сил не больше, чем у мухи, и как бы они вдвоем ни старались открыть калитку, им это не удастся.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с гневом . – Да они перелетят ее, идиот! Каролина, по правде говоря, ваш брат чересчур глуп! Мое терпение исчерпано. Избавьте меня от этого типа: он невыносим.
КАРОЛИНА. – Как только мадам соблаговолит дать расчет, я сразу уйду, при всем моем нежелании покинуть ваш дом.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Что вы, я не хочу вас увольнять, я слишком ценю вашу службу, чтобы расстаться с вами; но Грибуйля я уволю.
КАРОЛИНА. – Хорошо, сударыня, но с ним уйду и я. Я пообещала умирающей матери никогда не оставлять брата. Поступая на службу к мадам, я надеялась, что она смогла бы смириться с его… его наивностями. Коль скоро мадам от них устала, мой долг – сопровождать брата. Бедный мальчик! что стало бы с ним без меня?
ГРИБУЙЛЬ. – Каролина, ты слишком добра! Да, ты слишком добра! Не терзайся; я вижу, что это из-за меня хозяйка вышвыривает тебя вон. Подумаешь! а я не хочу уходить и останусь несмотря ни на что, я буду подметать, натирать полы, протирать пыль, наводить чистоту, как ты мне велела; я больше не выпущу канареек; и тогда ты ведь останешься, правда? Ну куда тебе идти? Как нам жить? Ты мне всегда говоришь, что Господь добр: если он добр, он не захочет, чтобы ты ушла отсюда, где тебе так хорошо, не правда ли? Скажи, Каролина, правда ведь, что тебе хорошо?
Слезы Каролины мешают ей ответить, она целует брата, повторяя: «Бедный мальчик! Бедный мальчик!» Грибуйль рыдает.
Г-жа Дельмис медлит в нерешительности; наконец она подходит к Каролине и говорит:
– Не плачьте, Каролина; я поторопилась выговориться, это минутная вспышка. Вы останетесь, и Грибуйль тоже, но при условии, что он ничего не будет брать в руки, кроме метлы и перьевой метелки для пыли, и что он не будет делать ничего другого, кроме как натирать полы, подметать, убирать комнаты, в общем, только то, что имеет отношение к его службе.
КАРОЛИНА. – Я горячо благодарю мадам за ее доброту; я сделаю все возможное, чтобы мадам была довольна.
ГРИБУЙЛЬ. – И я горячо благодарю мадам за ее доброту и сделаю все возможное…
КАРОЛИНА. – Ну помолчи, будь спокоен.
ГРИБУЙЛЬ. – А почему бы и мне не поблагодарить мадам, раз ты ее так благодаришь? И почему бы мне не сказать мадам, что я принимаю ее условия и что клянусь ( Грибуйль поднимает руку ) не касаться ничего, кроме моей метлы и перьевой метелки, и ничего не делать, кроме как натирать полы (без щетки, само собой), подметать и убирать комнаты.
Г-жа Дельмис заливается смехом; Каролину тревожит величественный вид Грибуйля; она говорит хозяйке:
– Вы не против, чтобы он брал щетку и воск для натирания полов?
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Да, да, щетку, воск, все, что ему потребуется для работы.
ГРИБУЙЛЬ. – А также для пропитания, умывания и сна?
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Да, все: я только запрещаю трогать то, что не относится к вашей работе по дому.
ГРИБУЙЛЬ. – Тогда я клянусь, и Каролина свидетель: я клянусь в этом.
Г-жа Дельмис уходит, продолжая хохотать; Грибуйль глядит ей вслед и сам начинает смеяться; потирает руки, подпрыгивает и выражает буйный восторг.
ГРИБУЙЛЬ. – Как же я все отлично устроил! А самое лучшее то, что дважды поклялся, правда, сестрица?
КАРОЛИНА, озабоченно . – Да, очень хорошо, очень хорошо. А теперь, дружок, не забывай свое обещание; бери метлу, заканчивай подметать квартиру и ничего не трогай.
XIV. Клетка (продолжение)
Каролина уходит; Грибуйль остается один, некоторое время размышляет, затем берет метлу.
– Все-таки ничего не брать в руки будет очень неудобно!.. Что мне только не попадается…
Ручкой метлы цепляет клетку и роняет ее.
– Ну вот! Новое несчастье! Что за невезение, опять начинается… И подумать только, что мне нельзя подобрать эту клетку! Проклятая тварь! Ведь у нее целых четыре ножки, и она не может на них держаться, а вот у меня их всего две, а как прочно я на них стою… Да как же она мешает подметать!.. Убирайся отсюда, подлая!
Он поддает клетке метлой, и та укатывается на середину комнаты.
– Так! А теперь она оказалась на самой середине!.. Это чтобы ее сразу заметили и чтобы мне опять влетело… Ну, нет уж!.. Я не позволю, чтобы еще и клетка надо мной издевалась! Загоню-ка ее метлой за портьеру; а когда Каролина вернется, попрошу подобрать, раз я связан обещанием… Я ведь дважды поклялся ничего не брать…
