спиной скрипнула потайная дверца.
— Садись, Бориска.
Долговязый есаул Бутаков развалился на еще теплой от зада Дурнова лавке и нагло допил его остатки вина.
— Потрепало Дурнова! — протянул он насмешливо.
— Ты вот что: отбери-ка казачков, чтоб за ним поприглядывали. Из новиков бери; кто былого атамана не помнит и не знает. Чтоб далеко от острога не отпускали. Токма с вежеством чтоб! Разору не чинить.
Бутаков кивнул, но рожу скривил.
— Дался он тебе, атаман!
— Дался, — улыбнулся Ивашка своим мыслям. — Ты просто не знаешь. Инда я его повстречал — тоже кривился. Дурак да пустобрех бесполезный — вот и вся стать. Но неправ я был тогда, ой, как неправ!
Атаман потянулся к Бутакову.
— Оглянись-тко вокруг, Бориско! — есаул нервно оборотился. — Всё, что у нас тут есть — всё его заслуга. Токма надо Дурнова в узде держать. Да так, чтоб он той узды не чуял. Глядишь — он еще нам вспоможет.
Два дня было покойно и тихо. Доглядчики баяли, что Дурной лежит пластом, а вокруг его никанец увивается.
«Только б не подох!» –взволновался Ивашка и крепко так помолился Господу за непутевого раба Божия Александра. А на третий началось! С утра доложили, что с Северного дощаник спустился. Встал у пристани, и вроде как на ём Якунька приехал. Сам! Покуда Ивашка думал, как Якуньку принимать, как бы тому с Дурным не пересечься — былой атаман сам заявился:
— Работать хочу, — плохо пряча тоску на лице, начал он. — А то живу тут нахлебником… Со мной еще друг есть Хун Бяо — он очень умелый лекарь. Я с ним говорил: он тоже готов помогать.
«Забыться хочет Сашко, — понял Ивашка. — Но это ж хорошо!».
— Заскучал по тебе Темноводный! Разумею: вскорости, ты зело острогу поможешь! Но, покуда в дело не вник — поезжай с лесорубами на холмы западные! Будешь старшим, Сашко! Сам лес не вали — просто учет веди. В полоне-то цифирь не забыл?
Они оба натужно посмеялись.
— Ивашка, я с тобою еще потом поговорю, но сейчас расскажи мне про главное, — остановил его у выхода Дурной. — Я так понял, нет сейчас над вами никакого воеводы?
— Верно, — кивнул Ивашка, думая, сколь правды стоит открыть гостеньку. — Забыли про нас воеводы царские. Петриловский и немногие, кто с верхов спаслись, отписали боярам, что побиты все русские на Амуре. Пытались служилые вернуться — через год, через два — но на Шилкаре плотно князь Гантимурка засел. Всех бьет. И велит передать, что сидит он там по воле богдыхана. Если к нам кто и проникает, то по Урке или по иным тайным путям. Но это больше беглые. Гонимые люди старой веры… Хотя, ты ж поди не знаешь!
— Знаю, — хмуро остановил его Дурной.
«Ну да, разумеется, — хмыкнул Ивашка. — Знает, Вещун».
— А как же богдыхан? — не унимался бывший атаман.
— Острожек на Шунгале видал? От тамошний служилый богдыханов за Амуром и следит. И за мзду малую — нас не замечает. Даже купчин к нам пропускает… тоже, наверное, ощипывает. Главное, сидим тихо, на Амур много не ходим — и живем, как хотим… Ладнова, опосля еще обговорим!
Быстро собрав ватагу лесорубов и спровадив Дурнова за острог, Ивашка сел на своего жеребца и выехал навстречу Якуньке.
— Яков Никитич, как ты здесь? Да в день неурочный!
— Сталбыть, дело мается, Иван Иванович, — раздобревший Якунька с улыбочкой подпёр кулаком жирный бок.
— Что ж за дело спешное?
— Дык, не к тебе, атаман. Дела торговые.
— Так у меня к тебе тогда дело есть!
— И что же за дело?
— Этим летом я за золотишком поболее людей пошлю.
— На кой, атаман! Аще в Северном старателей хватает. Мы и сами отлично намоем, не тревожься!
— Ну, ты мне не указывай! — намытое северцами злато утекало, что песок сквозь пальцы, а их сторожа, поставленная еще при Дурном, ныне заворачивала всех без разбору. — Полсотни Темноводный пошлет. И пусть твои дульки даже руки к им не тянут!
— Полсотни⁈ Да где ж на таку ораву песку золотоносному найтись?..
Они около часу едва не лаялись прямо на улице. Каждый остался при своем, так что лето на Зее может стать зело «веселым». Багровый Якунька сразу повернул в кабак — пары спускать, а Ивашка вернулся в терем.
До вечера ничем особым не занимался, всё ждал. Даже за саблю взялся, дабы зуд ожидания унять. Наконец, подсыл пришел.
— Весь дён рубил, аки одержимый, — рассказал казак с улыбкой. — Правда, потом едва не подох. Взад везли его лежмя на бревнах. А вот никанец ево и верно знахарь знатный. Ефимка топоришком-то мазнул — и в коту всадил. Лихо рубанул ногу — аж до мяса. Так тот никанец кровушку ему заговорил, боль унял.
Полночи Ивашка думал, куда покуда еще услать гостенька дорогого. Ни свет, ни заря пошел до старого есаула Никишки — и нежданно угадал.
— Здрав будь, Сашко, — вдвоем вломились в светелку и застыли, застав непотребное: Дурной в одних портах валялся прямо на полу, а никанец сладострастно мял того и тискал: шею, плечи, хребет.
И ведь Дурной даже не спужался, так и лежал дальше, лишь рукой вяло маханул.
— Э… Я тут удумал, Сашко: надоть тебе проведать, како у нас хозяйство… Вдруг что присоветуешь? Вот гляди: человек сей тебе все наши закрома покажет, всё обскажет. Никифор Черниговский, из литвинов.
— Ишь ты! — Дурной аж подпрыгнул! Скиданул знахарька и подошел к Никишке знакомиться.
— Э… — чутка стушевался Ивашка. — А это Сашко, Дурным прозванный. Наш первый атаман Темноводский.
— Ишь ты! — невольно теми же словесами ответствовал старый Никишка.
Защитник Темноводский только бровями поиграл: глядя, как оба едва не вцепились друг в друга.
«Ну, и ладнова! — мысленно потер руки атаман. — Пущай знакомятся, лишь бы с глаз долой… покуда».
Глава 15
Никифор на Темноводье уже осьмой год живет. Причем, пришел сюды не Первым путем, аки многие, а сам. Да и народишку привел под сотню — все беглые. Был он литвином и служил воем. Когда его полонили, присягнул царю-батюшке, да сбёг. Так в Сибири и оказался. Тут и не такие ухитрялись неплохо устраиваться, да норов у
