видел непонимание в глазах беглеца и с улыбкой пояснил. — Ныне по Амуру-то ходу нет. На Шилкаре тунгусы Гантимуровы больно злые. За путем чрез Урку и Тугирский волок ужо воеводы следят. Так что беглые Первым путем идут, что Васька Поярков проложил…
— Через Алдан и Зею! — понял Дурной.
— Об ём уж и подзабыли многие, — подмигнул хозяин Северного. — Той дорожкой люди от новых попов и бегут. И все чрез меня! А уж я свово не упущу…
— Гринька! — оборвал Якунька сам себя. — Гринька, тащи нам вина хлебного!
— Гринька с братом на пахоте ноне, — донеслось из дальнего угла.
— К чертям Гриньку! Тащите хмельное!..
За первой чаркой быстро последовала вторая, а после и третья. Дурной ни на грамм не отставал от своего жизнерадостного собутыльника, несмотря на то, что голова наливалась неприятной тяжестью и в любой момент обещала взорваться болью.
— Я ж ведь в ножки тебе кланяться должен, Сашко, — лез обниматься изрядно захмелевший Якунька. — Ты ж мне путь указал. Ноне не мыслю себе жисти иной!
Мануфактурщик страстно благодарил бывшего атамана, пока не почувствовал потребность в новом глотке.
— Дело делать — от то по мне! Мы ж в Северном не токма сукно да лен ткём ноне. Я разных мастеров привечаю. Ой, не все до Темноводного добираются! Окунька, — собутыльник перешел на театральный шепот. — Стока злата моет, что Ивашка твой удавился б, коли узнал. Мы в лесах и руду железную нашли. Больно хорошую. С ее железа едва не в половину веса выходит. Беда одна — далеко больно, не проехать, не пройти… Можа, ты чего присоветуешь…
Якунька отстранился и подозрительно присмотрелся к товарищу, пытаясь установить на нем фокус.
— Слушай! А мож, давай ко мне? Окинешь взором своим, да присоветуешь, како нам жизнь еще лучшее обустроить? Давай! Уж я добро помню — не обижу!
Дурной криво усмехнулся: «Что-то я тут у всех в цене…». Мануфактурщик же понял по-своему.
— За Ивашку, что ль, держишься? Зазря! Он тобе токма наобещает. Ни за что наш защитник Темноводский тебе властити не позволит!
— Как-как? — вскинулся бывший атаман.
— Защитник Темноводский! — громогласно повторил Якунька. — Не слыхал еще? Опосля монгольского нашествия его так стали величать.
Дурно покачал головой.
— Не, не слыхал… А ты, значит, не такой? Дашь властити?
— Пфе! — хозяин Северного небрежно скинул опустевшую чарку на стол. — Мене энта власть до… даром не нужна. Хошь, атаманом называйся, хошь князем! Лишь бы прибыля росли… А с тобой, я мыслю, прибыля-тко в рост пойдут! Поехали!
— Так, всё одно, Северный под Темноводным стоит, и всё равно он выход из Зеи запирает…
— Тю! Вертел я Темноводный! — уже совсем разошелся Якунька. — Чай, не к одному Ивашке тайные купчишки заезжают, да не ему одному тайные тропки торговые ведомы. Ужо договоримся, Дурной… А не взять ли нам еще по чарочке, друг сердешный?
…Дурной резко подскочил. Он был на своей лежанке, рядом невозмутимо сидел Хун Бяо. Медитировал.
«Вообще не помню, как сюда добрался, — подумал беглый атаман, взъерошив волосы. — Что там было-то… Вчера. Помню: Якунька переманивал к себе… весь вечер. Я хоть не согласился⁈».
Воспоминания были очень смутными. Голова, как ни странно, почти не болела.
— Поил меня чем-то вчера? — хмуро бросил он китайцу.
Бяо никак не отреагировал, полностью уйдя в себя. Его тело, видите ли, напитывается энергией, чтобы вырабатывать важные первоэлементы. Дурной со стоном перевалился на четвереньки, добрался до горшка с водой, глотнул воды, потом прополоскал рот, помыл лицо и, наконец, нашел силы встать.
— Да, — раздалось за спиной.
— Что «да»? — повернулся плохо соображающий беглец из будущего.
— Я поил тебя вчера отваром Шэ. И он у меня совсем закончился. Я бы хотел летом пойти в ваши леса — искать травы.
— Погоди пока, — Дурной вылил остатки воды на голову. За ночь та основательно подстыла — и это его освежило. — Ты вчера за мной наблюдал?
— Большую часть дня.
— Ну, и сколько насчитал… этих?
— За тобой следят шесть человек, Ялишанда. Они сменяются, но всегда неподалеку не меньше двух.
— Заботится обо мне Артемий Васильевич, — горько усмехнулся бывший атаман. — Заслуженный защитник Темноводский… Третьей степени. Может, и Якунька меня подпаивал да искушал по его просьбе? Помню, такое уже бывало… Хотя, зачем бы ему это?
— Ко мне вчера дауры подходили. Не отсюда. Из-за большой реки. Один из них понимал речь моего народа, — Бяо говорил равномерно, одновременно выворачивая схваченные в замок руки. Дурного мутило от одного вида. — Этот человек попросил купить у меня какую-нибудь твою вещь.
— Чего⁈
— Он назвал твое здешнее имя… продай нам вещь Сашики… сына Черной Реки. Но вещь им нужна была непременно железная.
«Я тут что, звезда эстрады? — дивился Дурной. — Хотя, Ивашка что-то такое говорил…».
— Очень хорошо знал речь моего народа тот даур, — также невозмутимо продолжал щуплый даос. — Я бы даже мог подумать, что он с детства говорил именно на этом языке.
— А с чего ж ты решил, что он даур?
— Он был одет, как даур, назвался дауром, сказался, что говорит от имени всех своих сородичей…
Бяо явно намекал, но даже и не собирался пояснять, на что. Это было в его стиле.
— Ну… Тугудай много людей привел из владений императора, с реки Нонни. Может, с ними затесался кто-нибудь из ханьцев.
— Это многое объяснило бы, — равнодушно согласился даос. — Кроме того, что он притворяется дауром…
Дверь без стука распахнулась, в горницу влетел запыхавшийся дворовый.
— Атаман… зовет… — сказал он, восстанавливая дыхание.
Глава 18
Иван Иваныч… пардон, Артемий Васильевич был не в духе. Мрачный, как туча, как будто, это он вчера бухал, а не его непутевый предшественник.
— Ну? Куда сегодня ушлешь, защитник Темноводский?
Ивашка скривился, как от зубной боли.
— Никуда… Тебя не убережешь. Бражничали вчера с Якунькой?
— Что, следишь за мной? — вдруг вызверился Дурной, хотя, уже несколько дней сам знал ответ.
Ивашка бровью не повел.
— То вызнать было немудрено — вы пол Подола на уши поставили ночью!
У Дурнова заалели уши — он ничего из этого не помнил.
—
