Поняв наконец, кто я такой, итальянец бросился счищать песок и травинки с моего дорожного костюма и принялся велеречиво оправдываться передо мной:
— Прошу вас, благородный господин Микаэль, не гневайтесь на нас за столь неподобающий прием, но мы никак не предполагали увидеть вас так скоро. Вам следовало предупредить супругу о своем возвращении, дабы она подготовилась к торжественной встрече. Госпожа еще спит, как всегда в полдень, но я сейчас же разбужу ее.
Я строго-настрого запретил ему делать это, заявив, что сам разбужу Джулию — и пусть мое неожиданное появление станет для нее приятным сюрпризом. А потом я с гневом спросил у итальянца, кто он такой и по какому праву играет в мое отсутствие роль хозяина дома, пытаясь к тому же помешать моей встрече с женой.
Итальянец мгновенно присмирел и покорно ответил:
— Меня зовут Альберто, и я всего лишь раб из города Вероны, где до сих пор живет мой отец, довольно известный портной. Мне бы пойти по его стопам, так нет же, размечтался покорить мир, пережить множество приключений, постранствовать по разным городам и странам, но вместо этого попал в плен к турецким пиратам и несколько лет промучился на галерах, пока не оказался на невольничьем рынке в Стамбуле. Госпожа Джулия пожалела меня, купила по сходной цене, привела в свой дом и назначила управляющим. Однако пока мне управлять некем, кроме разве что этого глухонемого придурка.
Я осведомился у молодого человека, как это возможно, чтобы Абу эль-Касим разрешил рабу Джулии распоряжаться в доме, который — как и глухонемой невольник — принадлежит не мне и не моей жене, а ему, торговцу благовониями. Альберто, искренне удивившись, ответил:
— Я никогда не видел Абу эль-Касима, хотя слышал от соседей об этом почтенном купце немало любопытного. Кажется, он еще летом отправился по делам в Багдад, да так и не вернулся. И до сих пор не прислал ни одной весточки. Возможно, мы больше никогда не увидим его.
Внезапно осознав, сколь многое изменилось здесь, пока меня не было, я раздраженно пробурчал:
— Ты раб и должен знать свое место! Опусти глаза и прекрати дерзить своему господину!
Я вошел в дом, но итальяшка не отставал от меня ни на шаг, а когда я миновал загроможденные всяким хламом — старой мебелью, подушками, кадильницами и клетками с птицами — тесные комнаты и наконец добрался до занавески, закрывающей вход в альков Джулии, Альберто, прижав меня к стене, совершенно непочтительно протиснулся вперед. Потом он вдруг упал передо мной на колени и широко раскинул руки, преграждая мне путь.
— Не буди ее слишком резко, благородный мой господин! — воскликнул итальянец сдавленным от волнения голосом. — Ты можешь напугать ее! Ты же весь в крови! Позволь мне ударом в гонг предупредить госпожу о твоем возвращении!
Я был тронут его искренней заботой о Джулии и глубокой преданностью своей госпоже, но не собирался лишать себя приятной возможности преподнести жене прекрасный подарок, поэтому довольно грубо отстранил взволнованного итальянца, раздвинул занавеси и на цыпочках проскользнул в альков. И не пожалел о своей осторожности! Как только глаза мои привыкли к царящему в комнате полумраку, соблазнительный вид погруженной в сон Джулии стал истинной усладой моего истомленного взора.
Она, видимо, спала очень беспокойно, ибо, совершенно обнаженная, раскинулась на измятой постели. Я даже заволновался, как бы жена моя не простыла и не занедужила. Лицо у нее осунулось, под глазами обозначились темные круги. Золотые кудри светлым нимбом сияли вокруг головы Джулии, рассыпавшись по подушке. Нежное тело женщины пленительно белело в полумраке, пышные груди венчались острыми сосками — словно раскрывающимися розовыми бутонами. В комнате пахло мускусом и амброй. Даже в самых сокровенных моих снах не была Джулия столь греховно прекрасна.
Сердце замерло у меня в груди, и я возблагодарил Аллаха за то, что Он даровал мне, верному своему воину, столь прекрасную встречу с женой. Недолго думая, я склонился над Джулией и кончиками пальцев стал нежно ласкать ее, шепча имя возлюбленной, чтобы как можно деликатнее разбудить ее. Не открывая глаз, Джулия сладострастно изогнулась, обвила мою шею белоснежными обнаженными руками, вздохнула и произнесла сквозь сон:
— Ах, не возбуждай меня больше, мой мучитель!
Но несмотря на эти слова, она тут же подвинулась на ложе, освобождая мне место рядом с собой, с закрытыми глазами поискала мою руку, опять вздохнула и прошептала, приоткрыв губы:
— Разденься и ложись рядом со мной!
Такая непосредственность несколько обескуражила и поразила меня, но потом я сообразил, что Джулия, скорее всего, видит какой-то прекрасный сон. С удовольствием подчинившись ее желанию, я поспешно скинул одежду и осторожно лег рядом с женой. Она крепко обняла меня, прижалась ко мне и сонным голосом попросила, чтобы я ласкал и целовал ее. Меня немного удивил ее глубокий сон, но я решил, что она, вероятно, хочет подольше остаться в мире своих прекрасных грез и поэтому пытается оттянуть миг пробуждения.
И я ласкал ее и целовал, пока слишком резким движением не разбудил мою прелестную Джулию. Она открыла свои удивительные глаза, и лучшим доказательством того, что до сих пор жена моя спала крепким сном (если бы я вдруг посмел в этом усомниться), стало ее поведение после пробуждения. Ибо едва взглянув на меня, она в неподдельном ужасе вырвалась из моих объятий и прикрыла наготу свою легким покрывалом. Широко распахнутыми глазами смотрела она в испуге на мое возбужденное лицо, словно видела меня впервые в жизни. А потом Джулия издала вдруг жалобный стон и разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Я пытался успокоить ее, но жена отталкивала меня и горько плакала до тех пор, пока я не почувствовал угрызений совести, устыдившись своего безумного порыва, и не стал просить у нес прощения за свой дурацкий поступок. Когда она смогла наконец говорить, то спросила меня дрожащим и срывающимся от волнения голосом:
— В самом ли деле это ты, Микаэль? Когда ты вернулся? Как сюда попал? А где сейчас Альберто?
Услышав свое имя, итальянец тут же отозвался и, желая успокоить Джулию, принялся умолять ее не пугаться следов крови на моей одежде, ибо рана, которую я получил, упав во дворе с лошади, вовсе не опасна — ни для моего здоровья, ни тем более для жизни.
Его болтовня вывела меня из себя, и я разразился грубой бранью, послал его ко всем чертям и запретил подглядывать за нами.
Джулия неожиданно обиделась и стала отчитывать меня:
— В непрестанном страхе считала я недели и месяцы до твоего возвращения, а когда ты наконец появился после столь длительного отсутствия, то первыми словами, которые услышала я от тебя после долгой разлуки, были проклятия и ругательства. Не обижай больше моего верного слугу; ведь только он и охранял меня с тех самых пор, как Абу эль-Касим бросил меня в этом пустом доме на произвол судьбы. Как ты мог вернуться без предупреждения? — внезапно разозлилась она. — Как ты посмел прокрасться ко мне — и застать меня в столь неприглядном и жалком виде? Я не успела ни причесаться, ни накрасить лица. Разве тебе совсем уж безразличны мои чувства, моя честь, в конце концов?! Ты даже не соизволил подумать о том, что позоришь меня перед моим собственным слугой!
Я стал узнавать мою прежнюю Джулию, но после долгой разлуки даже обычная брань, которая всегда доводила меня до бешенства, а Джулию, наоборот, успокаивала, казалась мне прекрасной музыкой. Я все еще пытался ласкать и обнимать ее обнаженное тело, однако Джулия, понимая, к чему я стремлюсь, опять оттолкнула меня и прошипела:
— Не прикасайся ко мне, Микаэль! По законам ислама я должна непременно обмыть свое тело, да и ты весь потный и грязный с дороги. Ты никогда не был нежен со мной, так что по крайней мере будь любезен исполнять хоть обязанности правоверного мусульманина и оставь меня в покое, чтобы я смогла искупаться и привести себя в порядок.
Я принялся уверять ее, что никогда еще не была она так красива, как сегодня — такая томная, такая заспанная... Я просил и умолял ее до тех пор, пока Джулия наконец не сжалилась и не отдалась мне, непрестанно бормоча что-то о моей беспощадности и своей поруганной женской чести, из-за чего я не испытал и половины того удовольствия, о котором мечтал. Потом она быстро вскочила с ложа, повернулась ко мне спиной и в полном молчании стала поспешно одеваться. Не получив ответа ни на один из моих робких вопросов, я разозлился не на шутку и язвительно воскликнул:
