Как журналистский наставник Иван Осипович меня вполне устраивает, хотя работает он с учениками по методу того тренера-боксера, который новичкам физиономию бьет, а потом смотрит: не исчезла ли у новичка тяга к этому виду спорта? Вот и тогда Иван Осипович переспросил меня:
— Значит, говоришь, твой материал нельзя сокращать?
— Нельзя, — подтверждаю.
— А вот смотри как это можно сделать, — говорит.
Взял ответственный секретарь рукопись моей «Анны Карениной» за уголок, потряс листками перед моим носом. Несколько листков из рукописи выпорхнуло и на пол упало. Поднял их Иван Осипович бережно и, не глядя, разорвал. По оставшимся пробежался пером, две-три строчки вычеркнул, остальное чертой соединил и протянул мне со словами:
— Готово. Неси на машинку.
И, что самое удивительное, «Анна Каренина» моя от подобной секретарской правки не особенно пострадала. А кое в чем даже и выиграла. Короче стала, лаконичнее, строже. Правда, о самом памятном раненом Анны Максимовны мало осталось. Одно только упоминание о судье Гриневе и что в мирное время к его боевым наградам орден Трудового Красного Знамени добавился.
Иван Осипович за этот материал о людях с нефотогеничными лицами даже похвалил меня.
— Вот за что я тебе симпатизирую, — говорит, — так за то, что никогда из-за своих шедевров не возникаешь. А те военные детали, о которых тебе врач с судьей рассказали, прибереги для серьезной и неспешной работы. Скоро о таких вещах мы из первых рук узнавать уже не сможем.
ДУРНАЯ ПРИВЫЧКА
Не знаю, где и как я эту привычку подцепил. И до чего злая, до чего въедливая, никак от нее не избавиться. Придешь, к примеру, на завод, люди говорят: «Неполадки у нас, редакция. Разберитесь, пропечатайте в газете, помогите». — «Разберемся, — отвечаю, — поможем». Ушел — и забыл про сказанное. И до чего я насобачился давать людям любые обещания, уму непостижимо. И сам-то чувствую: губит меня привычка эта, а бросить ее не могу. Самые близкие люди начинают на меня косо посматривать, в глазах редактора грустинку осуждающую улавливаю.
Избавиться от дурной привычки этой случай помог. Ничем не примечательный на первый взгляд случай, но толчок соответствующий именно он дал.
Приехал я как-то на ферму в совхоз имени Володарского. Ферма добротная, капитальная. Окружили меня доярки, жалуются на непорядки. Женщины все крепкие, розовощекие, голосистые. Говорят разом. Одна кричит: «Скамейками обеспечить не могут! Думают: раз электродойка, так и на карачках посидят. А у меня половину коров вручную поддаивать надо. Я на чурках всяких сижу. Директору звонила — никакого толку. Ему что? Он ведь не на чурбаке сидит…»
Ей вторит другая: «Людей, говорят, для фермы не хватает. А посмотрите, чем занимаются те двое мужиков. Целыми днями навоз от ворот коровника к дороге, куда трактор подходит, отбрасывают. А ведь если удлинить «подвеску» еще метров на десять, то навоз сразу у дороги сваливать можно. Сделать это мужикам — день работы. Вот и высвободились бы для фермы две пары рук. Так нет! Перекидывают навоз с места на место, а удлинить «подвеску», говорят, нет команды».
Выслушал я доярок, пообещал помочь, сфотографировал. По пути домой заехал на центральную усадьбу. Зашел к директору. Директор, Иван Петрович, человек заслуженный, неторопливый, малоразговорчивый. Совхоз его передовой в районе, каждый год то знамя переходящее, то премию завоевывает. Иван Петрович к наградам и похвалам привычный. Народ своего директора уважает за рассудительность, за хозяйскую твердую руку. Но газета иногда «пощипывает» Ивана Петровича и его хозяйство. Директор критику воспринимает вроде бы положительно, но на нас, газетчиков, смотрит, как на надоедливых мух, разве что не морщится при встрече.
Сижу я перед директором, рассказываю о жалобах доярок, о неполадках на ферме. Иван Петрович слушает вежливо, даже записывает что-то иногда. Но на лице его можно прочитать: «Вижу, вижу, какой ты умный. На часик заскочил в совхоз и все нелады наши заметил, все уловил. А мы-то, дураки, здесь годами сидим и ничего но замечаем».
— До свидания, — говорю, — Иван Петрович. Очень прошу вас от имени редакции удовлетворить законные просьбы и требования доярок.
— До свидания, до свидания, — говорит директор. Дескать, катись ты, парень, побыстрее, работать надо.
Прошло некоторое время, Новый год близится, заканчивается подписная газетно-журнальная кампания. Надо прямо сказать, для газетчиков подписная кампания, что для хлеборобов посевная. Тираж газеты — основной показатель популярности ее среди населения. Растет тираж — значит, читают газету люди, интересует она их. Падает тираж — худо. Для нас, газетчиков, в первую очередь худо. Работаем, выходит, плохо, не можем заинтересовать читателя своими материалами. А если в высокие материи не вдаваться, проще можно сказать: газета наша на хозрасчете, и потому от тиража ее зарплата наша во многом зависит. Все мы, сотрудники, к тиражному показателю своей газеты ревниво относимся, но особенно раним в этом вопросе редактор наш Лев Юльевич. Чуть где уменьшилась подписка, редактор тотчас на газик — и к бывшим подписчикам для беседы. Все расспросит: почему отказались от подписки, чем им газета стала не по душе, какой они хотели бы видеть свою «районку». Суммирует все претензии, обобщит их, выводы сделает. А на очередной «летучке» нам свои соображения по этому вопросу выскажет.
В тот день, помнится, редактор меня к себе утром вызвал. Захожу в редакторский кабинет, присаживаюсь. Лев Юльевич говорит:
— В совхозе имени Володарского сократилась подписка на нашу газету.
— Нехорошо, — высказываю свое мнение.
— Особенно упала она в деревне Конезерье, — продолжает редактор. — Восемь подписчиков как корова языком слизнула.
— Худо, — соглашаюсь я.
— Я побывал в Конезерье, беседовал с людьми, отказавшимися от подписки на нашу газету. Знаете, что они мне сказали?
— Что?
— Газета ваша обещала нам навести на ферме порядок. И слово свое не сдержала. У нас в совхозе своих болтунов хватает, зачем нам еще газетных слушать? Да еще деньги за это платить. Это вы были на Конезерской ферме в начале осени и давали обещания от имени газеты?
— Я.
— Что будем делать?
Редактор имел обыкновение задавать этот вопрос одновременно себе и собеседнику. Отвечал на него, как правило, сам — поговоркой или пословицей. На этот раз я его опередил:
— Лучше поздно, чем никогда.
— Правильно, — согласился редактор, — исправляйте ошибку. Извинитесь хотя бы перед людьми. И вообще подумайте, что можно сделать для фермы в наших условиях.
Думал я, думал, как мне вновь появиться перед обманутыми конезерскими доярками, и наконец придумал.
В пятницу после работы во дворе редакции рыбаки-любители снаряжали машину для поездки на подледный лов. Устанавливали в кузове машины деревянную будку, налаживали в будке «буржуйку», строгали, приколачивали. Подошел я к рыбакам, спрашиваю:
— Куда завтра?
— На Ильмень, — отвечают, — в устье Шелони.
Если уж задумали рыбаки на Ильмень, отговорить их трудно. Надежда по первому льду напасть на легендарный ильменский окунь заставляет самого робкого и хилого здоровьем любителя затемно еще пускаться в стодвадцатикилометровый нелегкий путь к озеру.
Деревня Конезерье находится на озере Верхнее Врево, и потому мне с рыбаками не по пути. Но в Конезерье как-то надо попасть. Решаюсь на хитрость.
— Да что вы, мужики! — удивляюсь. — Разве не слышали, что на Верхнем Вреве творится?
— Нет, — отвечают рыбаки, — а что такое?
— Да как же!.. — изумляюсь. — Пелядь на мотыля пошла!
— Не может быть… — Рыбаки переглянулись. — Кто ловил?
Тут я несколько отвлекусь от основного своего рассказа. Среди читателей, возможно, тоже рыбаки-любители найдутся, им о рыбе пеляди, которая в озерах нашего района прижилась, небезынтересно будет узнать.
Пелядь — единственная, пожалуй, в нашем районе рыба, которая не идет на удочку к рыбаку. В сеть — пожалуйста, на крючок — нет. Питается она планктоном — мельчайшими водорослями, и потому на богатейший ассортимент наживок, которые ей почти насильно пихают в рот орды рыбаков-любителей, смотрит равнодушно. Рыба эта неприхотливая, быстрорастущая, из семейства сиговых. За год ее мальки вырастают в двухсотграммовых рыб, за два года — в полукилограммовых серебристых красавиц. Родина пеляди — озеро Ендырь в бассейне реки Оби. Оттуда несколько лет назад Научно-исследовательским институтом озерного и речного хозяйства пелядь была расселена по водоемам Европейской части СССР. Завезли мальков пеляди и в наше озеро Верхнее Врево. Акклиматизировалась пелядь быстро, как, впрочем, и в остальных водоемах нового местожительства. Сейчас мальки пеляди вывозятся и в зарубежные страны: Польшу, ГДР, Финляндию.
