- Урядник, веди сюда солдат.
Послышалось чавканье ног и в круг неровного света от факелов, вошла группа перепуганных солдат. Митрич, и тут вставил слово:
- Что братцы, боязно? Знамо дело, гроб чернокнижника достаём. Сейчас он нам задаст…
Как бы в подтверждение его слов удары грома раздавались всё ближе и ближе.
- Хватит болтать, Митрич. А вы, что рты раззявили – за работу. Урядник, командуй людьми.
Все вместе, солдаты и мужики, с натужным усилием потянули за верёвки, и гроб стронулся, подался, и очень медленно стал подниматься вверх, всё время за что-то цепляясь, как будто корни держали его снизу.
- Давай ребятушки, давай родимые, навались, навались.
Ребятушки, оскальзываясь, тянули верёвки, отступая от могилы. И когда, было совсем, показалось, что дело сделано, вдруг лопнула одна из верёвок, крепко ударив стоящего первым мужичка. Он, и вся группа за ним, повалились, а гроб со страшным грохотом упал обратно в могилу.
- Ах, ты ворюга, гнилую верёвку взял на дело! - Офицер подскочил к уряднику и со всего маху врезал ему в ухо. Тот охнул и повалился в грязь.
- Барин, Фролку зашибло совсем. К фелшару его нужно…
Офицер обернулся к солдатам.
- Что встали? – И показывая на лежащего мужика - Оттащите его в сторону. А ты – Схватил Митрича за шиворот, и столкнул в яму. - Заводи другой конец верёвки. Живей-живей давай, а то закопаю вместе с гробом.
Мужики кинули Митричу другой конец верёвки, тот что-то стал делать внизу.
- Посветите мне, не вижу ничего.
Солдаты поднесли факелы к самому краю и дело пошло живей. Наконец грязный и мокрый Митрич выбрался из могилы. Все, включая урядника и офицера, взялись за верёвки и, дружно навалившись, вытянули гроб на поверхность. Дождь усиливался.
- Вот так Митрич, а ты «земля не пускает…». Ну, где подвода? – офицер рявкнул кому-то в темноту. – Заснули там черти, давай сюда лошадей.
Но вместо лошадей в круг света ввалился помятый конюх, с ужасом озираясь, то на людей, то на гроб, стал мелко креститься, и запричитал как блаженный.
- Ваше бродь, лошади взбесились, не идут сюда холеры, ваше бродь, не идут сюда лошади…
- Сей секунд веди сюда лошадей, сей секунд, а то сам потащишь…
- Што хошь делай Ваше бродь, а не идут…
Дождь продолжал усиливаться и офицер стал терять терпение, он повернулся к стоявшему до сих пор молчаливому спутнику.
- Ну что, граф, будем делать? На себе не утащим, не знаю почему, но он очень тяжёлый…
- Открывайте здесь.
- Слышали? Светите сюда факелами и открывайте крышку.
- Мужики подцепили крышку лопатами, раздался страшный треск, и она съехала набок.
- Факелы сюда
- Господи Иисусе Христе и Святая Богородица, рука, рука-то у него целая.
В гробу лежал скелет в истлевшем мундире, а кисть правой руки, выглядывавшая из рукава, оказалась не тронутая тленом. Все мужики стали с ужасом крестится, не решаясь ничего больше трогать. Тут вспышка непереносимой силы озарила всё вокруг, это молния ударила прямо в крест могилы…
…
Когда я пришла в себя, мы стояли в большом зале, на первом этаже музея, где было заметно свежее.
- Ты меня напугала, побледнела вся.
- Да, голова закружилась. Сейчас уже легче.
- Хорошо, пойдём немного походим. – Она взяла меня под руку и мы пошли вместе по залам музея.
- Мне только что привиделось как раскапывали гроб Якова Брюса.
- И не удивительно, мы стоим рядом с залом, где размещается настоящий дольмен, в котором были найдены останки семидесяти двух человек, среди которых есть и детские. Говорят даже, что иногда можно слышать их плач по ночам…
- Нет, туда не пойдём, мне уже и так жутко.
Дальше помню плохо, потому что очень боялась всяких скрипов и теней двигающихся в след за нами. Как вышли на улицу, как я попала в общежитие, в свою комнату и в свою пастель - не помню совсем. Утром проснулась в своей кровати с жуткой головной болью, но с огромным желанием рисовать…
Кабинет Рудкова
За столом переговоров, в стороне от основного письменного стола, с одной стороны расположились Рыков со своим помощником Андреем, а с другой Рудков и Танич. Секретарша поставила перед ними чашечки с чаем, блюдечко с шоколадками и вышла из кабинета, плотно прикрыв за собою дверь.
Первым заговорил Рыков, причём выражение его лица ничуть не изменилось со вчерашнего инцидента, он всё также неприязненно и высокомерно смотрел на своих собеседников, удостаивая их своим вниманием. А если принять во внимание, что внизу на парковке перед офисом, стоял джип охраны, и в приёмной, расположилось двое агентов, картина становилась законченной - Я серьёзный государственный муж, а вы – «всякая сволочь», с которой приходится общаться. В отношении Татьяны, тоже ничего не поменялось, он поздоровался с ней ровно так же как и при первой встрече, как будто ничего и не было.
- Я извиняюсь, за вчерашнее и хочу, чтобы вы продолжили работу. - Он привык говорить значительно, тон был веский, и каждое его слово нужно было записывать, чтобы потом при выполнении, ненароком не накосячить. - Каким-то образом, вам удалось докопаться до того, до чего не смогли ни МВД, ни ФСБ вместе взятые. Не уверен, что ориентация моей дочери послужила поводом для её смерти, и уж тем более не хочу, чтобы информация об этом вышла за рамки расследования. Но факт в том, что вам удалось узнать об этом, а другим нет, что говорит о вашем профессионализме, поэтому я надеюсь, вы продолжите работу. Упреждая ваши пожелания, я готов ответить на все интересующие вас вопросы, прямо сейчас или когда это будет нужно, потому что мне нечего скрывать и я действительно намерен выяснить, что случилось с моей дочерью.
Танич, не дав ответить начальнику, сразу взяла быка за рога:
- Одно условие, которое вы уже знаете – Мы расследуем это дело, и имеем право, лезть в вашу жизнь. Вы, лезть в нашу жизнь права не имеете. Никакой слежки, ни в каком виде, если мы это замечаем – конец расследованию. Это нужно, в том числе и для того, чтобы нам точно понимать, что если такие вмешательства и слежка возникнут, значит это потенциальный противник и мы на верном пути. Это понятно? Теперь, я бы хотела продолжить только с Вами. – Она посмотрела на Рыкова, а потом на его помощника. - Андрей можно вас попросить подождать в приёмной?
Тот посмотрел на своего шефа, после его кивка, поднялся и вышел из кабинета. Татьяна дождалась, когда за ним закроется дверь и продолжила:
- Преступником может быть любой из вашего окружения, Вас мы пока исключили. Поэтому, как только мы обнаружим наблюдение, организованное в любой форме и под любым предлогом, даже если кто-то из ваших помощников будет говорить, что это по вашему поручению - для нас это сигнал, что мы на правильном пути, что кого-то зацепили, и мы начинаем действовать соответствующим образом. Понятно о чём я?
- Да, вполне.
- Тогда идём дальше - в каких отношениях вы были со своей дочерью?
- Думаю, что в дружеских, особенно до четырнадцати лет. После гибели её матери, моей супруги, мы жили вдвоём и я как мог, уделял ей внимание. Она всегда была сорванцом, и до какого-то момента, мне это даже нравилось. Мне нравилось, что она с удовольствием занималась спортом, включая карате, что она стремилась быть лидером и в соревнованиях и в компаниях. И это у неё получалось. Все грамоты, что вы увидите на стене в её комнате, это всё реальные достижения заработанные серьёзным трудом. Она всегда была живым общительным ребёнком… Конечно, смерть матери сильно повлияла на неё. В первый раз она замкнулась и, к сожалению, это совпало с её взрослением, и как я понимаю с осознанием, что она не такая как все, как раз после гибели мамы. Я этого не заметил, вернее не понял, и её замкнутость, и охлаждение в отношениях со сверстниками, списал на трагедию, вызванную смертью её матери.
- А когда вы узнали о её ориентации?
- Лет пять назад, когда в её дневнике, прочитал признание в этом.
- А вы читали её дневник?
- Конечно.
- И она знала об этом?
- Конечно нет. – Он сделал паузу, вспоминая что-то. - Хотя сейчас, анализируя ту ситуацию ещё раз, могу предположить, что знала и нарочно, таким образом, открылась мне.
- И что вы сделали?
- Я вспылил, наорал на неё, и сейчас очень жалею об этом. Понимаете, ту боль в её глазах, которую я увидел тогда… Беззащитность и боль, я унесу с собой в могилу. Она закрыла себе уши, чтобы не слышать меня, а я вошёл в раж и продолжал и продолжал. В какой-то момент она посмотрела на меня, и потеряла сознание. И я вдруг понял, ЧТО я натворил, что я убиваю её. Я на коленях потом извинялся перед ней, умолял забыть и простить, но так до сих пор не уверен, что она простила… - Он замолчал. Видно было, что воспоминания для него тяжелы. – Извините, и теперь… когда её не стало, уже не узнаю этого.
Они посидели молча. Танич внимательно следила за генералом, за его лицом, интонацией и делала какие-то заметки в своём блокноте. А Рудков, потрясённый вырвавшимся человеческим горем, отвернулся, и смотрел в окно. Когда Рыков взял себя в руки и снова был готов отвечать на вопросы, Танич увидела это, и продолжила:
