Не стоит говорить, что этот последний трижды повторенный слог должен был передать жужжание веретена. К сожалению, на бумаге невозможно сохранить и изобразить мимику Бастьена, а без этого, разумеется, нам не удастся произвести на читателей то же самое впечатление, какое Бастьен произвел на своих слушателей: он вызвал у них безудержный хохот.
Ободренный началом, Бастьен затянул снова:Ужель не знаешь ты, пастушка, что ножка Под юбкою твоей Волнует все сильней.Грудь прикрывать платком — что проку в этом, крошка?! Тебе пятнадцать лет — В любви загадок нет. Зон-зон-зон.
Красавица Нинон, услышь меня, пойми же: Зла не чиня, любя, Хочу обнять тебя.Чтоб знать, как нежен я, присядь ко мне поближе! Всё, что сулит нам страсть, Со мной вкусишь ты всласть. Зон-зон-зон.
Красавица Нинон, во власти сладкой речи Сплясала босиком Под молодым дубком.Красавица Нинон, во власти сладкой речи, Забыв свой страх и стыд, Любовь ему дарит. Зон-зон-зон.
Ах, как же хорошо, Ах, как же хорошо В лугах пасти коровок, Быкам грозить кнутом,Когда мы с ней вдвоем, когда мы с ней вдвоем!Когда мы вчетвером, уже не так привольно,А вот когда вдвоем, а вот когда вдвоем, Прекрасно мы живем. Зон-зон-зон.
Едва успел Бастьен под рукоплескания девушек закончить припев, как Бернар, словно ожидавший этого мгновения, чтобы продолжить песню Бастьена, подхватил последнюю музыкальную фразу на том месте, где ее прервал гусар, и постепенно перешел от низких тонов к самым высоким и заполнил все помещение таким зловещим воем, какого еще не слышали человеческие уши.
На этот раз даже Бастьен не отважился пригрозить собаке.
Вслед за воем наступила еще более мрачная тишина. Но неожиданно посреди этой тишины Консьянс поднялся рывком и выдохнул одно страшное слово:
— Пожар!
И сразу все услышали набат, зазвонивший во всю мощь на деревенской церкви.
А на улице перепуганные люди выкрикивали: «Пожар! Пожар!»
Самый жуткий крик, какой только может быть исторгнут человеческим ужасом, это, бесспорно, крик: «Пожар!», тем более под удары набата в бурю темной ночью.
Парни и девушки тотчас выбежали из погребка и помчались по улице вдоль людского потока, катившегося с северо-западного направления.
Над деревенскими домами виднелось огромное зарево; оно росло и заполняло собой небо с каждой минутой, и мириады искр кружились под ветром среди клубящегося темного дыма.
Как только молодые люди добежали до последних домов деревни, им открылась вся мера бедствия.
Пылала ферма Лонпре!
Мариетта заметила папашу Каде, который стоял на камне со скрещенными на груди руками и не сводил глаз с пожара, даже не пытаясь бороться с огнем, поскольку несомненно пребывал в уверенности, что слабая стариковская помощь в подобных обстоятельствах окажется совершенно бесполезной.
— О Боже! — вскричала Мариетта. — Папаша Каде, что же случилось?
— Ты сама это хорошо видишь, девочка, — откликнулся старик.
— Но все же?
— Дело в том, что, хотя я ей об этом говорил, Жюльенна, упрямица этакая, сложила на ферме сено, не просушив его, и, вероятно, оно само по себе загорелось.
— Ох, бедная Жюльенна, бедная Жюльенна! — воскликнула Мариетта.
Жюльенна была той самой фермершей, что постоянно давала Мариетте восемь мер молока на продажу в Виллер-Котре.
Крестьяне, словно ошеломленные, остановились и в потрясении глядели на пожар.
— О, вы же мужчины! — вскричала девушка, обернувшись к Бастьену, Консьянсу и другим парням. — На помощь, на помощь!
Призыв Мариетты словно наэлектризовал людей: кроме папаши Каде и двух-трех других стариков, остававшихся в неподвижности у въезда в деревню, все остальные устремились к горящей ферме.
Пожар — одно из тех бедствий, которые быстрее всего пробуждают в людях сострадание. Видя страшные последствия пожара, каждый боится за себя и из эгоистического чувства готов тушить огонь, даже подвергаясь опасности.
Небольшая загоревшаяся ферма стояла на другой стороне оврага в каких-нибудь пятистах шагах по прямой, но, чтобы добраться до нее, надо было спуститься в овраг, а затем уже подняться к ферме, что еще удваивало расстояние.
Оказавшись у фермы, люди увидели тех, что прибежали туда первыми; одни из них испуганно суетились вокруг этого огнедышащего вулкана, а другие тщетно пытались оказать помощь.
Как и говорил папаша Каде, горели действительно риги, а от них огонь перекинулся на дом.
Мариетте, Бастьену и Консьянсу хватило нескольких минут, чтобы добежать до фермы.
Сразу же вслед за ними сюда примчались все те, кто покинул вечеринку вместе с ними.
Первым из добежавших пришлось выламывать дверь. Жюльенна, без сомнений, проводила вечер где-то в окрестностях фермы. Работники сидели в кабачке; девушка-работница, по всей вероятности, занималась своими любовными делишками.
Войдя во двор, люди услышали рев и мычание животных. Всякий знает о том странном воздействии, какое оказывает пожар на домашний скот; как правило, никакая сила не может заставить животных сдвинуться с места: до тех пор пока к ним не придет смерть, лошади остаются в конюшне, быки — в хлеву, бараны — в овчарне.
Уже были предприняты тщетные попытки спасти лошадей, коров и баранов; они противились человеческим усилиям с обычным упрямством, и бедной Жюльенне предстояло не только увидеть свою ферму сгоревшей дотла, но и лишиться в этом пожаре всего скота, а это означало бы для нее полное разорение.
Вот тогда и проявилось чудодейственное влияние Консьянса на животных. Сначала он вошел в конюшню и поговорил с лошадьми: их била сильная дрожь, и они в ужасе оборвали недоуздки, сбились в круг, в центре которого находились их головы, и брыканием отпугивали любого, кто пытался к ним приблизиться. Однако, услышав голос Консьянса, они подняли головы и заржали. Среди дыма, пронизанного искрами от загоревшейся соломы, падающей между балками крыши, юноша сел верхом на одного из коней, без труда направил его к двери и выехал во двор, сопровождаемый всеми остальными лошадьми; затем, поскольку в испуге они бежали кто куда, он как-то по-особому посвистел и все лошади собрались в одном месте вокруг коня, вынесшего на себе юношу.
