Найда вдруг поднялась, наставив уши. Заскрипела калитка. Кто-то вошел во двор. Не чужой, видно, иначе бы она с лаем кинулась к воротам. И не свой Найда встретила бы его приветливым визгом, выбегая навстречу. Умная псина стоит на месте, развевая своим крючковатым хвостом. Значит, пришел какой-то хорошо знакомый и приятный ей человек. Кто же это? Васютка? Вряд ли. Он вчера забегал, а сегодня с лошадьми на выпасах. Егор поднялся спиной повыше на мешок с травами, услышав голос Даши:
- Эй, Найда, привет! Помнишь ли ты меня, собачья старушка? Не кинешься кусаться?.. А ну-ка скажи-ка мне, хорошая лохматая собачка, где Ёрик-Егорик?
От ее ласкового, чуть насмешливого, ломкого и чистого, как весенняя льдинка, голоса в голове Егора смешались все докучливые мысли. И как она его имя переиначила!..
Хотел крикнуть: "Я здесь, Даша!" - боялся, уйдет она, но лежал неподвижно, как прикованный, не смея произнести ни звука. Смотрел напряженно на проем двери, закрытой темной, но прозрачной сеткой, видел, как Найда, эта шельма собачья, улыбаясь и свесив язык, ковырнула мордой сетку и отошла от порога: показывала, что Егор находится в низах, и позволяла Даше пройти.
- Ах, так он здесь! - тихо воскликнула Даша. Спустилась к порогу и остановилась перед сеткой, не решаясь войти. И голос ее изменился, став глубоким, взволнованным, когда она спросила:
- Ёра, ты здесь?.. К тебе можно?
Подняла руку - откинуть сетку - и замерла в этой позе, ожидая ответа. Легкое ситцевое платье на ней было пробито солнечными лучами сзади; и тело ее вырисовывалось в дверном проеме, словно золотая статуя. И казались позолоченными ее короткостриженные волосы.
- Заходи, Даша... Я здесь, - сдавленно произнес он. В низах был полусумрак, и Даша, зайдя со свету, приглядывалась. Егор на кровати подобрал ноги, поднимаясь повыше спиной на мешок с травами, и Даша восприняла это его движение как приглашение сесть на кровать рядом с ним, что она и сделала без колебания. Даша вся была наполнена свежим солнечным теплом и пахла, как цветок подсолнечника.
- Здравствуй, Ёра... - Посмотрела ему в глаза прямо, улыбнулась. - Я думала, ты наверху, ну и разговариваю себе с собакой, как с человеком... Смешно, а?
- Ничего тут нет смешного, - ответил он ровным, невыразительным, ей показалось, равнодушным, тоном. - Я часто с ней разговариваю... Она все понимает. В глаза смотрит - и все понимает.
- А вот я тебе в глаза смотрю, а ты меня понимаешь? - озорно спросила она.
Егор смотрел на нее неотрывно, не узнавая. В эти минуты она выглядела для него совсем иной, едва знакомой и такой красивой, что казалась почти чужой. И ему отчего-то стало непереносимо больно.
Его лицо, похудевшее, вытянувшееся, застыло от едва сдерживаемого волнения и боли, словно омертвело. А в глазах Егора, измученных, каких-то тоскующих, Даша увидела отчуждение, недоверчивость.
- Нет, не понимаешь ты меня, - с сожалением сказала она и чуть жалобно попросила: - Не смотри на меня так, Ёрчик. Ты меня пугаешь... Я тебе помешала? Ты книгами обложился... Я пойду...
- Нет, не уходи, Даша! - воскликнул он и, подняв руку с забинтованными пальцами, хотел придержать ее за плечо. - Останься... Я не читаю... Не могу читать...
Даша осторожно взяла его руку, тихонько погладила по бинтам.
- Больно?
- Не очень. Заживают пальцы... Камышом порезал, когда... - и, словно споткнулся, оборвал.
Не отпуская его руки, Даша наклонилась к нему. - Я вот смотрю в твои глаза и понимаю тебя. Слышишь?.. Ты мучаешься, казнишь себя, да? Но разве ты виноват в том, что Степа погиб?.. Вы там все были равны, и каждый из вас мог бы одинаково утонуть... Разве не так?.. А ты все на себя берешь... Много берешь на себя, Ёрчик.
Из ее ясных глаз лился ласковый чистый свет, проникая в его душу, выгоняя оттуда накопившуюся тяжелую темноту.
- Вчера разогналась к вам, чувствовала - нехорошо тебе... Увидела во дворе бабушку Панёту и постеснялась зайти. А потом ругала-ругала себя!.. Сейчас вот управилась с телятами и прибежала. Ты на меня сердишься, глупташ?.. А за что?.. Ты молчи, молчи, дай мне выговориться, раз я решилась. Я только с тобой дружу... Больше чем дружу. Понимаешь? Ты знай про это.... Ты молчи, молчи...
- Молчу, молчу, - прошептал он, ощущая, как тает в груди холод, исчезают тяжесть и темнота.
- Вот теперь глаза твои стали хорошие, и я стесняюсь смотреть в них... Закрой, и я тебе еще что-то скажу.
Егор, глубоко и облегченно вздохнув, исполнил ее просьбу.
- Темка, бригадир, просил передать тебе, чтобы ты бросил лодырничать и выходил на работу. Он выделил тебе конную подводу, будешь зерно от комбайна отвозить. А меня правление назначило бригадиром ученической огородной бригады. Телята подросли, сдам их в молодняковое стадо. А теперь ты хорошенько выспись и к завтраму будь совсем здоров.
Даша охватила жаркими ладошками его лицо, легонько погладила, затем на мгновение прижалась щекой к щеке, поцеловала в уголок губ и тихонько вышла.
Егор лежал не шевелясь: освобожденный от тяжкого груза, он словно бы воспарил над землей, поплыл тихим белым облачком за легким ветром. И уснул незаметно для себя в той же самой позе, опираясь спиной на мешок с пахучими лекарственными травами.
А назавтра почтальон принес письмо:
"Дорогие батя и маманя, - писал отец, - пусть Егор пока не приезжает к нам... Олечка наша заболела, неспокойная очень стала. Потому что погода наступила дрянная. Небо на западе все хмурится, хмурится. Дочурке обложило горло, температуры вроде бы нету, а спит она тревожно. Врачи говорят, нет причин для беспокойства, болезнь пройдет без следа. А я, батя, думаю другое. Ты человек опытный, старый красный командир, вникни в это. Десны-то у Олечки уже обгноились, зубы открылись - больно острые. Подумай над этим, батя. Так что если здоровье её не поправится вскорости и поднимется температура, ждите внучку и невестку свою, приедут на поправку".
- Господи боже мой, что он пишет! - растревожилась Панёта. - Какие-такие зубки у трехмесячной девочки?! Рази может быть такое?.. Десны обгноились!.. Эка накрутил, голова-садовая!
- Да погодь, - остановил ее Миня. - Чего ты раскудахталась? Не с той стороны надо читать письмо. Сразу видно, Панёта, не военный ты человек.
- Что ж, его шиворот-навыворот читать надо?
- Вот именно: шиворот-навыворот.
- Да ты растолкуй, в чем тут дело, - сказал Егор.
- Дай-ка сюда письмо. Тут все скрытно подадено. Письма-то военные проверяются.
Шевеля губами, Миня перечитал письмо, сурово сдвинул широкие брови.
- Его часть около границы квартируется, где-то около Бреста... Небо хмурится, хмурится, пишет он. Так оно и есть - хмуро на Западе. "Сложная политическая ситуация создалась в Европе", - пишут в газетах. Фашисты идут, Егор. А обложило горло Ольге - это, наверное, они к самой границе подсунулись. Зубы острые - не иначе фашисты провокации устраивают... Как бы заваруха не началась у нас с немцами... Вот почему, Егор, мы с тобой домой вернулись. Теперь ясно тебе? Растолковывать не надо?
- Ясно все.
- Нешто немцы пойдут войной на нас! - ужаснулась Панёта.
- Пускай пойдут - но пасаран[6]! - воскликнул Егор. - Японцев били? Били. Финнов били? Били. И фашистам по соплям дадим!
- Дать дадим, - согласился Миня, - но фашисты уже всю Европу заняли, силов поднакопили.
Миня верно разгадал письмо сына, написанное из пограничного города. Через несколько дней по улицам станицы Ольховской промчались всадники с красными флажками на пиках. Началась война с фашистской Германией.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Много перемен произошло за год в станице Ольховской. Война забрала большую часть мужского населения: лучших трактористов и комбайнеров, молодых и сильных парней, тех, кто выполнял самые тяжелые и сложные колхозные работы. Ушел на фронт и председатель колхоза, кадровый танкист - добился все-таки своего! его должность занял Тимофей Табунщиков, инвалид финской войны. Бригадиром поставили Михаила Ермолаевича.
В феврале сорок второго года, когда наши с трудом сдерживали немцев по реке Миусу, были мобилизованы и пожилые станичники. С ними отправили и Афоню Савоненкова. Он долго находился под следствием. На суде его оправдали. Свидетели подтвердили, что выстрелы из нагана прозвучали первыми, потом ружейные. Следовательно, была принята версия, что Афоня убил Осикору, защищаясь, уже будучи раненным. Работники милиции обшарили острова в гиблых низах, но никакого золота и драгоценностей не нашли.
А весной Егор, Гриня и Даша проводили на фронт агронома Уманского. Вместе с ними он последний" раз побывал в Голубой впадине на поле "арнаутки", оно уже было большое - двадцать гектаров. Раскущенная зелень была сочной, сытой. Грустно смотрел Уманский на поле. Произнес тихо:
- Скоро пшеничка выбросит зеленые флаги и заколосится. Доведется ли мне снова побывать здесь?..
Затем они сходили к делянкам озимой пшеницы. Их было четыре. У каждой стояли таблички с номерами. Он сказал:
