– И ты пошел с ним?! – не выдержал купец.
– Да!
– В неведомую пустыню?
– Да!
– Вдвоем?
– Нет. С нами были еще. Несколько горячих голов.
– И вы дошли?
– Да!
– Живыми и невредимыми?
– Нет. Мы иссушили нашу печень. Глаза слипались от язв. И тела наши покрылись струпьями. Я один, я один приполз в ту страну и все увидел своими глазами и услышал собственными ушами. Мои спутники лежат в песках Они умерли оттого, что спеклись внутренности их от зноя и безводья.
– И что же там? И что же там? – словно не терпелось купцу Тахуре.
И хозяин лавки сказал:
– У меня выскочит сердце, клянусь прахом отца, выскочит сердце от любопытства! Не томи же нас, уважаемый!
– Я скажу вам все. – Старик облизал ложку. Словно давно не ел. Это всем бросилось в глаза. Вдруг усомнились в том, что старик такой уж мудрый и такой уж многоопытный. Разве мудрецы лижут ложки? Но вскоре пришлось убедиться, что мудрецы способны и не на такое. Старик продолжал: – Мы пришли в землю, которая именуется Та-Кефт. Мы пришли туда, чтобы умереть на виду их блистательного города. Я один добрался ползком, направляясь с холма в город. Как дитя… На карачках. И колени мои источали кровь и гной. И когда я потерял сознание, едва выкрикнув «помогите!», когда я был точно во сне, – меня спас караван. Меня доставили в тамошний Тапе, который блистателен. И люди там рослые, и вместо двух – у них три уха.
– Три уха?! Не два, а три?! Где же третье ухо? – послышалось со всех сторон.
– Третье ухо? – старик почесал мизинцем кончик носа. – Третье ухо вот здесь.
И он показал на затылок молодого человека, сидящего рядом с ним.
Возглас удивления вырвался у каждого, кто находился в лавке. Удивились все, кроме купца. Он улыбался и крутил ус. Его черные глаза – черные, как ночь, – тоже улыбались из-под густых бровей. Или купец знал нечто, что способно перешибить эту новость, или не верил ни единому слову старика.
«…Старик может пригодиться, такие люди всегда нужны. В определенные часы. Могут принести пользу, которой нет цены. Но они должны быть обязаны тебе больше, чем Озирису, больше, чем фараону».
Купец Тахура приказал, чтобы принесли старику полгуся, жаренного на вертеле, истекающего салом и рыжего от огня.
Старик принял гуся как нечто должное, поблагодарив легким кивком вавилонянина. И, отломив хрупкое крыло, он сказал.
– Мне недоставало его! Ибо да будет известно тебе, чужестранец, что воспитания я тонкого. Было время, когда мне подносили яства с острова Иси и рыбу с острова Кефтиу. И я их ел, как девушка, – чуть-чуть. Но путешествие в Та-Кефт сделало меня прожорливым и вечно голодным, как гиена.
Вавилонянин собственными глазами увидел, как летели гусиные кости в разные стороны, мгновенно обглоданные. И все сказали про себя: не зубы это, а настоящая мельница, в которой рушат зерно! Поскольку старик был занят жареным, вкусным гусем – никто не тревожил его вопросами.
Спустя положенный срок – когда от гуся остались одни перемолотые кости, – купец спросил:
– Высокоуважаемый, могу ли я узнать твое имя?
– Да.
Но имени своего так и не назвал. И вавилонянин понял, что с этим надо подождать.
Жара понемногу спадала. Обеденный час миновал. Посетители оставляли свои места и шли по делам. Можно сказать, что лавка опустела. До самого ужина теперь здесь будет сонное царство. Только на кухне по-прежнему пылает огонь и повара размышляют над новыми блюдами, которыми следует потчевать посетителей за ужином.
Старик тоже поднялся с циновки. Подошел к купцу.
– Тебе – спасибо, – сказал он. Поклонился глубоким поклоном. Словно вельможа фараону. И пальцы на руках его, и пальцы на ногах его были длинные и тонкие. Словно у вельможи. – Чужестранец, ты вел себя как истый сын своей прекрасной страны. Я знаю ее, я скажу тебе: звать меня Сеннефер, сын Гемипет. Мой дом был в Саи. Красота его знакома многим, кто бывал в Дельте. Но все это в прошлом. Меня вырвали из родной среды. Кеми стал для меня вроде мачехи. И я даже стал подумывать, чтобы схоронили меня где-нибудь в чужой пустыне.
Усерхет сказал, обращаясь к купцу:
– Господин, вот еще один, кто горько сетует на судьбу свою.
– Нет! – возразил старик Сеннефер.
– Как так – нет? – сказал Усерхет. – Разве мы не слышали сейчас, что говорил ты о судьбе своей?
– Слышали, чтобы донести?
– О нет! – Усерхет готов даже поклясться. – Разве Усерхет соглядатай и его лавка – место для соглядатаев?
– Верно, – проговорил купец, внимательно присматриваясь к старику, – Усерхет известен как человек честный, высокопорядочный.
Старик, видимо, поуспокоился:
– Ладно, с вами, кажется, и пошутить нельзя. Времена, разумеется, не самые сладкие… Но кто и когда слыхал, что они бывали сладкими? Что-то не припоминаю! При Хуфу, что ли?..
Купец не спускал с него глаз. Нет, не простой этот старец. Далеко не простак. Что-то в нем особенное. Сквозь грубую, затвердевшую, как тина в засуху, кожу просвечивает образ иного человека. Иной крови. Чтобы заметить это, не надо быть провидцем. Речь, манеры, осанка свидетельствуют о том, что старик не всегда был в таком бедственном положении, как сейчас. А эта обида в его словах? Он обижен, обижен, обижен! Как многие в Кеми… И в Дельте. И в других местах…
Старик собрался уходить. Усерхет дал ему жареных тыквенных семечек.
«Немху в наше время не жалуется, – продолжал размышлять Тахура. – Немху сейчас в почете. Значит, этот старик Сеннефер – немху поневоле. А был он, несомненно, знатного рода. Да он, собственно, и не скрывал этого». Придя к такому заключению, купец поднялся, чтобы проводить Сеннефера до порога. И шепнул ему:
– Уважаемый, очень хочу увидеть тебя.
Старик задумался.
– Понимаешь, уважаемый? Очень!
– Хорошо! – Старик кивнул. – Я живу в последнем квартале по дороге к усыпальницам. Последний квартал, последний дом. Спросишь парасхита[22]. Сеннефера.
– Парасхита? – удивился купец.
– Да.
И старик вышел из лавки… Тахура обратился к хозяину:
– Ты знаешь, Усерхет, этого старика?
– Он иногда заходит ко мне.
– Пообедать?
– Да. Он платит вперед за много дней.
– Почему?
– Не надеется на заработки.
– Он парасхит.
Усерхет поморщился.
– Неужели? – проговорил он брезгливо. – Я больше не пущу его на порог!
– Напротив, напротив, Усерхет! – попросил купец. – Ты не только должен пускать, но и угощать получше. За мой счет.
– За твой?
– Да, мой.
Хозяин велел слугам прибрать лавку. Двое из них кинулись исполнять его приказание. Сухощавые, ловкие парни действовали умело и проворно.
– Пойдем в мою комнату, – пригласил купца Усерхет. – Мы поговорим по душам.
– А где обещанная девица, Усерхет?
– Я хозяин своему слову, Тахура. Всему свое время.
Купец признался, что сейчас самая пора побаловаться. А потом не выберешь и часа. Дела, дела, дела!.. Однако хозяин успокоил его, многозначительно кивнув на дверной проем, занавешенный легкой тканью. За нею угадывалось нечто… У азиата раздулись ноздри, как у буйвола.
– Там?
– Да, там.
– Молода?
– Об этом у меня не спрашивают.
– Так пойдем же поскорее, Усерхет. Давай болтать! Давай беседовать! Давай делиться впечатлениями! Буду делать что угодно, сколько угодно, лишь бы дождаться ее! Усерхет, плоть моя изнемогла!
Купец с трудом оторвал взгляд от таинственной занавески, вошел в соседнюю комнату и повалился на мягкое ложе Здесь все было как на его родине: уютно, сумрачно, ароматно, как в цветнике.
– О, Усерхет, – простонал купец, – давай говорить! Дай мне пива или вина. И будем говорить! И, пожалуйста, поскорее, если не хочешь доконать меня!
И когда они уселись и хозяин убедился, что никто не подслушивает, – сказал с усмешкой:
– Послушай, Тахура, почему это вы, азиаты, такие легкомысленные?
– Мы? Легкомысленные? Это почему же?
– Сначала выпьем. Вина. По глоточку, – сказал Усерхет, разливая ярко красную жидкость. В глазах у него замелькали золотистые огоньки, а живот колыхался, словно мешок, наполненный льном.
– Нет, ты скажи, почему мы легкомысленные?
– Скажу. У вас превыше дела – женщины.
Тахура выпучил глаза.
– А как же должно быть?
– Наоборот.
– Значит, сначала – дела?
– Несомненно, уважаемый Тахура.
Вавилонянин почесал бороду.
– Вы, жители Кеми, – сказал купец, – слишком деловиты. И это погубит вас. Когда-нибудь. Ну, скажи мне: неужели же можно пренебрегать красавицей ради даже самой выгодной торговой сделки?
Владелец лавки ответил, не задумываясь:
– Можно.
– Это вполне серьезно?
– Да. Вполне.
Купец долго хохотал. Держась за живот. «Он напускает на себя юношеское легкомыслие, – говорил про себя Усерхет. – Слишком усердно напускает. А я-то знаю его. Как облупленного. Он не пожалеет отца родного ради порученного ему дела. Тщеславие его слишком велико, чтобы мог позволить себе легкомысленные развлечения в ущерб делу…».
