Ормона поджала губы и присела возле того, кто еще вчера смеялся вместе с ними у костра. Она положила ладонь ему на грудь, но не смогла поймать последних всполохов уходящего «куарт»: смерть наступила давно и была ужасной. Тогда она переместила руку выше, на холодный лоб покойника, и там, чуть выше переносицы, смогла снять последнюю весть из жизни ушедшего.
Полосатая тварь прыгнула подло, исподтишка. Она не была голодной — ей просто нравилось убивать. И убила его она не сразу.
— Что ж, ты начал первым, — прошипел покровитель внутри Ормоны, наваждением которого она всегда закрывалась в минуты опасности. — Теперь мой ход, тварь из джунглей. И не думаю, что тебе это будет по нраву!
— Ты что-то говоришь? — наклонился к ней Тессетен.
Тогда Ормона сказала, что она разберется с этой напастью, и стала пропадать в джунглях. Сетен пытался ее удержать и страшно злился, когда она, перехитрив его, сбегала. Но нападения полосатых тварей и в самом деле почти прекратились. Однако все эти походы Ормоны стоили Тессетену многих седых волос — он даже не представлял, каким образом она выполняет свое обещание.
Молодые парни-гвардейцы обнаружили, что много восточнее будущего города, на равнинной территории континента, водятся удивительные копытные, каких отродясь не видали на Оритане. У этих животных была гладкая рыжеватая шерсть, волосатые шея и хвост, а костные наросты на ногах не раздваивались, как у туров, а были цельными. И выглядело это гораздо красивее, да и бегали они много быстрее неповоротливых быков. Гайны — что означало «тонконогие» — издавали визжаще-булькающие звуки, предупреждая друг друга о приближении врага, и ори долго не могли изловить их. Но однажды гвардейцам повезло: в их руках оказался молодой жеребчик с бешеными глазами. Он фыркал и раздувал ноздри, противясь попыткам приручения. К нему нельзя было и подойти: он тотчас поворачивался крупом и пробовал лягнуть смельчака задними копытами. В конце концов это представление военным надоело. Один из гвардейцев запрыгнул к нему на спину, чудом удержался, пока гайна скакала и бесновалась, и довел ее до того, что в какое-то мгновение в голове у животного что-то переключилось. Оно прекратило метаться и пошло той спокойной рысью, какой привыкло бегать на воле в своем табуне — так, словно на спине у него и в помине не было никакого наездника.
Прирученную и объезженную скотинку привели в качестве подарка руководителям экспедиции. Сетен посмотрел на нее с подозрением, летчик-конструктор Зейтори отказался наотрез, но Ормона опередила раздумья мужа:
— Я беру ее себе!
И она бесстрашно хлопнула гайну по мощной груди. Жеребчик покорно кивнул косматой головой.
— Родная, в последнее время я стал подозревать, что ты доводишься сестрой Алу, — приблизившись к ней, проговорил Тессетен, а гвардейцы тем временем привязывали к спине гайны толстую попону.
— Что? — не поняла Ормона.
— Вы с одинаковым рвением ищете своей погибели — так, может, вы с ним попросту брат и сестра? Или хотя бы кузен и кузина?
Женщина рассмеялась:
— Иногда ты как скажешь! Впрочем, ход твоих мыслей мне нравится! Так, и кто мне покажет, как управляться с этой безрогой коровой?
Гвардейцы весело зашумели, а тот, который укротил гайну, вскочил верхом и прогарцевал перед Ормоной по кругу, ловко управляясь с удилами, когда ему нужно было повернуть.
— Я поняла, где вы пропадали целыми днями, бездельники, — беззлобно сказала та и, нимало не страшась, подала ногу спрыгнувшему на землю всаднику, чтобы тот подсадил ее на попону.
Привыкнуть к верховой езде ей удалось в очень короткий срок, и вскоре она держалась на спине своей гайны так, словно проделывала это всю прошлую жизнь. Ормона галопировала по окрестностям, стремительная, неуловимая, с азартным огнем в черных очах. И Тессетену казалось, что супруга напитывается от скакуна таинственной первобытной силой. Она становилась все ненасытнее и ненасытнее — и в работе, и в любви, и в развлечениях. Ормона обожала игры любой степени риска, они лишь раззадоривали ее опасностью.
Она завела привычку пропадать на много часов, садясь верхом незадолго до заката и уезжая в деревню, а возвращалась глубокой ночью. В первый раз Сетен поднял на ноги весь лагерь, и все кинулись искать ее по джунглям с Ишваром в роли проводника. Эмигранты кричали в темноту, размахивали факелами и стреляли в воздух, распугивая всю живность окрестностей. Но все тщетно. Вымотавшись, ори вернулись назад, и зоркий Ишвар первым разглядел полосатую тушу зверя, валявшуюся у порога дома Тессетена и Ормоны. Абориген радостно завопил, показывая на добычу и на привязанную к бревну взмыленную гайну. И тогда в дверях возникла недовольная Ормона.
— Где вы все шляетесь в такое время? — буркнула она.
Все онемели, даже Тессетен. Жена принесла с собой запах крови и страха, он пропитал все — ее волосы, кожу, одежду. Глаза ее сверкали в темноте.
— Пусть Рэйкоор узнает, что отомщен, — сказала Ормона, презрительно пнув дохлого хищника.
Рэйкоором звали покалеченного инженера. Несколько гвардейцев, оправившись от изумления, зааплодировали.
— Позаботьтесь о моей гайне, я устала, — она махнула в сторону привязанного скакуна и взглянула на мужа. — Теперь ты спокоен?
Спокоен?! Он был взбешен! За эти несколько часов он пережил тысячу ее смертей! Тысячу, покарай всё зимы и вьюги!
Она первой вошла в дом, порывисто раздеваясь на ходу и падая на постель.
— Иди сюда, Сетен!
И он не смог устоять, это было сильнее него многократно. Никогда еще Ормона не была такой безумной в страсти и никогда не порождала такую животную страсть в нем. Они не успели поговорить — рухнули и заснули под утро в глубоком изнеможении, сплетенные друг с другом, точно две влюбленные кобры.
И с тех пор ее увлекла ночная охота и все, что следовало за этим. Красавица возвращалась, сбрасывала у порога хижины свои трофеи и одежду, а затем набрасывалась на мужа с неукротимым желанием плоти. И с каждым днем ее тренированное тело, приученное к захватывающим дух скачкам, становилось все совершеннее и притягивало вожделенные взгляды всех мужчин лагеря. Однако в глазах всех ори Ормона была неприкосновенна столь же, сколь велик был авторитет ее мужа.
Но Тессетен испытывал какую-то необъяснимую, тупую тревогу, напоминающую гнойник, что зрел под кожей зарубцевавшейся раны. Ормона делала что-то запретное. Она не просто охотилась, ей надо было убивать в опасной схватке один на один, и она получала удовольствие, отнимая жизнь у своей жертвы. Когда, поднимаясь с ложа после бурного соития, Ормона потягивалась сильным загорелым телом, очистившаяся и довольная, словно самка хищника, у Тессетена появлялось чувство, будто убивала не она, а он. Ее взгляд туманился, она не отвечала на вопросы, лишь смеялась и, удовлетворенная тем, как прошел очередной день, крепко засыпала, оставляя мужу бессонницу и тяжкие раздумья.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
