прекратилось, когда она раскрыла свою ориентацию. Помню, как заходила в кабинет физики и Кейден выдавал что-то типа «Эй, гранола», или «Доброе утро, хиппи недоделанная», или «Здесь тебе не “Хол Фудс”[26]». Это продолжалось долгие месяцы, но мне все равно ни разу не хотелось сменить стиль.
Однако сегодня я смотрю в зеркало и тут же избавляюсь от наряда. «В помещении слишком холодно из-за кондиционера», – убеждаю я себя, натягивая джинсы и застегивая фланелевую рубашку, но в зеркало все равно не смотрюсь даже перед выходом из номера.
Я с легкостью побеждаю в первой партии, пусть и чувствую себя как вздувшийся утопленник. После вчерашнего конфуза каждое движение делаю с осторожностью. Это съедает какую-то часть времени, но тактика окупается.
– Черт, – бормочет мой оппонент, перед тем как сунуть мне руку, предположительно, чтобы признать поражение. Пожав плечами, я отвечаю на рукопожатие.
Мой второй оппонент опаздывает. Минута. Две. Пять. Я играю белыми, и судья турнира советует мне сделать первый ход и запустить часы, но так поступил бы только настоящий говнюк.
По мере того как игроки один за другим выбывают, число партий за тур сокращается. Отмечаю, что в зале теперь не так много столов – и все они вдалеке, а оставшиеся игроки примерно моего возраста или немного старше. Недавно Дефне проверяла, увеличила ли я свою физическую нагрузку (конечно нет), и сказала мне, что шахматы – игра молодых, так что физически, морально и когнитивно большинству топовых гроссмейстеров становится тяжелее сразу после тридцати. Чем больше я тренируюсь, тем больше понимаю, что это правда.
Чтобы скоротать время, рисую цветочки на карточке с протоколом, раздумывая над письмом, которое получила из школы Дарси. В ее классе у двух детей аллергия на орехи, поэтому сэндвичи с арахисовым маслом приносить больше нельзя. Взамен предлагают попробовать масло из семян подсолнечника, но я больше чем уверена: если Дарси оно не понравится, она тут же сообщит в Службу защиты детей, что я пытаюсь ее отравить.
– Мне так жаль, – произносит кто-то с британским акцентом. Высокий парень пытается уместиться на стул напротив меня. – В туалете была очередь, а я выпил три кружки кофе. «Голодные игры» нервно курят в сторонке по сравнению с тем, что происходит в мужском туалете во время шахматного турнира. Меня зовут Эмиль Карим, приятно познакомиться.
Я выпрямляюсь:
– Мэллори Гринлиф.
– Знаю. – У него открытая и теплая улыбка, зубы цвета слоновой кости контрастируют с чисто выбритой темной кожей. Он, очевидно, в курсе, что привлекателен не меньше какого-нибудь голливудского актера.
– Мы раньше встречались? – спрашиваю я.
– Не встречались, – снова его улыбка, ямочка на левой щеке становится глубже.
Что-то в нем кажется мне знакомым, но, что именно, я понимаю только спустя три хода.
Это парень из бассейна. Тот, что бежал. В красных плавках. Забрызгавший меня и Нолана Сойера, благодаря чему у меня появилась возможность ретироваться. Мне, наверное, нужно как следует подумать, прежде чем разглашать эту информацию, но Эмиль – слишком хороший игрок, чтобы позволить себе отвлекаться. У него осторожный, позиционный стиль[27] с вкраплениями неожиданных атак. Мне необходимо какое-то количество ходов, чтобы привыкнуть к его игре, и еще больше – чтобы продумать контратаку.
– Гринлиф, – говорит он с самоуничижительной улыбкой на губах, когда я съедаю его королеву, – будь добра, прояви немного милосердия.
Это первый игрок, который заговаривает со мной во время партии, и я понятия не имею, что ответить. Становится ясно, что шахматы разрушают мои социальные навыки.
– Ну-ну-ну, – голос соперника звучит почти довольно, когда я загоняю его в угол. – Теперь вижу, почему он не может перестать говорить о тебе, – бормочет он.
Или мне кажется – я толком не могу разобрать слова. Эмиль снова улыбается в своей приятной и располагающей манере.
Мне хочется подружиться с ним.
– Ты профессиональный игрок? – спрашиваю я.
– Не-а. У меня есть жизнь помимо шахмат.
Смеюсь:
– И чем ты занимаешься?
– Я учусь на последнем курсе в Нью-Йоркском университете. Экономика.
Озадаченно наклоняю голову: почему-то думала, что он младше.
– Мне девятнадцать. Пропустил несколько классов в школе, – добавляет он, будто прочитав мои мысли.
– Ты гроссмейстер?
– На данном этапе турнира каждый игрок здесь гроссмейстер. Кроме тебя, – замечает он без всякой злобы и с большой долей наслаждения. – Уверен, некоторые сегодня еще поплачут из-за тебя в мужском туалете.
– Они скорее попытаются взломать мою машину.
– Если они идиоты. Дай угадаю, ты познакомилась с Кохом?
Киваю.
– Забей. Он жалкий мелкий червяк, который не может пережить, что его стояк однажды засветился на национальном телевидении.
– О нет.
– О да. На вручении наград Монреальского турнира. Пубертат может быть жестоким, как и люди в интернете. Каждый считал своим долгом забацать какой-нибудь мем. А однажды он провел целый матч с Каспаровым◊ [28] с гигантской козявкой, которая торчала у него из носа. От такого уже не отмыться.
Я прикрываю рот рукой:
– Это его личная история становления как злодея.
– Быть вундеркиндом и расти на глазах журналистов не так-то просто: они порой беспощадны. В шестнадцать Кох решил попробовать отрастить козлиную бородку, и, конечно же, фото были везде. Никто не потрудился сказать ему, что он выглядел как собственный близнец – истощенный и с недостатком железа в крови.
Я не удерживаюсь от своего первого настоящего смешка с начала турнира. Или даже с того момента, как Истон уехала в колледж. Эмиль смотрит на меня с добродушным любопытством.
– Против тебя у него нет шансов, – загадочно произносит он.
Я прочищаю горло:
– Давно ты играешь?
– Уже вечность. Моя семья переехала в Штаты, когда я был еще маленьким, так что я учился у лучших. Но в отличие от всех этих людей, – он взглядом окидывает помещение, – шахматы мне нравятся в разумных пределах. Я лучше получу работу в финансовой сфере и время от времени буду участвовать в турнирах для собственного удовольствия. К тому же мой лучший друг – сильнейший игрок за последние несколько столетий. Я постоянно проигрываю ему свои коллекционные фигурки Человека-паука. Что заставляет переосмыслить приоритеты.
Я напрягаюсь:
– Что ты…
– Белые идут дальше, – прерывает нас судья. – Следующий раунд через десять минут.
Так не хочется завершать наш с Эмилем разговор, особенно когда я обнаруживаю Дефне на улице рядом с понурившимся, угрюмым, бурлящим от негодования Озом.
– Что случилось? – спрашиваю я.
– Мой свадебный организатор не может найти пионы. Как ты думаешь, что случилось? Конечно, я проиграл, – он свирепо смотрит в мою сторону. – Этот турнир – пустая трата времени.
Я чешу затылок. Хочу спросить Дефне, не осталось ли у нее еще «Твиззлерс», но, похоже, момент не совсем подходящий.
– Готова спорить, ты бился до последнего.
– Не смей утешать меня.
Я умолкаю и делаю шаг назад.
– Видела, что ты играла против Карима, – говорит Дефне. – Он превосходный игрок.
– Так и есть.
– Как все прошло?
Я тревожно оглядываюсь, пытаясь предугадать, насколько велик шанс, что Оз сейчас набросится на меня. Скорее всего, я смогу с ним справиться, но что, если у него в кармане серп? Он определенно похож на людей, которые носят с собой складные серпы.
– Мне очень повезло. Он был не в лучшей форме, так что…
– О боже, – Дефне вскакивает на ноги. – Ты победила?
– Уверена, все это просто…
Она обнимает меня за шею.
– Это невероятно, Мэл! Чего ты тогда здесь болтаешься?
– Это была просто игра. Я не…
– Ты вышла в четвертьфинал!
Подождите.
– Подождите.
Что?
– Что? Не может быть, чтобы мы дошли до четвертьфинала.
– Ты вообще смотрела на турнирную таблицу? – язвительным тоном интересуется Оз.
– Я… не знала, куда смотреть. Пыталась концентрироваться на партиях.
– Это как метать жемчуг перед свиньей, – бурчит Оз.
Я хмурюсь:
– Ты меня что, сейчас назвал свиньей?
Дефне заталкивает меня обратно в помещение, плача от счастья из-за моего рейтинга ФИДЕ. Я ожидаю, что она поведет меня в зал для соревнований, но в коридоре она резко сворачивает налево.
– Куда мы…
– Четвертьфинал пройдет здесь. – Она долго и внимательно на меня смотрит. – Ты не думала накраситься?
– Зачем мне краситься?
– О, это необязательно. Я не хотела, чтобы это прозвучало так,
