На другой день Джино показал Ивану город.
- Смотри, Джованни, - говорил он, быстро взрывая веслом мутно-зеленую пену, - вон алебардщики в будках у больших домов. Это арсенал. Здесь льют для галер пушки и куют оружие. А видишь, в воротах стоит судно? На нем выезжает в море дож.
Женщины в черных платках шли вдоль каналов. Тафта покрывала их головы. У воды в белой одежде с большими красными звездами стоял портной.
- Держи к берегу, - засуетился Джино, - нас кличут!
Высокий старик в лиловой мантии с висящими до земли рукавами вошел в гондолу. Они перевезли его через канал. Выходя на берег, он заплатил Джино, и тот поцеловал его рукав. Еще несколько человек прошли мимо в такой же одежде.
- Знаешь, Джованни, что было у него в рукаве? Чеснок!
- Что это за люди?
- Да наши дворяне. Они чем беднее, тем спесивее. Этот вот сам ходит на рынок. Он даже не имеет слуг.
Народ толпился у разукрашенного дома; в раскрытые двери были видны стены, обитые тисненой кожей, и потолок, закопченный, словно то была тюремная поварня.
- Игорный дом, - сказал Джино, - его содержат самые знатные люди. Выбравшись отсюда, многим приходится "удариться о камень". Здесь разоряется народ.
- Что это - "удариться о камень"?
- А у нас такой обычай: если человеку нечем уплатить долг, он садится у ратуши на камень, и долги с него снимают.
Открылось озеро. Гондола проскочила под горбатой аркой. За нею выплыл большой, со многими портиками дворец.
- Видишь свинцовую крышу? Сюда лучше не попадайся. Это тюрьма Пьомби. Тут заседают инквизиторы, Совет десяти, проклятые "ночные судьи". Меня водили как-то к ним на допрос.
Они проехали мимо лавок с выставленными напоказ чашами в виде дельфинов и кубками, игравшими на солнце, как стрекозиные крылья.
- Греби сильней, - говорил Джино, - не стоит смотреть! Эти товары даром хвалят. Зеркала наши либо черны и желты, либо показывают человека кривым и уродом; бумага протекает, а хрусталь похож на стекло...
Четыре медных коня бурно мчались над порталом собора. Море омывало площадь. Кричали лоскутники, продавцы печеных тыкв и рыбы. На жаровнях лопались каштаны. По рынку сновала веселая, шумная толпа.
Иван, уставший от гребли, с радостью встретил венецианский вечер. Он сидел в кругу гондольеров, слушая смутное дыхание моря. Вода цвела огнями, и город обдувало теплым ветром. Не утихало и к ночи мелькание черных гондол и черных платков...
Это был честный народ. Они топили своих товарищей за воровство и неправду. У них все было общим, и дневная выручка без утайки сдавалась старшине.
Шло время. В зеленую гавань приходили корабли. От лодок и фелюг веяло знакомыми запахами Леванта. В каналах часто возникал затор, тогда стучали весла. "Эй! Fratellino!" ("Братец!") - покрикивали гондольеры. Эхо летело от стены к стене.
Однажды монах в черной хвостатой мантии с капюшоном поманил их с берега. Они подъехали. Монах заговорил с Джино. У него было дряблое лицо, и ногти желтели на руках, как клювы.
- Ваше монашеское величество! - вдруг закричал гребец. - Право, я ничего не знаю.
Старик погрозил желтоклювым пальцем и ушел.
- О чем он? - спросил Иван.
- Это сущая беда, Джованни. Мы должны доносить обо всем, что видим и слышим. Так повелось издавна, и этому ничем нельзя помочь. Сейчас они ищут кого-то, и, если я ничего не разузнаю, меня заберут в Пьомби.
Иван промолчал и весь день после того был хмур...
Потом наступил праздник. В Венеции не стало ни дня, ни ночи. Народ ел и спал на площадях. На самый верх колокольни поднимали в челноке гребца; он пел, кричал и стрелял из пистолета. Гондольеры с красными повязками на головах бродили по рынку. Цыгане играли в карты на мостовой.
Иван сидел у воды, близ дворцовых портиков. Высоко над ним солнце накаляло свинцовые кровли.
С моря доносился гром пальбы.
Человек в рваном московском платье, видно истомленный долгой дорогой, подошел к Ивану.
- Гляжу, будто русский ты, - проговорил он и показал рукой на город. - Камень-то, чай, на сваях стоит?
- На сваях. - И тотчас вскинулся Ивашка: - Отколе ты?.. С Москвы неужто?..
- С Москвы и есть. Горя-кручины хлебнул вдосталь. Доля-то, вишь, закинула куда!
- Што на Руси?.. Каково стали жить? Вольно, легко ли?
- Ты-то давно ль на чужбине?
- Да годов семь.
- Ну, многого, знать, не ведаешь. Царя Бориса давно уж не стало. После него Димитрий Иванович царем был. Обещался он всем милость оказать, да обманул, его и убили. А сказывают и так, будто в Литву ушел.
- А нынче што?
- Нынче пошло все на потряс. Замутилось так, что ни земли, ни неба не видно людям. Холоп да крестьянин в силу приходят. Скоро большие дела будут. И то сказать: бояре великую волю взяли - Шуйский на Москве царем стал...
- В срок повстречал я тебя, - сказал Иван. - Вот што, брат! Ступай к гребцам - они народ дружный, - работать станешь; от меня поклонись. Я-де на Русь брести задумал. Долю свою знаю, кровью чую... Ну, прощай!.. Прощай и ты, веселый, славный город...
И, уже не глядя на изумленного земляка, добавил:
- Когда железо кипит - тут его и ковать!..
4
Горные тропы Тироля, переезд через Рейн, владения маркграфов баденских, переправа в Ульме через Дунай и дальше берегом на восток таков был его путь.
В чешских деревнях по приказу владельцев шел снос крестьянских дворов. Поселяне молча смотрели на свое разоренье. Горе ожесточило их сердца, высушило и замкнуло лица. Путнику нелегко было найти ночлег.
В конце июня он пришел в Прагу.
Иван увидел город, раскинувшийся по обоим берегам Влтавы. Связанные мостами, грядою островерхих кровель пластались в дымке острова.
Он миновал старый Карлов мост с башнями по концам, и тотчас открылись узкие извилистые русла улиц. Многие дома стояли заколоченные досками. От них тянуло по ветру смолою и воском; в городе недавно была чума.
В пустовавшей корчме висело над стойкой грубо оттиснутое изображение: человек в черном плаще вылетал из погребка верхом на бочке. Под нею стоял год - 1525 - и чернела надпись:
Doctor Faust zu dieser Frist
Aus dem Keller geritten ist...
(Доктор Фауст в этот срок
Наш покинул погребок...)
В углу немец угощал пивом крестьян.
Он был длиннонос и походил на умную ручную птицу. Льняной венчик волос торчал из-под его колпака, как седая опушка. Он то и дело, будто крылом, взмахивал маленькой красной рукой.
Временами он путал чешскую речь с немецкой. Крестьяне слушали его насупясь. Лишь изредка кто-нибудь из них вздыхал и принимался кому-то грозить кулаками.
- Не ешь с боярами вишен - костьми забросают, - говорил длинноносый, опрокидывая в рот кружку, и со стуком ставил ее на стол.
Наконец все разошлись. Хозяин корчмы уже дремал за стойкой. Последним ушел немец. Едва за ним затворилась дверь, с улицы донесся крик.
Иван кинулся наверх.
Мутная, слепая луна висела меж двух башенных шпилей. Лежал человек. Он казался огромным и плоским. Тень у его головы сливалась в густое, черное пятно.
Человек молчал. Болотников помог ему подняться.
- Кто тебя таково прибил?
- Русский?.. Я знаю русскую речь... Добрый господарь, который спасал мою жизнь, как зовут тебя?
- Я не господарь, а Ивашка... Иван Болотников.
- Спасибо тебе, Иван Болотников!.. Злой человек крепко бил меня по голове. Он говорил: "Не делай в чужой земле никакой бунт!"
- Вона што!.. Дом твой далече ль?
- Очень близко.
Иван довел его до ратуши. Они пересекли улицу и вошли в дом.
Немец высек огонь и зажег свечи. Тьма отступила, тени заметались по углам.
Суровый резной дуб таил за стеклом шкафа лубяные короба, скляницы, белые глиняные чашки.
"Дохтур!" - оглядывая утварь, смекнул Болотников.
Немец, громко кряхтя, омыл водкой голову и перевязал лоб.
Стол был завален костями, травами, всякой сушеной трухой. У окна висели потешные карты; рыба-обезьяна, рыба в гнезде и птица с завязанной узлом шеей.
- Ну вот, Иван Болотников, - сказал немец, усаживаясь против Ивана, какой же есть твой путь - в Русскую землю или в Литву?
- На Русь бреду; в Москву ли, в иное ль место - того еще не знаю.
- Мой брат Каспар жил в Москве. Он писал, чтоб я ехал к царю Борису. Но там была холера-морбус, а потом царь Борис умирал от зелья... Брат Каспар жил в Риге. Царь Борис посылал туда своего слугу Бекмана и давал наказ: "Проведать, где есть цесарь, и война у цесаря с турецким султаном есть ли..." О, я имею очень хорошую память! Брат Каспар просил меня узнавать...
Резной дуб темнел. Утро брезжило на скляницах в шкафу. Они сидели долго, пока совсем не оплыли свечи.
- Ты устал, - сказал немец, вглядываясь в лицо Ивана. - Сейчас будет наступать день. Тебе надо спать перед дорогой... Знаешь, Иван, я хочу в Московию. Я уже жил там однажды. Здесь меня могут убивать совсем. Я буду скоро-скоро к Москве ехать...
5
Еще через две недели Болотников пришел в Польшу. Раздольные шляхи меж тучными нивами и охотничьи лесные тропы в сумрачной синеве пущ привели его в Самбор.
