Они снова находились на Пекарной 21 «Б». Было далеко ы полдень, но спать Диме и Шуре совсем не хотелось: сказывалось нервное возбуждение от пережитых событий. Кроме того, Вацман с нетерпением ожидал от Шуры рассказа о том, каким же образом он узнал о местонахождении «биробиджанского партизана». Стоя у плиты и заваривая ароматнейший бразильский кофе, благоухание которого распространялось по всему дому, Дима внимательно слушал товарища, стараясь не упустить ни слова.
— Да, так вот, — продолжал Холмов, с видимым удовольствием затягиваясь хорошей импортной сигаретой. — Как ты мог заметить, поначалу я и сам ни секунды мо сомневался в том, что «Биробиджанский партизан» угнали, несмотря на кажущуюся дикость такого события. Почему? Сам не пойму. Может, потому, что уж очень здраво и логично звучали рассуждения этого горе-капитана. К тому жо я точно знал, что среди одесских уркаганов есть пара-тройка хлопцев, которым хватит ума и наглости провернуть такое рискованное дельце. Как бы то ни было, большую часть ночи я суетился совершенно напрасно, пытаясь нащупать след несуществующих флибустьеров. И лишь в порту и стал потихоньку догадываться, где закопали этого кобеля.
— А что же ты обнаружил в порту? — прихлебывая горячий кофе и жмурясь от наслаждения, спросил Дима.
— Первые робкие лучики света в кромешной тьме забрезжили после разговора с этим портовым ловеласом Кирилюком, — сообщил Шура и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать, подложив руки под голову. — Как выяснилось, он был единственным мотористом, который оставался на судне: среди вахтенных больше никто подготовить и запустить судовой движок не мог…
— Среди нападавших могли быть люди знакомые с судовой машиной, — возразил Дима.
— Возможно, — согласился Холмов. — Но, как сообщил мне тот же Кирилюк, на «Партизане» стоял довольно редкий германский дизель, у которого, к тому же, имеется какая-то особенная «хитринка». Не зная ее, запустить двигатель чрезвычайно трудно. Короче говоря, я четко понял одно — за отведенный «похитителям» срок запустить и подготовить машину к отходу посторонним людям было фактически невозможно.
— Но это еще была, так сказать, прелюдия, цветочки, — продолжал Шура, прикуривая от старого окурка новую сигарету. — Более-менее четкая картина случившегося стала вырисовываться в моей черепной коробке после беседы с докерами. Как ты помнишь, вчера вечером в Одессе наблюдался непродолжительный, но довольно сильный шквалистый ветер, иногда переходящий в настоящий ураган. Так вот, в порту стихия погуляла особенно крепко. На одном из причалов ветер даже опрокинул автопогрузчик, кроме того, была очень плохая, практически нулевая видимость: проливной дождь, низкие, темные тучи, а главное — несколько раз по причине той же стихии нарушалось электроснабжение и гасли прожектора, освещавшие порт и акваторию. Даже не моряку ясно, что в таких условиях, с малочисленным экипажем, да еще без буксира выйти из порта практически невозможно. В общем, я пришел к твердому убеждению: судно должно быть здесь, в порту! Но где? Перешвартовка была бы еще рискованнее, чем выход из порта, да и какой в ней смысл… И тут меня осенило! Я вспомнил, что корабли, а отличие от сухопутных средств передвижения, имеют еще одну степень свободы: при определенных условиях они могут перемещаться в третьем измерении — по вертикали, грубо говоря — на дно…
Забыв о кофе, Дима с неослабевающим интересом слушал Шуру.
— Внимательно осмотрев оборванный швартовый трос «Партизана», я понял, что он не был обрублен либо перерезан: он, Вацман, лопнул от сильнейшего рывка. Причем, лопнул в самом слабом месте, там, где он был перетерт (как говорят моряки «горел») от трения о кнехт, борт корабля или причальную тумбу. А после того, как я выяснил в диспетчерской, что причал, где стоял «Биробиджанский партизан», глубоководный, предназначенный для крупнотоннажных судов и маленькое суденышко вполне может скрыться здесь «с головой», мне в общем-то стало ясно все…
В это время за дверью послышались шаги. Холмов, словно тигр, вскочил с кровати, схватил стоявшую на столе непочатую бутылку «Чинзано» и засунул ее под подушку. Почти в тот же момент дверь распахнулась, и в комнату заглянула Муся Хадсон.
— Что это вы кофеем всю хату провоняли? — мрачно произнесла она. — Дышать, понимаешь, нечем…
— Угощайтесь! — засуетился Дима, наливая кофе в чистую чашку.
— Спасибочки, у меня от него изжога, — хмуро отказалась Муся. — Вот ежели бы чего покрепче…
Но Холмов промолчал и, потоптавшись на месте, Муся Хадсон, огорченно вздохнув, закрыла дверь.
— Картина бесславной и печальной гибели этого корыта представляется мне такой, — продолжил Шура, откупоривая извлеченную из-под подушки бутылку. — Начался ураган. Но несмотря на штормовое предупреждение, завести дополнительные швартовы, как это полагается в подобных случаях, вахтенные не удосужились. Корабль начало сильно раскачивать, и вскоре небрежно заведенный кормовой конец слетел с причальной тумбы. Второй кормовой конец, судя по всему, несколько провисал. Под напором отжимного ветра судно начало отходить от причала, рывок — и швартов рвется в слабом, перетертом месте. Что же происходит дальше? Удерживаемый одними носовыми швартовыми тросами корабль совершает под напором ветра энергичный полукруг относительно собственного носа и… И со всего маху наваливается на примыкающие к противоположному причалу в виде буквы «Т» огромные бетонные блоки строящегося нового пирса. Старому, маленькому, ржавому суденышку такого удара было вполне достаточно, чтобы получить приличную пробоину в корпусе и быстренько скрыться под водой. Держу пари, что за десять-пятнадцать минут оно с этой задачей вполне управилось.
— Но почему вахта не подняла тревогу?! — недоуменно воскликнул Дима. — Может, их на судне в этот момент уже не было? И почему на берегу никто не заметил, что тонет корабль, и не принял никаких мер?
— Ну, на последний вопрос ответить в общем-то несложно, — сказал Шура, разливая «Чинзано» по граненым стаканам. — Во-первых, причал, где стоял «Партизан», находился довольно далеко, на отшибе порта. Так что народу там всегда немного. Во-вторых, когда начался шторм, погрузочно-разгрузочные и прочие работы в порту были прекращены, и вся портовая братия ушла в бытовки стучать в домино. (А сам «Партизан», если помнишь, был уже полностью загружен до случившегося). В-третьих, гасли рожектора, а судно, я более чем уверен, затонуло именно тот момент, когда вокруг была кромешная тьма…
Холмов выпил и, закусив куском хлеба, густо намазанным горчицей, продолжил.
— Что касается вахты… Да, здесь было самое слабое вено в цепи рассуждений: никаких логических объяснений их поведению в этой ситуации я найти не мог. Только тогда, когда узнал, что оставшиеся на судне хлопцы не отличаются собой святостью — не дураки выпить и так далее, а главное — что у вахтенного штурмана Нагишкина именно в тот день был день рождения — я стал догадываться, в чем было дело… Шура закурил, помолчал с минуту и негромко, но отчетливо произнес:
— Они просто-напросто выпивали, Вацман, элементарно бухали, отмечая день рождения товарища Нагишкина, который, скорее всего, и организовал это мероприятие. Условия идеальные: начальства нет и вернется не скоро, да и наверняка само под банкой, принюхиваться не будет. Команды тоже нет, заложить некому. Они подняли трап, закрылись в каюте и пропили все: штормовое предупреждение, и обрыв вартовых, и удар…
— Почему же они ничего не стали делать, чтобы спасти судно? — недоверчиво спросил Дима. — И почему ушли, никому ничего не сказав?
— Дальше было вот что, — объяснил Холмов, стряхивая пепел на пол. — Как я уже говорил, судно тонуло очень быстро. Поэтому единственное, что, очухавшись, успели сделать вахтенные — это сломя голову покинуть тонущий корабль, перебравшись на берег по носовым швартовым. Увидев грустную картину пускания родным судном пузырей, все четверо моментально сообразили, что орден Ленина им за это дело вряд ли дадут и что тут дело пахнет даже не увольнением, а судом. Отвести от себя вину не представлялось никакой возможности, скрыть — только на короткое время, отцепив и бросив в воду носовые швартовы. (Что они, кстати, и сделали, и объяснить этот бессмысленный поступок иначе как сильнейшей растерянностью я не могу). И, когда все было кончено, они сделали то, что обычно и делают в подобном положении простые советские мужики: пошли домой к тому, кто живет ближе всех, и напились с горя, отчаяния и безысходности до потери памяти…
Шура поднялся с кровати и, засунув руки в карманы, неторопливо подошел к окну. На улице свистел ветер, кружа сыпавшиеся из темных туч мелкие белые хлопья. Тучи висели так низко, что казалось, залезть на крышу — и ты достанешь их рукой.
