Зато Михаил при капитализме чувствовал себя как рыба в воде. У него появились хорошие деньги, на которые были куплены две квартиры в знаменитой высотке на Котельнической набережной. В одной квартире жил он сам с молодой женой и сынишкой, а в другой, этажом ниже, заботливый сын поселил престарелого отца. Игорь Юльевич таким соседством остался крайне недоволен: ему не нравился новый образ жизни, навязанный ему Михаилом. Во-первых, дожив до почтенного возраста, теплых чувств к Михаилу он так и не испытал, а во-вторых, сын заставил его выйти на пенсию. Саламатин-старший не представлял себе собственного существования без опытов, каких-то разработок и сенсационных открытий в области физики. Он с утра до вечера мотался по магазинам и рынкам, покупал железки непонятного предназначения, зачастую тратя на них все деньги, которые давал сын. Вскоре квартира Игоря Юльевича превратилась в лабораторию. Младший Саламатин на чудачества отца смотрел сквозь пальцы — своих забот полно! Иногда он даже привозил ему приборы и приспособления, которые Игорю Юльевичу требовались для совершения колоссального прорыва в области физики. Прорыв никак не удавался. Нобелевский комитет, куда Саламатин периодически отсылал свои работы, молчал, как герой войны на допросе, а премии присуждал кому угодно, только не ему. Лауреатов Нобелевской премии Игорь Юльевич не любил в принципе, а лауреатов в области физики ненавидел с особой страстью, считал их ничтожествами и дилетантами-самоучками.
Окончательно отношения между отцом и сыном испортились, когда Михаил развелся с женой и стал водить к себе домой разных девиц, явно принадлежавших к первой древнейшей профессии. Как человек старой закваски, Академик не мог понять вольного образа жизни своего отпрыска. Ко всему прочему Михаил заметно урезал денежное довольствие Игорю Юльевичу, мотивируя это тем, что в квартире нужно жить, а не устраивать филиал НИИ на дому.
— Ступить некуда, а ты все тащишь и тащишь, — выговаривал Саламатин-младший Саламатину-старшему. — Да и опыты твои, к слову сказать, не всегда безопасны. Того и гляди, весь дом взлетит на воздух! А это, между прочим, памятник архитектуры. В общем, батя, завязывай ты со своей физикой и веди нормальный образ жизни, положенный пенсионеру. Хочешь, я тебе собачку куплю? Или обезьянку живую?
В ответ на это предложение Игорь Юльевич отправил сына по известному адресу и почти две недели с ним не разговаривал.
— … Сегодня я ему позвонил. У меня кофе закончился, а Мишка все время привозил какой-то особенный сорт, без кофеина. Хотел попросить его об одолжении. К телефону он не подошел, я решил, что сынок опять на своих тренажерах мается, оставил сообщение на автоответчике. Потом пришли мен… товарищи из органов. Ну, а дальше вы сами все знаете. Несчастный случай… — Саламатин развел руки в стороны: дескать, судьба такая.
— Ясно, — крякнула Катерина.
Судя по выражению ее лица, рассказом Академика она осталась недовольна, потому что ничего, представляющего интерес для следствия, старик не поведал. Я же снова уставилась на отпечатки стремянки на ковролине и на пятно на потолке. Что-то меня настораживало в этом пейзаже, но что именно? Попытка заставить сознание выдать на-гора какое-нибудь гениальное решение потерпела крушение, и я с отчаянием воскликнула:
— У вас сын умер, а вы так спокойно об этом говорите!
— Что ж мне теперь, обрить голову и в монастырь податься, что ли? — усмехнулся Саламатин и снова набил трубку. — Человек смертен. Кто-то раньше, кто-то позже, но все уходят.
Думаю, табак для трубки Академику тоже поставлял Михаил, и, наверное, это был дорогой качественный табак, но мне сизый дым был глубоко противен: он навязчиво лез в нос, в горло, щипал глаза и раздражал легкие. Должно быть, дело все-таки не в табаке, а в самом Игоре Юльевиче — какими бы ни были отношения с сыном, пусть и с приемным, а смерть все же стоит уважать. Кажется, Катька была солидарна со мной в этом вопросе.
— Вы бы хоть одно слово хорошее о Михаиле сказали! Или на худой конец всплакнули, что ли! — с плохо скрытой неприязнью предложила она.
— Успеется, — спокойно ответил Академик. — У вас еще есть ко мне вопросы?
Помните у Некрасова? «Посмотрит — рублем подарит»? Так вот, подруга «одарила» Саламатина-старшего таким взглядом, что, согласно теории великого поэта, у Академика в кармане должен был бы сию секунду образоваться как минимум миллион рублей, причем с характерной заморской окраской.
— Есть! — метнув повторную молнию в сторону Игоря Юльевича, заявила Катерина. — Я вновь поинтересуюсь: чем конкретно занимался Михаил на бирже?
Вопрос, на мой взгляд, элементарный, и вариантов ответа всего два: знаю — не знаю. Однако с Саламатиным стало твориться что-то непонятное. Он вдруг запустил трубкой в стену, схватил себя за волосы и с истерическим криком: «Ну вот, они опять явились!» — бросился вон. Недоуменно переглянувшись, мы с Катькой ринулись за ним…
Академик обнаружился на кухне.
— Мама, — пролепетала подруга и медленно сползла по крашеной стене на пол.
Да и у меня, признаться, от увиденного коленочки-то подогнулись. Папа-Саламатин стоял возле раковины, в которую с сердитым плеском мощной струей хлестала вода. Все бы ничего, только смущала одна деталь: из носа Игоря Юльевича торчали два провода — один синий, а другой весело-красного цвета. Концы проводков Саламатин сжимал в дрожащих руках и, не обращая внимания на распластавшуюся на полу Катерину, нетвердой походкой двигался в мою сторону.
— Воткни провода себе в нос, — абсолютно серьезно велел Академик, протягивая провода. — Я тебя узнал! Мне говорили, что ты придешь. Слышишь позывные?! Нас ждут. Не бойся, мы вместе телепортируемся на нашу родную планету Каракатук. Готова?!
Сказать, что готова сию секунду телепатироваться на незнакомую территорию, я не могла. Нет, в принципе, в последние несколько дней Катерина упорно склоняла меня к активному отдыху на родине предков (в Швейцарских Альпах у меня волею судьбы и моих родственников имеется кое-какая недвижимость). Я сопротивлялась, потому что пока еще не привыкла к богемной жизни и до сей поры стесняюсь своего внезапно свалившегося богатства. Однако визит на незнакомую планету показался слишком уж экстремальным видом жизнедеятельности. В эту минуту мне вдруг страстно захотелось в Альпы, ибо интуиция подсказывала, что Каракатук находится намного дальше Швейцарских Альп, а каракатукчане, или каракатукцы, — народ весьма сомнительный и с толком провести время на — родной» планете едва ли получится. Я упрямо отталкивала протянутые Саламатиным проводки, при этом невнятно бормоча:
— Сегодня никак не получится, извините! Мне в химчистку надо зайти… И еще в гастроном… за картошкой, ага! А вообще-то без Катьки я ни на какой Каракатук телепортироваться не собираюсь — нечего мне там без нее делать!
Доводы, приведенные мной, Академику показались неубедительными. Наверное, поэтому он, сжав концы проводков в кулаках, загрохотал:
— Ты не можешь оставить свой народ в беде!
— Могу! — пискнула я, невольно проникаясь сочувствием к неведомым бедам несчастных каракатукцев и лихорадочно соображая, чем бедолагам можно помочь, но только не прибегая к телепортации, ибо из научно-фантастических фильмов мне было доподлинно известно, что процесс этот — весьма болезненный.
