Пани Кунгута, никогда не относившаяся к пану Олдржиху с нежностью, а всегда только дружески, погладила его по лысине, на которой, как ей показалось, выступили от страха капли пота.
— Ради бога, Олдржих, — сказала она, — не впутывайся ты на старости лет во всякие свары и происки.
Она хотела прибавить: «как мой покойный», но, зная, что пан Олдржих ревнует к мертвому, умолчала.
Потом пан Олдржих принялся рассказывать обо всем, что слышал во время своей долгой поездки, длившейся несколько недель, из которых в Праге он провел только два дня, остальное же время — по разным местам, в близком и дальнем соседстве, толкуя с раздраженными, буйными панами:
— Обиды и беззакония, козни и распри раздирают истерзанную страну. На нее больно смотреть. Ты слышала об осаде крепости Гуси[59], в которой участвовали пан Пршибик из Кленового[60], пан Петр Змрзлик из Лука и Карлшперка и клатовские, и о том, как эта крепость была разгромлена. Но то же самое произошло и с Раковицами, такая же судьба постигла Вроутек, так в последнее время совершаются беспрестанные набеги через границу в Баварию, а оттуда к нам, и даже Страконице ведут бой с баварским Ландсхутом[61]. В такое время нужно объединиться и искать защиты друг в друге. В стране — безвластие, междуцарствие. Что еще остается в такое время, кроме как защищаться дружным усилием?
— В этом ты, может быть, лучше понимаешь, признаю, — сказала пани Кунгута. — Но я страшно боюсь!
Пан Олдржих все время собирался ответить Яну и Боржеку, но так и не ответил. Стояла холодная, дождливая погода, пана Олдржиха начала донимать подагра в обоих коленях, потом он слег в лихорадке, и пани Кунгуте стало казаться, что тут не помогут самые холодные компрессы, которые она прикладывает ему на грудь. Пан Олдржих все время стонал, а потом начинал сквернословить, проклиная день своего зачатия и т. д. Но во всем этом пани Кунгуте чувствовалось что-то иное, а не одна болезнь.
Ко дню всех святых пан Олдржих уехал в Врбице, а через два дня вернулся в повозке и привез с собой панну Бланчи. Он сказал пани Кунгуте, что Бланчи лучше побыть в Страже, оттого что здесь не так сильно дует северный ветер. А сам он поедет ненадолго в Клатовы, где ему надо переговорить с краевым военачальником о справедливых боях против грабителей и убийц, которые развелись в лесах.
На самом деле в Клатовы он не поехал, а принялся со своей челядью всякими способами поправлять и укреплять Врбице, — в частности, выкопал глубокий ров, куда челядинцы втащили огнестрельное орудие, купленное им у одного отряда, отколовшегося от частей, составлявших войска пана Чапека из Сан[62]. Только с этим было покончено, наступило то, чего пан Олдржих Боржецкий так боялся. Крестьяне села Врбички, расположенного в окрестностях замка, поругались с врбицкой челядью, и дело дошло до драки, во время которой был убит ударом ножа в спину мельников сын Янек. Вокруг замка бродили какие-то чужие, про которых говорили, что это разбойники из клатовских лесов, подающиеся на зиму поближе к человеческому жилью. Но на самом деле это были не разбойники, а люди, состоящие на жалованье у Рожмберка. Некоторые открыто заявляли об этом во время перебранки. Других врбицкие заставили признаться с помощью угроз и пыток. Несколько разбойников просидели целую неделю в подвалах замка, после чего их оттуда выгнали и гнали кнутами до распутья. Потом пан Олдржих Боржецкий написал клатовским, писецким, жатецким и даже таборитским, что своеволие старого губителя мира и согласия в стране пана Олдржиха Рожмберкского достигло и сюда, в пограничную область, где надлежит думать о вещах поважней, чем личные разногласия и обиды, которые любой желающий мира правитель мог бы легко уладить. Но пан Рожмберкский, видимо, мира не хочет и не спешит в дружном единстве с другими содействовать успокоению страны. Этим он приближает свою и нашу погибель. Как же после этого бороться со злом, когда такой могущественный пан, пользующийся таким признанием и такой известностью за границей, попирает требования общественного блага?!
Бог весть, почему пан Боржецкий так расписался. Может быть, потому, что слишком уже разгорелся гнев его, либо потому, что даже в пожилом возрасте он остался человеком вспыльчивым и неосмотрительным? Но так или иначе, о письме этом стало известно пану Олдржиху из Рожмберка. Пасмурным ноябрьским днем вспыхнула старая рига, стоявшая у замковой стены, неподалеку от часовни святой Людмилы. Когда челядь во главе с паном Олдржихом выбежала тушить, дозорные на башне подняли тревогу. Врбицкие, вскочив на стены, не заметили ничего, кроме густого тумана, клубившегося на земле и на небе. Гор на юго-западе не было видно. Лишь по временам в разрывах плотной пелены показывался лесистый холм, горная вершина либо скала, чисто вымытая и озаренная солнцем, которое светило где-то там, далеко на высоте. Получалось как на иконах…
Но врбицкие не обращали внимания на солнце в разрывах тумана и смотрели на юг, откуда доносился грохот телег, топот коней, стук оружия. Приближалось войско.
Пан Боржецкий знал, что это значит. Он велел работницам со старшими челядинцами оставаться у горящей риги, — между тем занялась кровля часовни и загорелась липа, под которой когда-то сидели в задумчивости Ян и Бланчи, — а сам приказал наполнить ров водой, завалить ворота бревнами и установить на стенах крепкую и бдительную оборону.
Тут в Врбичках поднялся громкий крик. Это крестьяне приветствовали вступающее войско, видимо, привезшее с собой на телегах снедь и напитки. В тумане раздались крики:
— Тысячи колбас! Да здравствует наш пан из Рожмберка!
Потом — смех, перебранка и опять крик, буйный, веселый. Тут пан Олдржих, ругаясь как еще никогда в жизни, велел зарядить тяжелое орудие и выстрелить в сторону Врбичек, так позорно изменивших своему замку. В тумане грянул выстрел, дав шестикратный отзвук. В Врбичках, на деревенской площади, где сосредоточилось рожмберкское войско, поднялся вопль.
По ту сторону рва показались физиономии и кулаки рожмберкских воинов, и врбицкая челядь, струхнув, начала с ними лаяться.
— Вас ведет сам Рожмберк? — спросил один из врбицких.
— Ты думаешь, болван, ради такой кучи гнилых поленьев, как вы, сам Рожмберк приедет? Хватит его военачальника Самека!
— Чего раздумываете, разбойники окаянные! Идите на приступ, а то мы вылазку сделаем и кого возьмем — на соседнем суку повесим!
— Подождите маленько! Вам что? Страшно? Не знаете, сколько нас? Да мы вас всех и с вашим хозяином плешивым одной рукой перебьем, пока другой будем колбасу мужикам вашим голодным раздавать!
— Ступайте к черту, воры однопричастные, врали, распутники, убийцы!
— Хлебайте свою собственную кровь и жрите друг друга, грабители!
Так переругивались они в тумане через ров. Но пан Боржецкий приказал опять зарядить тяжелое орудие. Еще раз грянул выстрел, и за ним — опять крики и вопли на деревенской площади. Но сейчас же через стену в замок полетели стрелы. Сперва отдельные, но потом воздух зазвенел от них.
Пан Олдржих понял, что врагов — великая сила и бой будет неравный. Но он полагался на свой замок. Эту уверенность он сохранял до вечера, когда бой вдруг прекратился. Казалось, осаждающие отошли вниз, к деревне, и предались пьянству. Доносилось пенье срамных песен и взвизгиванье девок. Поминутно кто-то вскрикивал: «Самек — наш самец отменный…» И вслед за этим всякий раз — женский смех. Во рву стонали раненые, свалившиеся туда во время боя; лежа наполовину в воде, они протягивали руки, прося помощи. Но из замка никто не решился к ним сойти, опасаясь военной хитрости.
А военная хитрость заключалась в другом: рожмберкские, притворяясь усталыми, обошли под пенье и разгульные крики на деревне замок с запада и приблизились к самым укреплениям и к догорающей риге. Пан Олдржих был рад, что она так долго горит. Он рассчитывал, что на огонь придет помощь. Но этого не случилось.
Осаждающие, подползши, словно рыси в ночном мраке, забросили на крышу уединенного замка и на башню зажженные смоляные факелы. Опять загорелось, но на этот раз пожар возник в нескольких местах и стал шириться благодаря ночному ветру, который, правда, разогнал туман, но в то же время помогал распространению огня. До облаков взлетали раскаленные доски с горящих крыш; искры, взметаемые ветром ввысь, напоминали огненные букеты цветов. В тот момент, когда пламя охватило стропила, начался сопровождаемый великим криком штурм укреплений. Вдруг невдалеке бахнуло тяжелое орудие, и огромная глыба упала среди врбицкой челяди, стрелявшей с западного бастиона. Всего было дано подряд не меньше шестнадцати выстрелов, рев нападающих усилился, лавина стрел становилась все гуще, грозно звеня над головой.
