Я остановился. Показалось, что расстояние между мной и каждой из девушек было равным, но Ирина шла мне навстречу, а та, вторая, имени которой я не знал, стояла на месте, и взгляд ее, словно сотканный из равнодущия и одиночества, пронизывал меня насквозь, пропитывал мои чувства жалостью к ней, жалостью, в которой она, возможно, и не нуждалась.
Но Ирина приближалась, и я уже мог считать, сколько шагов осталось ей преодолеть, чтобы дотронуться до меня.
И она дотронулась, она взяла меня за руку, и я послушно пошел за ней, все еще кося взглядом на ту, оставшуюся стоять. И слышал, как отрывисто и кратко взвизгнула собачонка, – может быть, ее хозяйка, повинуясь собственным мыслям, совершенно случайно, но довольно больно ущипнула ее?
А я шел за Ириной по зеленому лугу и вслушивался в звуки жизни насекомых, и вылавливал взглядом среди зелени желтые пятна одуванчиков.
И вдруг услышал вокруг себя леденящий топот марширующих ног, обутых в тяжелые походные ботинки. Бросил взгляд на Ирину, но она, казалось, ничего этого не слышала. А топот тем временем нарастал, и я даже сквозь сон почувствовал, как меня бросило в холодный пот, и наволочка, и простыни мгновенно пропитались им, и я заерзал от неприятных ощущений, будучи не в силах проснуться окончательно, когда движения тела тебе полностью подчинены. Так мой сон неожиданно превратился в заурядный кошмар, продержав меня в том состоянии до утра.
А утром в окно снова светило добродушное солнце, и начинавшийся день ничем не отличался от предыдущих.
Айвена в кровати не было, и я подумал, что он вовсе не приходил в номер – может быть, так и заночевал у генерала, а может быть, после моего ухода они со всей серьезностью разрабатывали план действий на сегодняшний день? Во всяком случае, если в городе в этот утренний час что-то и происходило, то лишним шумом оно явно не сопровождалось.
Выйдя на улицу, я тут же обратил внимание на развешанные на дверях и стенах домов листки бумаги. Только начав читать один из них, я сообразил, что это и было то воззвание, или, если быть точнее – Декларация о независимости города, о которой я уже слышал от Айвена. Но кроме этой декларации никаких изменений, по крайней мере внешних, в пространстве, доступном моему взгляду, я не наблюдал.
Захотелось есть, и ноги сами привели меня в то просторное кафе, где три раза в день кормились если не все, то уж наверняка почти все герои, отдыхавшие в городе.
Внутри кафе было непривычно спокойно. Только несколько столиков были заняты посетителями, да и то – посетители эти, вопреки уже утвердившейся в городе традиции, ели молча и, казалось, как-то сосредоточенно.
Я присел за свободный столик и принял позу нетерпеливо ожидающего клиента: уперся локтями в полированную поверхность стола и покрутил головой, отыскивая взглядом следы официантки.
Она не заставила себя долго ждать. Но вместо того чтобы предложить мне меню, она опустила на столик поднос и молча поставила передо мной тарелку овсянки, два кусочка хлеба и стакан чая.
Я поднял на нее вопросительный взгляд, но она была невозмутима и только перед тем как уйти, проговорила тем же глуховатым голосом, которым однажды произнесла «слонятина…»: «Если бы не объявили ночью о своей независимости, то и продукты бы вовремя прислали…»
Вкус овсянки напомнил мне о моем недавнем прошлом, и я, еще не доев ее, уже забеспокоился – нынешнее меню пахло приближающейся войной.
Я поискал среди посетителей кафе знакомые лица, но никого из друзей не увидел.
Вышел на улицу, вспотевший после чая.
Город был тих и ласков. Он лежал, расслабившись под лучами солнца, на относительно пологом спуске. В мареве, стоявшем над землей, линии стен и крыши домиков теряли правильность и ровность, они пульсировали, дышали, тяготясь, возможно, этой влажно-соленой жарою.
Этот город за пару минут успокоил мои нервы лучше валерьянки и я, поначалу медленно, а потом все свободнее и раскованнее, зашагал назад, к своей гостинице, с надеждой встретить там Айвена или Вацлава и разузнать у них, что происходит.
В гостинице было безлюдно. Деревянный пол коридора поскрипывал под моими ногами, и из-за того, что кроме своих шагов я ничего не слышал, на душе снова стало немного тревожно.
В моих дверях торчала записка и, взяв ее, я заметил, что пальцы мои дрожат.
«Очень жаль, что вы не застали меня. Если возможно, придите сегодня вечером. Адель».
Я зашел в комнату, перечитывая на ходу эти два предложения.
Конечно, это было больше чем неожиданностью.
Убрав ширмочку, я присел на кровать и задумался.
В голове не укладывалось, что сегодняшний день, такой до странности обычный, должен был изменить мою жизнь.
Я встал с кровати и выглянул в окно. И увидел Айвена, Вацлава и других ребят, деловитою походкой двигавшихся по другой стороне улицы. Держа в руках какие-то бумаги, они на ходу о чем-то спорили.
Оставив записку на кровати, я выбежал из номера. Догнал всю компанию, остановил их и потребовал, именно потребовал сообщить мне, что происходит.
– Самое интересное ты проспал! – сразу ошарашил меня Айвен. – Еще ночью мы взяли телеграф, радиостанцию и все остальное.
– Как «взяли»?! – вырвалось у меня.
– Совершенно спокойно… – ответил Айвен.
– И без единой капли крови! – добавил Тиберий.
– А телеграфист даже поздравил нас с независимостью и в нашем присутствии отстучал на своей машинке текст декларации, который мы направили во все основные информационные агентства мира…
– Только арабы нас подвели… – чуть грустновато произнес Вацлав. – Ушли все ночью…
– Черт с ними! – махнул рукой Айвен.
– Не черт, а Аллах! – поправил его кто-то.
– Прошли ночью маршем через весь город! Напугали всех! Те, кто спал, – подумали, что войска вводят! – сказал коренастый парень с татуировкой в виде якоря на предплечье.
– А в остальном – все в порядке! – подытожил Айвен. – Теперь ждем, когда нас начнут признавать другие державы… Вечером приходи на площадь Святого Лаврентия – будем праздновать День Независимости. Будет, кстати, первое исполнение нашего гимна!
– Ну а сейчас вы куда? – спросил я, поняв, что самое важное к этому часу уже произошло.
– Выбираем дома для правительства, штаба и т. д., – объяснил Вацлав, – потом будем выбирать дома для себя…
– Не бойся, о тебе тоже не забудем! – пообещал Айвен бодрым голосом.
– Ага, – кивнул я сам себе, переваривая новости.
– Ну, до вечера! – крикнул мне Вацлав, и вся компания будущих министров и просто жителей вольного города, отвлекшись от меня, направилась дальше.
Я еще постоял минут пять, пытаясь разложить по полочкам несколько сумбурные мысли, возникшие в моей голове после разговора с ребятами.
Наконец, начав привыкать, а главное – уже твердо поверив во все происшедшее, я вспомнил о той неожиданной записке, оставшейся на кровати в моем номере.
«Ну, – подумал я, – если происходят чудеса, то обязательно много и сразу!»
Записка была для меня чуть ли не официальным приглашением, и я, перед тем как пойти вверх на авеню Цесаря, вернулся в гостиницу и так долго мылся под душем, словно старался очистить себя не только снаружи, но и изнутри.
Наконец я даже погладил свою цивильную одежду – подарок Айвена – и только после этого снова вышел на улицу.
Поднялся к уже знакомому особняку (интересно, а не выберут ли его ребята под какое-нибудь административное здание?) и дернул цепочку колокольчика. Затем услышал легкие спешащие шаги.
– Хорошо, что вы меня застали! – вздохнула, увидев меня, девушка по имени Адель. – Я же просила вас прийти вечером!
Я стоял перед открытой калиткой и чувствовал себя полным идиотом. Ведь в записке действительно шла речь о вечере, а я сорвался и прибежал сюда, совершенно забыв об этом.
– Проходите! – девушка сделала шаг в сторону, освобождая для меня аккуратную, посыпанную золотистым песком тропинку, ведущую к ступенькам крыльца.
Тропинка была узкая, я шел впереди, а Адель, сопровождая меня, неслышно ступала за моей спиной, но все-таки не след в след, потому что иногда, повернув голову, я мог видеть ее загорелое округлое плечико.
Я старался идти как можно медленнее, растягивая это расстояние во времени. Но как я ни старался, а через минуту мы уже входили в особняк, потом поднимались по широкой винтовой лестнице и в конце концов оказались на той самой террасе, возвышавшейся над городом и морем.
– Присаживайтесь! – мягко произнесла хозяйка. – Я через минуту вернусь!
Я присел за красный столик, посмотрел по сторонам, словно хотел проверить: на месте ли те четыре пальмы, потом оглянулся и разыскал глазами извилистую тропинку, по которой я забирался на вершину одного из предгорий, на мусульманское кладбище и, найдя эту тропинку, вскочил. Я не знаю, что за сила подбросила меня, но, подавив дрожь, возникшую в руках и коленях, я понял, что причиной этому было то, что я сидел не на своем месте. Ошибиться я не мог: у округленного треугольника красного стола стояли всего лишь три маленьких стульчика и только сидя на одном из них, можно было отвлечься от города и моря, только один из них позволял сидеть спиной ко всем, кроме сидящих за этим же столиком. Именно на этом месте и сидел тогда тот мужчина, сидел и писал что-то, даже не догадываясь, что кто-то, совсем ему неизвестный, готов был испепелить его своим взглядом. За что? Почему? Эти вопросы я задавал себе несколько раз и ни разу не смог на них ответить вразумительно. И вот сейчас, вскочив со стульчика и, успокоившись, присев на другой, я не мог себе объяснить собственного поведения. Эта ревность была сродни глупости…
