Уиллем, моргая, смотрит на меня – глаза у него темные, с ленцой и сексуальные. Я уже чувствую, как мы целуемся. Чувствую его губы всем своим телом. Чувствую давление его бедренных костей. В парке почти никого не осталось. Пара девчонок в джинсах и косынках разговаривают с парнями. Но там, в своем уголке. Да и мне все равно, насколько это пристойно.
Мои мысли, наверное, как кино, транслируемое на экран. И Уиллем все видит. Это ясно по его понимающей улыбке. Мы понемногу сближаемся. За стрекотом цикад я буквально слышу гудение текущего между нами тока, как в деревне, когда встаешь под линиями передачи.
Но вдруг раздается еще какой-то звук. Поначалу я даже не понимаю, что это, настолько он выбивается из гула электрической капсулы, которую мы вокруг себя создали. Но когда он повторяется, холодный, резкий и отрезвляюще понятный, у меня не остается сомнений. Потому что страху перевод не требуется. Этот вскрик звучал бы одинаково на всех языках.
Уиллем подскакивает. Я тоже.
– Оставайся здесь, – приказывает он. И прежде чем я успеваю понять, что происходит, он большими шагами удаляется, а я остаюсь, мечась между страстью и ужасом.
Снова раздается крик. Это девичий голос. И тут начинает казаться, что все замедляется, как в кино. Я вижу двух девочек, тех, что были в косынках, но на одной из них ее уже нет. Она упала на землю, обнажив копну черных волос, которые торчат в разные стороны, как наэлектризованные, как будто даже их охватил страх. Она жмется к другой девчонке, словно спасаясь от мальчишек. Только теперь я вижу, что это не мальчишки, а взрослые мужчины – бритоголовые, в военной форме и черных ботинках на толстой подошве. До меня резко доходит, насколько эти мужчины не подходящая компания этим девчонкам. Я хватаю рюкзак Уиллема, который он тут бросил, и подбираюсь поближе.
Я слышу тихие вскрики девчонки и гортанный смех мужчин. Они начинают говорить. Я и не догадывалась, что французский язык может так страшно звучать.
Только я задумалась, куда же пошел Уиллем, как он встает между этими девчонками и мужиками и что-то им говорит. Тихо, но я все равно слышу даже здесь – может, это какой-то актерский трюк. Но поскольку он говорит по-французски, я все равно ничего не понимаю. Но что бы там ни было, это привлекло внимание скинхедов. Они отвечают, и громкое стаккато их голосов эхом отскакивает от стенок пустой гандбольной площадки. Голос Уиллема тих и спокоен, как ветерок, я стараюсь понять хоть слово, но не могу.
Они начинают ходить туда-сюда, и девчонки, пользуясь специально для этого созданным моментом, убегают. Скины этого даже не замечают. Или им все равно. Их заинтересовал Уиллем. Поначалу я думаю, что его очарование просто не знает границ. Что он даже с ними смог подружиться. Но потом я начинаю обращать внимание на тон его голоса, а не на слова. И я его узнаю, потому что именно его я слышала весь день. Он их дразнит. Издевается, да так, что я не уверена, осознают ли они это. Потому что их трое, а он один, и если бы они все поняли, они не стояли бы с ним и не разговаривали.
До меня доносится тошнотворный сладковатый запах алкоголя с едкой ноткой адреналина, и я сразу же чувствую, что они собираются сделать с Уиллемом. И чувствую это так, будто это я на его месте. И меня должен бы парализовать страх. Но этого не происходит. Наоборот, меня переполняет какое-то жгучее, нежное и злобное чувство.
Кто о тебе заботится?
Даже не задумываясь, я достаю из рюкзака самый большой предмет – путеводитель – и стремительно направляюсь к ним. Никто не замечает моего приближения, даже сам Уиллем, так что в моем арсенале элемент неожиданности. А также мощь реакции «бей или беги». Я с такой силой швыряю книгу в мужика, который ближе всех стоит к Уиллему, что он роняет бутылку. А когда поднимает руку к брови, на ней распускается кроваво-красный цветок.
Я знаю, что мне должно бы быть страшно, но я не боюсь. Я на удивление спокойна и рада, что Уиллем после тех нескольких бесконечных секунд снова рядом. У него же, как ни странно, глаза на лоб лезут и отвисает челюсть. Скины смотрят мне за спину, изучая весь парк, словно поверить не могут, что это я на них напала.
И именно это короткое замешательство нас спасает. Уиллем берет меня за руку, и мы бежим.
Прочь из парка, мимо церкви, обратно в дикую мешанину этого райончика, мимо чайных, кафешек и туш животных. Мы перепрыгиваем через залитые водосточные канавы, проносимся мимо стоянки мотоциклов и велосипедов, огибаем фургоны, в которых торговцам привезли цветастую и блестящую одежду и вываливают прямо тюками.
Местные жители останавливаются и смотрят на нас, расступаясь, словно мы спортсмены-олимпийцы или как будто это какая-нибудь гонка белых людей.
Мне должно бы быть страшно. Ведь за мной несутся злые скины; а раньше за моей спиной бегал только папа, когда мы с ним занимались спортом. Я слышу топот их ботинок, синхронный со стуком моего сердца, который звучит аж в голове. Но мне не страшно. Мне кажется, что каким-то волшебным образом мои ноги стали длиннее, что я стала поспевать за Уиллемом. Мне кажется, что я едва касаюсь земли, как будто мы в любой момент можем взмыть вверх и побежать по парижским крышам, где нас никто никогда не тронет.
Я слышу их крики за спиной. Слышу звук бьющегося стекла. Слышу, как что-то пролетает рядом с ухом, и шея становится мокрой, как будто бы все мои потовые железы разверзлись разом. Потом я слышу еще и смех, и топот ботинок резко останавливается.
Но Уиллем бежит дальше. Он тащит меня за собой через вереницу путаных улочек, пока они не выводят нас на широкий бульвар. Когда загорается зеленый, мы бросаемся через дорогу и пробегаем мимо полицейской машины. Бульвар очень людный. Я уверена, что за нами уже не гонятся. Мы в безопасности. Но Уиллем все равно продолжает бежать, таща меня за собой то в одну сторону, то в другую по более узким и тихим улицам, и вдруг в городском пейзаже появляется просвет, как будто дверь, замаскированная под книжный шкаф. Это вход во двор одного из тех огромных квартирных домов с кодовым замком. Когда из него выезжает старичок на инвалидном кресле, Уиллем бросается туда. Мы с разлету влетаем в каменную стену, и наша скорость падает с девяноста до нуля, а дверь за нами закрывается.
Мы оказываемся так близко друг к другу, между нашими телами всего пара сантиметров. Я слышу быстрый и ритмичный стук его сердца, резкое дыхание. Вижу, как по шее стекает капля пота. Еще я чувствую, что моя собственная кровь бушует, как река, готовая выйти из берегов. Словно тело больше не может меня сдерживать. Меня вдруг стало как-то слишком много для него.
– Уиллем, – начинаю я. Мне надо ему так много сказать.
Он касается пальцем моей шеи, и я смолкаю, его прикосновение одновременно и успокаивает, и электризует. Но тут он убирает палец, и я вижу, что он в крови. Я дотрагиваюсь до шеи. Это моя кровь.
– Godverdomme![19] – тихо ругается он. Одной рукой он достает из рюкзака бандану, а с другой слизывает кровь.
Потом Уиллем прижимает бандану к моей шее. У меня, несомненно, идет кровь, но не сильно. Я даже не понимаю, как так получилось.
– Они бросили в тебя битую бутылку, – в голосе Уиллема звучит чистая ярость.
Но мне не больно. Правда. Всего лишь царапина.
Уиллем стоит так близко, аккуратно зажимая порез банданой. И получается, что не кровь вытекает из меня, а, наоборот, я наполняюсь этим непонятным электричеством, которое между нами возникает.
Меня к нему тянет, я хочу его всего. Я хочу попробовать на вкус его язык, который только что слизнул мою кровь. Я наклоняюсь к нему.
Но Уиллем меня отталкивает и отстраняется сам. Его рука падает с моей шеи. Бандана, пропитанная кровью, безжизненно повисает.
Я поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза. Но в них совсем не осталось цвета, они стали совершенно черными. Но еще больше меня смущает то, что я в них вижу, я мгновенно узнаю это чувство: страх. И мне больше всего на свете хочется сделать что-нибудь, чтобы изменить это. Потому что бояться должна я. Но сегодня мне не страшно.
– Все в порядке, – начинаю я. – Я в порядке.
– О чем ты думала? – перебивает он чужим ледяным голосом. И из-за этого, а может, из-за облегчения, мне начинает казаться, что я могу расплакаться.
– Они собирались сделать тебе больно, – говорю я. Голос срывается. Я смотрю на него – понимает ли он? – но лицо Уиллема стало еще суровее, и к страху присоединилась его сестра-близнец, злоба. – А я же обещала.
– Что ты обещала?
У меня в голове немедленно воспроизводится вся сцена: никто никого не ударил. Я даже не смогла разобрать ни слова из их разговора. Но они собирались сделать ему больно. Я нутром это чувствовала.
– Что буду о тебе заботиться, – уверенность оставляет меня, и мой голос стихает.
– Заботиться? Какая же в этом была забота? – Уиллем раскрывает ладонь, испачканную моей кровью.
