Конечно, я рассуждал, как дитя застоя. В конце 1986 года уже можно было наблюдать первые проталины будущей весны, но что это весна, а не краткая оттепель, честно говоря, не верилось. А мне хотелось нового.
К тому же, Таня, моя жена, только что защитила кандидатскую диссертацию. Положение складывалось анекдотическое, в полном соответствии с известной песней об электрике Петрове. И когда Таня в очередной раз (а такие разговоры возникали неоднократно) сказала, что в ближайшей школе срочно требуется учитель химии, я согласился зайти туда и узнать, что и как. Страшновато было, но и интересно тоже.
Школа действительно начала учебный год без учителя химии. Завуч, с которой я встретился, с большим сомнением отнеслась к моему послужному списку, но пристойные оценки по основным дисциплинам в дипломе и мой не испитый вид решили дело в мою пользу.
Обрадованное магазинное начальство уволило меня в тот самый день, когда я принёс заявление, а через пять дней я уже проводил свой первый урок.
Восьмилетняя школа № 65 расположена метрах в двухстах от универсама № 30. Внешность у меня приметная, узнали меня немедленно, и по школе как стон прошёл: «Грузчика учителем взяли!»
Как в этих условиях я добивался авторитета у школьников, тема долгого и интересного рассказа, но к моим универсамам она не имеет уже никакого отношения.
POST SCRIPTUM
И всё же универсам № 30 ещё раз всплыл в моей жизни. Шла осень 1989 года. Советская власть ещё существовала, но уже клонилась к упадку, и все наслаждались свободой. Как раз в это время в Болгарии в славном городе Бургас проходил «Орфикон», и я, как один из авторов журнала «Орфия» был туда приглашён. В Союзе Писателей мне помогли с визой, и я отправился в первое в своей жизни заграничное путешествие. Могучий авиалайнер ТУ-154 должен был отнести меня за рубеж. Пулково-2, паспортный контроль, таможня… — как всё было ново и необычно! Ждём посадки в накопительном тамбуре — сейчас эта штука называется иностранным термином «дьюти фри». И тут я вижу Ирину Александровну, коммерческого директора моего универсама. Ту самую Ирину Александровну, которой профсоюзная мымра поручила разобраться со мной, чтобы я не смел качать права.
Взгляд Ирины Александровны, брошенный на меня, был воистину драматическим. Вроде бы она меня узнала, но мощный психологический барьер не позволял ей узнавать. Не может грузчик быть здесь, среди избранной публики, едущей отдыхать на Слънчев Бряг, который в ту пору был верхом мечтаний чистой российской публики.
С некоторым чувством злорадства я демонстративно отвесил Ирине Александровне поклон. Не узнать меня стало невозможно. В ответ последовал судорожный кивок. Впервые я воочию наблюдал, как рушатся представления о жизни. Психологи называют этот процесс когнитивным диссонансом.
В самолёте места Ирины Александровны и её спутника были на два ряда впереди меня. То и дело, то он, то она оглядывались, проверяя, не снится ли им этакое чудо.
В Бургасе мы практически одновременно прошли таможню и вышли в зал, где толпились встречающие.
Наверное, каждому, кто впервые попал за границу взрослым, знакомо чувство беспомощности, которое охватывает человека, не знающего языка, когда он ступает на землю чужой державы. Беспомощность эта сквозила в каждом движении коммерческого директора. Наверное, я представлял бы ещё более жалкое зрелище, но меня-то встречали болгарские друзья! Меня хлопали по плечу, спрашивали, хорошо ли я долетел. Потом меня усадили в машину, и я уехал, провожаемый непонимающим взглядом моего бывшего начальства.
И это уже действительно конец.
***
Этими двумя главками "Мои универсамы" будут заканчиваться. На самом деле, это не конец, мне осталось написать ещё несколько глав: "Ростовский разруб", «Подвальщик», "Табачный киоск", "Кухонный мужик", «Легкотрудник»… Возможно, вспомнится ещё что-то, требующее отдельных глав. Но начало и конец имеются, значит, можно получить представление о произведении в целом. Месяц «Универсамы» на ваших глазах появлялись на свет, ваши комментарии не раз помогали мне, напоминая, о чём я не удосужился написать. Спасибо вам.
Святослав Логинов (
08/01/2011)
ПОДВАЛЬЩИК
Из торгового зала в служебные помещения вели два входа: на гастрономию и бакалею. Между собой отделы соединялись длинным коридором. По одну сторону коридора располагались двери холодильных камер. Каждая камера представляла собой квадратную комнату площадью около двадцати метров. Всего их было пять или шесть, точно не помню. Напротив холодильников вольно раскинулись фасовки гастрономического отдела, а также его филиалы: мясной и рыбный. Вся бакалея, за исключением закутка, где торговали тортами и пирожными, ютилась в боковом крыле. В противоположном крыле располагался овощной отдел, принадлежавший гастроному. С двух концов коридор упирался в эстакады. Бакалейная эстакада обычно была заперта и загромождена ящиками с солью, коробками макарон и прочим дешёвым товаром, который не требовал особой охраны.
Эстакада гастрономическая, напротив, была весьма оживлённым местом. Там в стеклянной будке сидела эстакадница, надзиравшая за разгрузкой машин и строго следившая, чтобы ничто не вытаскивалось во двор.
Там же находилась лестница, ведущая на второй этаж. Второй этаж чётко делился на чистую и чёрную половины. На чистой половине располагались кабинеты директора и его зама по коммерческой работе, главная касса, бухгалтерия и комнатушка кадровички. На половине чёрной была грузчицкая раздевалка, душ, которым никто и никогда не пользовался, и кладовые, где хранилась рабочая одежда, новые швабры, тряпки для уборщиц и прочие, потребные в работе вещи.
На противоположной стороне универсама, над бакалейным отделом тянулись обширнейшие раздевалки для фасовщиц, укладчиц, кассиров, уборщиц и прочих представительниц прекрасного пола, которых было в коллективе абсолютное большинство.
Уборщиц магазину полагалось две, обычно это были женщины пенсионного возраста, мывшие пол за какие-то смешные деньги, которые, тем не менее, служили подспорьем к советским пенсиям, о коих с такой ностальгией вспоминают люди, этих пенсий не получавшие. Работать пенсионеркам дозволялось не более двух месяцев в году, поэтому уборщицы сменялись с калейдоскопической скоростью.
Однажды милиция прислала нам на перевоспитание девятнадцатилетнюю тунеядку. Девица была откровенной шлюхой. Обычно таких милиция не трогала, но эта слишком часто попадала в вытрезвитель, и властям надоело возиться с ней. На юную проститутку было заведено дело по той же статье, что и на поэта Бродского. Полагалось, прежде чем отдать тунеядца под суд, сперва дать ему направление на работу. Не берусь судить, было ли выдано такое направление Бродскому, а нашу проститутку направили уборщицей в универсам. Отработала она ровно неделю, после чего исчезла, даже не забрав новенькую трудовую книжку. Но эту неделю её усиленно заставляли драить полы. Не могу забыть, с каким брезгливо-беспомощным видом, держа тряпку кончиками пальцев, она замывала с пола блевотину после того, как кого-то из перебравших грузчиков стошнило в коридоре. При этом она, ни к кому в особенности не обращаясь, материлась визгливым, плачущим голоском.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
