Здесь, на побережье, можно было найти кучу интересных вещей. В «археологических раскопках», как они это называли, особенно преуспевала Франческа. Ей нравилось отыскивать следы других людей. Обнаружив в песке керамический черепок, она была уверена, что это осколок сосуда древних римлян. Нахальная надпись «Made in China» ее не смущала.
Но сегодня Франческа была рассеянна. Она села на кучу камней, поросших плющом, и задумалась.
Место самое подходящее. Может, завтра? Нет, завтра будет слишком поздно.
Девочка подняла голову и пристально посмотрела на Анну, свою лучшую подругу. Анна стояла в окружении куцых хвостов.
Нужно сказать ей сейчас, решиться… и сделать это.
Анны наклонилась и почесала за ушком серую кошку. Кошка легла на спину и подставила брюшко. Анна засмеялась.
Под кожей Франчески пульсировала горячая кровь. Анна гладила кошку, и Франческа вдруг подумала, что ее подруга здорово изменилась. Она стала женственной, и это волновало Франческу. Когда она смотрела на Анну, в ее собственном немного угловатом теле будто цветок распускался. Нино в ней таких чувств не пробуждал.
Нужно набраться храбрости и сказать ей… Скрывать больше нельзя…
В детстве они были одним целым, но теперь все больше отдалялись друг от друга. Анна строила наполеоновские планы: «Я стану судьей, адвокатом, сенатором», — а Франческа ни о чем таком даже не мечтала. Хотя вроде и дурой не была…
Наигравшись с кошками, Анна села на проржавевший остов лодки и стала смотреть на море. В закатных лучах море казалось огненно-бурым. Франческа уселась рядом и обхватила руками свои коленки.
— Франческа, — сказала Анна, не глядя на подругу, — моя мать полностью разочаровалась в жизни. Она думает, я ничего не замечаю, а я все вижу! Может, я покажусь тебе последней сволочью, но… я хочу уехать отсюда. Я хочу славы!
Франческа сглотнула и проговорила:
— Мне нужно кое-что тебе сказать.
Но Анна ее не слушала. Она всматривалась в зубчатые очертания Эльбы, и по ее глазам читалось, что она далеко отсюда.
— Я не хочу стать неудачницей… Соня, Джессика, да хотя бы мой брат — всю неделю работают, а потом отрываются в выходные. Перспектив никаких. Женятся, нарожают детей и в конце концов помрут. И что? Кто-нибудь их заметит? Да никто!
— Значит, нужно на телевидение устроиться…
— Да нет же! Все эти шоу-гёрлс — кто они? Какой-нибудь Фабрицио Фрицци с первого канала — разве он войдет в историю? — Анна яростно махнула рукой. — Ну да, телеведущий… Но разве он серьезный человек?… Ты что-то хотела мне сказать? — вдруг спохватилась она.
Франческа слушала подругу, пожирая ее глазами. Изнутри ее жгло одно вполне определенное слово, но Франческа не решалась произнести его вслух.
— Нет, ничего, — ответила девочка и лишь сильнее побледнела. — Хотя послушай… Тот, кто родился здесь, где даже приличного кинотеатра нет, тот, кто вырос в этом дерьмовом квартале, по-твоему, может войти в историю?
— Нет, ты не понимаешь. Ты пессимистка до мозга костей. Представь, что я стану профсоюзным деятелем, как следует разозлюсь на «Луккини» и устрою здесь такую забастовку, что придется даже домну погасить, а? Круто, правда?
Франческа пожала плечами. По поводу «Луккини» она думала только то, что, если бы ее отец однажды не вернулся со смены, она бы вздохнула с облегчением.
Анна говорила о Милане и Риме, о юриспруденции, о том, что ей хотелось увидеть и узнать, — видимо, без подруги. В конце концов Франческа поймала себя на том, что ей хочется придушить Анну, чтобы она замолчала… крепко прижать к себе и держать, держать…
Она тоже стала смотреть в сторону Эльбы. Там, кажется, есть железорудные карьеры? Вот в такой карьер она бы и спрятала Анну. Чтобы ни-ко-му…
— Франчи, я хочу стать кем-нибудь, понимаешь? Но у меня словно крылья подрезаны. Я даже не верю, что завтра нас наконец отпустят на праздник!.. Упс, кажется, все меняется!
Она уедет. Оставит меня одну. И что я без нее буду делать?
«Анна» — это слово Франческа научилась писать сразу же после слова «мама».
На самом деле Франческа не слушала подругу — она пыталась подавить в себе… Что? Вот именно, притворяться было бесполезно. И сдерживаться тоже. Дни, месяцы, годы — сколько еще это может продлиться? Так больше нельзя…
— Я хочу добиться чего-нибудь в этой жизни, но хочу, чтобы и ты добилась.
Когда быстрый язык Анны произнес это самое «ты», Франческа дрогнула.
— Ты, — сказала Анна с восхитительной улыбкой на лице, — ты для меня самый важный человек в мире.
Бум!
Мир рухнул. Франческа закрыла глаза.
Ты должна это сказать, должна…
Она приоткрыла рот и ощутила послевкусие пыльцы, перемешанной с водорослями.
Ты должна произнести эти слова.
Франческа медлила.
Ты должна сказать всю фразу целиком: сначала местоимение, потом глагол и еще одно местоимение. И потом сделать это. Иначе тебе не жить.
Вернувшись домой, Анна тут же бросилась в ванную чистить зубы. Она орудовала щеткой с такой силой, что на деснах проступила кровь. Потом, подняв глаза к зеркалу, она наконец решилась взглянуть на себя. Лицо перемазано зубной пастой, глаза расширены от ужаса…
«Я нормальная, совершенно нормальная, ничего плохого не случилось, я абсолютно нормальная! — уговаривала она себя. — Франческа больна. Нет, не может быть! Ничего еще не потеряно… Да ладно, ты прекрасно знаешь, что так не проигрывают! И что ты тогда психуешь из-за какой-то глупости? Успокойся, иди спать. Завтра Феррагосто, праздник. Во всем ее папаша виноват, это чудовище!»
Как следует прополоскав рот, Анна вытерла лицо и попыталась улыбнуться своему отражению. Мятой пахнет… Ну вот и все, все позади…
Но уже в кровати она снова стала мучиться сомнениями. Сердце неистово колотилось, кровь прилила к щекам. Хватит, прекрати немедленно!
С улицы доносились гудки автомобилей. В комнату просачивался лунный свет, но сна не было ни в одном глазу. Заснешь тут…
Всего несколько часов — и завтра все будет по-другому. Но почему же тогда, черт побери, она больше не радуется предстоящему празднику? Почему не трепещет от мысли о мальчиках и громкой музыке, почему лежит тут и думает совсем о другом?
Да уж, молодец, такая крутая, хочешь стать президентом Италии — и в штаны наложила от страха.
Франческа лежала с закрытыми глазами и перебирала в памяти события двухчасовой давности.
Про себя она поклялась: ничего не случилось, и говорить об этом она никогда больше не будет. Но… в темноте своей комнаты она могла снова и снова переживать это ничего.
Все-таки это случилось. Анна разозлилась потом и даже оттолкнула ее, но сначала… Франческа широко распахнула глаза, и по потолку в бесконечном повторе побежали волнующие кадры.
На кухне что-то разбилось, отец Франчески начал орать.
Франческа не была бойцом. Она не хотела завоевать мир, как Анна. Она и не была такой, как Анна. Она отличалась от всех девочек квартала, от девочек вообще. И она с этим смирилась еще в первом классе школы. Этот мир ей не нравился.
Но она любила Анну.
Франческа заткнула уши. Ей не хотелось слышать крики и тупые звуки ударов — отец опять бил мать. Господи, как все это надоело… То, что она сделала, не может быть ужасным. По крайней мере, она была честна. И думать об этом ей никто не может запретить. Если надо, она будет сдерживать свои чувства, скрывать их, как скрывает синяки, поставленные бабуином…
Вскоре наступила тишина, и в голове Франчески снова замелькали яркие кадры.
Холодное молоко с мятой в высоком стакане; длинная ложечка, которая приятно позвякивала, когда содержимое стакана размешивали. Полдник с Анной много лет назад.
Тот день, когда они впервые набрели на пляж с разбитыми лодками. Анна тогда воскликнула: «Ооо!»
Земляная черепаха.
Пятно на трусиках, которое нужно прятать.
Ну вот, она уже засыпает…
Ракушка, которую восьмилетняя Анна подносила к уху и делала вид, что говорит по телефону: «Помолчи! Море мне рассказывает что-то очень важное».
Франческа любила представлять, как они с Анной садятся на первый утренний паром на Эльбу, как, стоя на носу, она прижимает Анну к себе, глядя на приближающийся остров. Если бы это осуществилось… Франческа надела бы самое красивое платье, положила бы в сумку маску для подводного плавания, ласты и даже ролики. Она бы все продумала: стала бы и готовить, и стирать, и нашла бы, куда сходить потанцевать. И жили бы они в маленьком доме у железорудного карьера…
Анне никак не удавалось заснуть. Вся в поту, она без конца ворочалась и молилась, чтобы все это наконец прекратилось. Голова гудела, как вентилятор, включенный на полную мощность; Анна злилась на простыни, била подушку. В какой-то момент она включила ночник и схватила первый попавшийся учебник: «История итальянской литературы. Часть 3». Открыв книгу наугад, она прочла: Джованни Пасколи.
