Спустя какое‑то время одиночество стало уютным, темнота стала просто знакомым местом. Он вспомнил дорогу к цитадели и развалины дворца, в первый раз они показались ему совсем незнакомыми, а потом стали местом, которое он уже знал. Руки удобно лежали на штурвале. Отыскав отца, он просто скажет ему: «Могу я забрать мою карту?» Ничего больше.
Свет, вспыхивающий огонь маяка, действительно возник, но гораздо ближе, чем горизонт, и гораздо скорее, чем пара часов, — и он был по левому борту.
Он говорил — правый борт, пронеслось у Воаз–Иахина, он говорил, что он появится на горизонте через пару часов. Это все он с его чертовой доской. Воаз–Иахин спешно заглушил машину, отпустил штурвал и побежал вниз будить торговца.
— Который час? — спросил тот. — Что стряслось с машиной?
— Я ее заглушил, — ответил Воаз–Иахин. — Сейчас четверть четвертого, по левому борту маяк, и он довольно близко.
— Черт, — сказал торговец и вскочил на ноги. Как только он покинул койку, раздался ужасающий скрежет. Когда они выбежали на палубу, лодка резко подскочила, и они услышали треск досок. Лодка подскочила еще раз, снова скрежет и треск досок.
— Прыгай в ялик и греби прочь от лодки, — тихим голосом приказал торговец Воаз–Иахину, едва держась на ногах на накренившейся палубе.
Работая веслами, Воаз–Иахин услышал, как застучал мотор, и тут же вспыхнул огонь на клотике. На какое‑то мгновение «Ласточка» выступила из темноты, и в тот же миг ее приподняло снова и кормой швырнуло на скалы. Нос лодки пошел вниз, и с борта бултыхнулся в море торговец.
Моя гитара и карта, с тоской подумал Воаз–Иахин. Пропали. Пока торговец добрался до ялика и перевалился через борт, чуть не потопив его при этом, мачта с венчающим ее фонарем ушла под воду, и они опять оказались в темноте, которую регулярно прочерчивал прожектор маяка.
— Сукин сын, — повторял торговец. — Сукин сын.
Волны плескали в борт ялика, когда Воаз–Иахин греб прочь от скал, что потопили «Ласточку». Перед ним темнела сгорбленная фигура торговца. Проходящий над ними луч прожектора выхватывал из темноты его белую мокрую рубашку и темные брюки, его мокрое лицо с полуоткрытым ртом. Внезапно чувство льва охватило Воаз–Иахина. Он едва не взревел. И тут же чувство пропало. Пустота.
— Как я мог это допустить? — тихо произнес торговец. — Откуда ты взялся? Какой демон овладел мной настолько, что я доверил лодку в твои руки? Матерь Божья, кто послал тебя ко мне?
— Вы и ваша чертова доска, — огрызнулся Воаз–Иахин. — Каким образом маяк оказался не на той стороне и не в то время?
— Это ты мне скажи, — произнес торговец. — Я‑то был уверен, что ты, по крайней мере, можешь держать в руках штурвал и глядеть на компас. В полночь, когда я ушел спать, ты был на верном курсе. Скажи мне, ты, гореносец, сын дьявола, что ты потом сделал?
— Вы ушли вниз не в полночь, — заметил Воаз–Иахин.
— Ну ладно, — согласился торговец. — Я ушел вниз в десять минут двенадцатого. Не в самую полночь. Мы тут не такие точные, как на флоте. Ужасно извиняюсь.
— И не в десять минут двенадцатого, — заметил Воаз–Иахин. — Я как раз посмотрел на часы.
— Не шути со мной, дьяволенок, — предупредил торговец. Луч прожектора прошел над их головами, и Воаз–Иахин увидел на его лице сомнение.
— На часах было два ночи, — сказал Воаз–Иахин. — Маленькая стрелка была на двух, а большая — на двенадцати. Если, по–вашему, это десять минут двенадцатого, ничего не имею против, считайте как хотите.
— Когда часы показывают десять минут двенадцатого, стрелки стоят как раз наоборот, — сказал торговец. — Ишь ты, маленькая стрелка, большая стрелка.
— Отлично, — сказал Воаз–Иахин. — Вы быстро учитесь.
— Два ночи, стало быть, не десять минут двенадцатого, — задумчиво произнес торговец. — Это мы, выходит, пришли в то место, где я взял новый курс, на два часа позже.
— Вот именно, — подтвердил Воаз–Иахин. — Я придерживался этого курса, и вот мы куда приплыли.
— Сукин сын, — проворчал торговец. — Маленькая стрелка, большая стрелка.
— Держи лодку и слушайся моря, — сказал Воаз–Иахин, рассмеявшись.
— Я тебе вот что скажу, — произнес торговец. — В задницу это море. Я все равно не смогу получить страховку за «Ласточку», но у меня есть участок земли, и я открою на нем ресторан.
— Кстати, о ресторане, — подхватил Воаз–Иахин, — наутро он остается на том же месте, где и был.
— Знаю, — сказал торговец. — Так оно и есть. Но это не я, это море решило.
— Скажите, как называются эти рифы, что потопили нашу лодку?
— Не знаю, как рифы называются. А маяк зовется «Поднебесная синь».
— Синь или сын?
— Синь, — ответил торговец.
— Там, где пошел ко дну сын, — сказал Воаз–Иахин. — Ну что ж, на моей новой карте рифы будут называться Рифы поднебесного сына. Я называю их в вашу честь.
— Спасибо, — проворчал торговец. — Я глубоко польщен.
Небо уже порозовело, и они увидели плавающие вокруг лодки апельсины. Торговец перегнулся через бортик и выловил два.
— Если господа желают завтракать, — произнес он, — прошу к столу.
19
Оказавшись без мужа и без сына, жена Иахин–Воаза принялась обдумывать свое положение. В первые месяцы после его ухода она прошла через адовы муки, представляя его в объятьях молодых и красивых женщин. Куда ни погляди, всюду мнились ей девушки и молодые женщины, и все они были настолько красивы, что она удивлялась, как мужчины могут выбирать среди них. Но с того времени она успела поговорить с другими женщинами, и все они единогласно пришли к тому мнению, что, достигнув возраста ее мужа, мужчины часто уходят из дому, после чего начинают тосковать по оставленным удобствам и привычкам и возвращаются, если, конечно, им позволить. Она решила встретить такую возможность с позиции силы. Она питала мало надежд на то, что ее сын вернется, и не сделала ничего, чтобы установить его местопребывание. Не пыталась она и выяснить местонахождение его отца. Вместо этого она сосредоточила всю свою энергию на лавке. У нее давно уже были свои собственные соображения по поводу того, как вести дела, и теперь она применяла их на практике.
Первым делом она наняла помощницу. Включила в ассортимент дешевые издания в мягкой обложке и выставила их в витрине. Разработала серию гадательных карт для каждого знака зодиака. Взяла на реализацию у местных кустарей амулеты и дешевую бижутерию. Позади своей лавки она устроила салон хироманта — пожилой женщины с иссиня–черными волосами и пронзительным взглядом, одетой во все черное, — та обязана была делиться с ней определенным процентом своей выручки. Для создания определенной атмосферы в лавке установили кофейный автомат, столы и стулья, и вскоре у нее появились свои завсегдатаи. Привлекал публику небольшой ансамбль молодых музыкантов, играющих народные песни, — спев песню, музыканты пускали по залу корзинку для денег. Скоро жена Иахин–Воаза зарабатывала за неделю столько, сколько ее муж мог заработать лишь за месяц.
Во время работы она была ровна, даже весела. Не то воскресные дни. Воскресенья наедине с Иахин–Воазом были угнетающими. В его отсутствие они пугали. По ночам ей одной было тяжело сдерживать свои мысли. Она часто мыла голову и принимала ванны, роскошествуя в ароматических мылах и составах, стараясь при этом не смотреть на свое тело. Глядя в зеркало, она не знала, что придумать, чтобы перестать хмуриться, расслабить этот рот. Она то месяцами не носила своего обручального кольца, то надевала его снова. Читать она стала явно больше и каждый вечер принимала снотворное. Часто ей снился Иахин–Воаз, а днем, несмотря на то, что она старалась себя постоянно чем‑то занимать, он не шел из ее головы.
Воаз–Иахин занимал ее меньше. Порой он вообще казался ей незнакомцем. Они никогда не мыслили в унисон, никогда не были близки так, как могут быть близки мать и сын. Сейчас он меньше всего напоминал ей ушедшего из дому сына, а скорее пустоту, конец чего‑то. Иногда она удивлялась, отчего не слыхать его шагов, гитары, ловила себя на мысли, что приготовить для него. Иногда она гадала, чем он занимается в данный момент. Вылитый отец, думала она. Пропащий, кружащий в поисках хаоса. Иногда отец и сын сливались в ее голове.
Она перелистывала книги стихов, которые Иахин–Воаз дарил ей в молодости. Посвящения были исполнены любви и страсти. Когда‑то он находил ее прекрасной и желанной. А она считала, что он молод и прекрасен, ее мужчина, с которым она будет жить в зеленом уголке, где соединятся сила и успех. Она ощущала в нем величие, как обитатель пустыни чует воду, она жаждала испить той воды. Она полюбила его и заперлась в ванной, и плакала там, ибо знала, что он причинит ей боль.
Они познакомились в университете. Она изучала искусствоведение, он читал лекции по естественным наукам и был блестящим ученым. Затем, в силу непостижимых обстоятельств, он провалил свои экзамены, бросил учебу и начал работать в лавке своего отца. Вскоре после этого его отец умер. А потом и она оставила университет, они поженились и целую вечность жили в комнате над лавкой вместе с матерью Иахин–Воаза, страдавшей хроническими хворями, пока та однажды не попала под колеса автобуса. Если бы не этот автобус, думала жена Иахин–Воаза, она и сейчас была бы жива, глотала лекарства, поучала меня, как нужно заботиться о ее сыне, и рассказывала, какая прекрасная жизнь была у нее, когда ее муж был жив, и какой прекрасный у нее был муж, никогда не упоминая при этом про его любовницу, о которой знали вокруг все, кроме нее самой. Знала ли она? Прекрасный муж. Такой же, как и мой отец с его страстью озеленить пустыню. Хорошее место, как и мужское сердце, — не рядом.
