Но вожаки уверенно вели свои стаи все дальше и дальше.
Берег и шхеры были уже совсем не видны.
Нильс взглянул вниз и — удивительное дело! — ему показалось, что ничего больше не было — ни земли, ни моря. И где-то там, под ними, тоже летели птичьи стаи, тоже проносились, обгоняя друг друга, легкие облака.
Неужели они летят так высоко, что, кроме неба, ничего уже пет?
Нильс посмотрел вверх, потом опять вниз и увидел, что там, внизу, птицы летят как-то странно, запрокинувшись на спины.
Да ведь там море! Спокойное, гладкое, как огромное зеркало, прозрачное море.
И небо — со всеми облаками, с перелетными стаями — отражается в нем так ясно, что самое море кажется небом.
День для перелета над морем был как нельзя лучше. Легкий ветер разгонял облака, словно расчищая птицам дорогу.
Только на западе нависла какая-то темная туча, и края ее почти касались самой воды.
Акка Кебнекайсе давно поглядывала на эту тучу, — туча ей не нравилась.
И недаром! Ветер уже не помогал птицам. Он набрасывался на них и резкими толчками норовил разметать во все стороны их ровный строй.
Начиналась буря. Небо почернело. Волны с ревом наскакивали друг на друга.
— Лететь назад, к берегу! — крикнула Акка Кебнекайсе.
Она знала, что такую бурю лучше переждать на суше.
Трижды пытались гуси повернуть к берегу, и трижды напористый ветер поворачивал их к морю.
Тогда Акка решила спуститься на воду. Она боялась, что ветер занесет их в такую даль, откуда даже ей не найти дороги в Лапландию. А волны были не так страшны, как ветер.
Крепко прижав крылья к бокам, чтобы вода не пробралась под перья, гуси качались на волнах, точно поплавки.
Им было вовсе не так уж плохо. Только Нильс продрог и промок до нитки. Холодные волны тяжело перекатывались через него, словно хотели оторвать от Мартина. Но Нильс крепко, обеими руками, вцепился в Мартинову шею Ему было и страшно и весело, когда они скатывались с крутых волн, а потом разом взлетали на пенистый гребень. Вверх — вниз! Вверх — вниз! Вверх — вниз!
Сухопутные птицы, занесенные ветром в открытое море, с завистью смотрели, как легко пляшут гуси на волнах.
— Счастливые! — кричали они. — Волны спасут вас! Ах, если бы и мы умели плавать!
Но все-таки волны были ненадежным убежищем. От долгой качки на волнах гусей стало клонить ко сну. То один гусь, то другой засовывал клюв под крыло.
Правда, мудрая Акка никому не давала спать.
— Проснитесь! — кричала она. — Проснитесь! Кто заснет — отобьется от стаи, кто отобьется от стаи — погибнет.
Услышав голос Акки, гуси встряхивались, но через минуту сон снова одолевал их.
Скоро даже сама Акка Кебнекайсе не в силах была побороть дремоту. Все реже и реже раздавался над водой ее голос.
И вдруг из волны совсем рядом с Аккой высунулись какие-то зубастые морды.
— Тюлени! Тюлени! Тюлени! — пронзительно закричала Акка и взлетела, шумно хлопая крыльями.
Сонные гуси, разбуженные ее криком, нехотя поднялись над водой, а того, кто заснул слишком крепко, Акка будила ударом клюва. Медлить было нельзя — тюлени окружали их со всех сторон. Еще минута — и многие гуси сложили бы здесь свои головы.
И вот снова стая в воздухе, снова гуси борются с ветром. Ветру и самому пора бы отдохнуть, но он не давал покоя ни себе, ни другим. Он подхватил гусей, закружил и понес в открытое море.
Объятые страхом перед наступающей ночью, гуси летели сами не зная куда. Тьма быстро сгущалась. Гуси едва видели друг друга, едва слышали слабый крик, которым сзывала их старая Акка.
Нильсу казалось, что волны не могут грохотать громче, что тьма вокруг не может быть чернее. И все-таки в какую-то минуту шум и свист внизу стал еще сильнее, а из тьмы выступило что-то еще чернее, чем небо.
Это была скала, словно вынырнувшая со дна моря. Волны так и кипели у ее подножия, со скрежетом перекатывая каменные глыбы.
Неужели Акка не видит опасности? Вот сейчас они разобьются!
Но Акка видела больше, чем все другие. Она разглядела в скале пещеру и под ее каменные своды привела гусей.
Не выбирая места, гуси повалились на землю и тотчас заснули мертвым сном.
И Нильс заснул — прямо на шее у Мартина, не успев даже залезть к нему под крыло.
3
Нильс проснулся оттого, что лунный свет бил ему прямо в глаза. Луна, словно нарочно, остановилась у входа в пещеру, чтобы разбудить Нильса. Конечно, можно было забраться под крыло Мартина и еще поспать, но для этого пришлось бы потревожить верного друга. Нильс пожалел Мартина — очень уж тот уютно прикорнул между двумя камнями. Должно быть, совсем измучился, бедняга.
Тихонько вздохнув, Нильс вышел из пещеры.
Чуть только он обогнул выступ скалы, как перед ним открылось море. Оно лежало такое мирное и спокойное, точно бури никогда не бывало.
Чтобы как-нибудь скоротать время до утра, Нильс набрал на берегу полную пригоршню плоских камешков и стал бросать их в море. Да не просто бросать, а так, чтобы они мячиком прыгали по лунной дорожке.
— Три.., пять.., семь.., десять, — считал Нильс каждый удар камешка о воду. — Хорошо бы до самой луны добросить! Только вот камня подходящего нет. Нужен совсем-совсем плоский.
И вдруг Нильс вспомнил: монетка! У него ведь есть воронья монетка! Деревянному он так и не успел ее отдать.
Вот теперь она все-таки сослужит Нильсу службу.
Нильс вытащил из кармана монетку, повертел ее в пальцах, занес руку назад, выставил ногу вперед и бросил монетку.
Но монетка упала, не долетев до воды, закружилась, зашаталась из стороны в сторону и легла на мокрый песок. Нильс бросился за ней вдогонку. Он уже протянул за монеткой руку, да так и застыл на месте.
Что это? Что случилось?
Море исчезло. Прямо перед Нильсом возвышалась глухая каменная стена.
Нильс задрал голову. Стена была такая высокая, что закрывала чуть ли не полнеба. Верхний край ее кончался зубцами, и было видно, как в просветах между ними шагал часовой в блестящем шлеме, с копьем в руках «Может, я все-таки сплю?» — подумал Нильс Он крепко-накрепко зажмурил глаза и быстро открыл их Стена по-прежнему стояла перед ним. Самая настоящая стена, сложенная из крупных необтесанных камней. Невдалеке между двумя круглыми башнями Нильс увидел ворота. Тяжелые кованые створки их были наглухо закрыты. Но чуть только Нильс подошел поближе, ржавые петли заскрежетали, заскрипели, и ворота медленно раскрылись, как будто приглашая Нильса войти.
И Нильс вошел. Под низкими каменными сводами сидели стражники, вооруженные топориками на длинных древках, и играли в кости Они были так заняты игрой, что даже не заметили, как Нильс проскользнул мимо них. Сразу за воротами была большая площадь, а от площади во все стороны расходились улицы. В городе, наверное, был праздник. Повсюду развевались пестрые флаги, весело горели цветные фонарики. Да и народ на улицах тоже был разодет по-праздничному: мужчины в длинных бархатных кафтанах с меховой опушкой, в шапочках, украшенных перьями; женщины — в расшитых серебром и золотом платьях и в кружевных чепчиках с бантами, торчащими на голове, как бабочки.
Таких богатых нарядов Нильс никогда не видел, разве что на картинках в старой дедовской книге, которую мать давала Нильсу рассматривать только по воскресеньям.
Но странное дело: хотя по всему было ясно, что в городе праздник, никто не смеялся, не пел, не шутил. Лица у людей были печальные и встревоженные, и все молча с беспокойством посматривали вверх.
Нильс тоже посмотрел вверх.
Высоко над всеми крышами поднималась четырехугольная башня. В каменную стену ее были вделаны часы. Огромным круглым глазом они смотрели вниз, на город.
«Вот хорошо, что тут часы есть! — подумал Нильс. — Погуляю часок и вернусь назад».
И он весело зашагал по улицам.
Никто не обращал внимания на Нильса. Не так-то легко было разглядеть его в толпе. Он свободно бегал по городу, рассматривал дома, заглядывал во дворы.
И отовсюду, куда бы он ни пошел, он видел часы на башне.
На одной из улочек возле каждого крыльца сидели нарядные женщины и молча пряли золотую пряжу. Время от времени они тяжело вздыхали и посматривали на башенные часы.
«Наверное, устали всю ночь работать», — подумал Нильс и свернул в другую улицу.
Тут тоже шла работа. По всей улице разносился звон и лязг металла — это оружейных дел мастера ковали кинжалы и мечи.
Изредка они отрывались от работы, чтобы отереть рукавом пот со лба и украдкой взглянуть на часы.
На третьей улице башмачники шили сафьяновые сапоги и туфли с меховой опушкой, на четвертой — кружевницы плели кружева, на пятой — гранильщики шлифовали блестящие разноцветные камни.
И все работали молча, только изредка поднимая головы, чтобы поглядеть на башенные часы.
Долго бегал Нильс по городу, пока не выбежал на большую, просторную улицу.
По обеим сторонам ее тянулись лавки. Двери их были широко открыты, полки завалены товаром, но торговля шла не очень-то бойко.
