— Катапульты? — удивлённо переспросил я.
— Да, именно так. Ты знаешь, что такое катапульта?
— Догадываюсь, — сказал я и он подтвердил, что я догадывался верно, когда словесно обрисовал и саму катапульту, и принцип её действия.
Затем Фелимид рассказал про печальные последствия битвы и про сгоравшие прямо на воде корабли. С тех пор Декедда укрепила свою независимость и стала ещё могущественней. Король, было, придушил свою гордость и пожелал начать переговоры. Но город-отступник отказался от любого сотрудничества. Отказался даже от взаимовыгодной торговли. В Декедду проникли новые религиозные веяния и оттуда ответили смехом на требовательный призыв духовников возвести храм во имя всеобщего смирения. Своевольные смуглокожие люди не приняли смирение за догму, и сейчас Астризия находилась в состоянии войны с городом-государством. В состоянии религиозной войны. Духовенство всячески пытается воздействовать на короля и заставить выдвинуть войска для усмирения неверных. Объявить священный поход и призвать к оружию паломников. Но король понимает, что пересечь горы невозможно. Даже малый гарнизон сможет остановить огромную армию, если будет обрушен завал. Чтобы его расчистить, понадобятся многие зимы. Но столько времени держать армию в предгорьях — безумие. От холода и болезней умрут тысячи или десятки тысяч. А король, насколько знал Фелимид, всегда был рассудителен.
Я попросил его рассказать про короля и он улыбнулся; мне стало понятно, что монарха он если и не любил, то, по крайней мере, уважал.
Король Астризии Анфудан Третий — говорил Фелимид — хоть уже находился в почтенном возрасте, умом обладал изрядным. Мало кто мог обвинить его в неразумных действиях или плохом управлении. Он делал всё, что в его силах. Но, как поговаривали те, кто оставался в столице и снабжал Фелимида вестями, стал рассеянным в последнее время. Божье наказание бесплодием переживал тяжко. И хотя он успел воспитать четверых сыновей, старший из которых — Тревин — управлял Равенфиром, хотел иметь ещё детей. Королева Исида была ещё достаточно молода и тоже тяжко переносила всеобщий недуг. За много зим без возможности зачать ребёнка, она, как Фелимид сам слышал, перепробовала множество эликсиров. Покупала их и у известных лекарей, и у шарлатанов. Истощила тело, а потом долго хворала. Теперь и король, и королева, как утверждали друзья Фелимида при дворе, потеряли волю к жизни. Смиренно ждали конца — своего или всего мира — и окончательно поддались влиянию духовников.
Я сделал в голове важную зарубку и спросил у него про старшего сына короля.
— Принц Тревин унаследовал лучшие черты отца, — уверенно произнёс Фелимид. — Я, правда, нечасто с ним встречался в последнее время, хоть и вхож ко двору. Как и все дети короля, он умён и рассудителен. Не импульсивен. Ничего не делает, не продумав полностью. Коммандеры армии говорят, что он талантливый полководец. Когда семь зим назад Кондук высадил большой отряд и полностью сжёг нашу северную твердыню — город Халтберн — именно Тревин повёл войска в бой. Захватчиков сбросили в холодные океанские воды и лишь половине из них удалось спастись. Но город до сих пор не восстановлен… Да к тому же Тревин — везунчик! Его называют любимцем Фласэза. Жена успела принести ему двойню незадолго до появления в небе карающего огня. Он счастливый отец… В отличие от меня.
Фелимид тяжко вздохнул, а глаза сделались печальными. Видимо, он понимал, что познать счастье отцовства ему уже вряд ли суждено.
— Не успел? — я всё же не удержался и задал бестактный вопрос.
— Я был слишком молод тогда. Слишком глуп. Прислушивался к тем, кого не надо было слушать. А когда случилось то, что случилось, было уже поздно… Так что мне, наверное, не видать… Если, конечно, ты не поможешь, аниран.
Он посмотрел на меня с такой надеждой, что я неловко закашлялся. Затем сделал глубокий вдох и сказал:
— Скажу тебе честно, Фелимид. Я не собираюсь впустую тратить ни своё время, ни время вашего мира. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы во всём разобраться. У меня уже есть догадки и понимание того, что надо делать. Но сначала мне нужно кое в чём разобраться. Скажи мне, почему духовники посчитали, что государству нужно смирение как фундамент для построения религии? Почему они так уверены, что непротивление воле божьей чем-то облегчит страдания народа?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я не понимаю тебя, аниран, — он вновь повторил то, что уже говорил. — Я не служил при храме, но тоже истово верую. Я верую в божественную кару за грехи наши. Если мы не грешники, то чем заслужили такое наказание? За что триединый Бог с нами так поступил? Мы были недостаточно покорны, недостаточно смиренны, недостаточно кротки. Я верю, что мы получили по заслугам. И теперь ты должен стать воином Фласэза, помочь нам и возглавить войска смиренных, когда он придёт…
— Что? — в этот раз уже я выпучил глаза. Ранее ничего подобного я не слышал. Даже в рассуждениях старейшины Элестина. — Объясни, о чём ты?
— Когда я был молод и крутился при дворе в Обертоне, — тщательно подбирая слова, начал говорить Фелимид. — Мне удалось краем глаза посмотреть на копию «Книги Памяти Смертных». Ту, что в храме, охраняли усердно и никого не подпускали, кроме святых отцов. Но на копию в книгохранилище Обертона я успел посмотреть одним глазком. Я прочёл лишь окончание. Там написано, что когда останется последний пришедший с небес, Фласэз придёт. Он увидит своего наместника и спросит с него. Спросит: достойна ли его паства жизни или всё так же преисполнена гордыни и спеси? Смирилась ли с судьбой и расплатилась ли за грехи? И если аниран так и не станет милихом, не станет нашим спасителем, Фласэз огнём уничтожит мир. А если станет — милостиво позволит анирану самому решать нашу судьбу.
— Звучит просто жутко, — прокряхтел я, и ещё сильнее захотел прочесть эту чёртову книгу. — А что там написано про аниранов?
— Что-то написано, наверное, — пожал плечами Фелимид. — Я только слышал, что они будут не похожи на нас, хоть и выглядят так же… И только глядя на тебя, я понял, что имелось в виду… А теперь скажи мне, зачем ты убил эстарха? Ладно, убить дезертира ставшего разбойником — почётно. Но напасть на духовника — это такой же грех, как напасть на анирана. Они несут ЕГО слово и кроме них нет у нас защитников.
Я налил себе грамм пятьдесят секхи, выпил залпом и затарабанил пальцами по столу. Этот королевский дознаватель не похож на глупца. Не похож на фанатика. Он похож на оболваненного вредной религией человека, конечно. Но далеко не глуп. И занимает высокое положение, очевидно. Знает короля, королеву, принца. Владеет имением и имеет сто душ в услужении. Можно ли ему доверять? Можно ли с ним поделиться мыслями? Можно ли ему намекнуть, что их религия никуда не годится? Она приведёт к тотальной деградации населения и никакая вера в каких-то там Фласэзов не поможет. Они должны помочь себе сами. И, для начала, должны перестать быть такими апатичными. Должны видеть свет в конце тоннеля, а не просто ждать конца. Они должны захотеть измениться. И в этом, несомненно, я видел для себя первостепенную задачу.
Я говорил с Фелимидом долго и осторожно. Аккуратно подбирал слова и объяснял поступки. Рассказал, что делал тот мерзавец с кадилом в руках и ради чего привёл работорговцев в деревню. И сказал, что впредь буду так поступать с каждым. Если вновь кто-то посмеет красть детей и я это узнаю, всей своей аниранской ненавистью я на него навалюсь. Не пощажу и не дам занять место в рядах армии Фласэза. Уничтожу не сомневаясь.
Фелимид слушал меня с поникшим лицом. Поступок святого отца Эолата вызвал у него негодование и он сам был готов заточить такого подлеца в темницу. Но мои идеи ему не понравились. Я сказал ему со всей откровенностью, что хочу выжечь под корень религию, плодящую пассивных амёб. И он испугался. Да, зря, наверное, я говорил с ним так категорично. Но я хотел, чтобы он хотя бы постарался понять опасность пропаганды идей смирения. Так у самых обычных людей не только воля к сопротивлению пропадёт, но и воля к жизни. Я пытался донести свои мысли до Фелимида, но он только мотал головой, как робот, и не соглашался. Он утверждал, что они получили по заслугам и лишь благодаря духовным пастырям могут получить шанс замолить грехи. Казалось, он не понимал, что это всего лишь надувательство.
