при мысли о веревке на ее коже, клейкой ленте на ее рту и еще чего-то похуже…
Я смотрю на эти царапины, желая, чтобы замедлилось биение моего сердца. Впервые за многие годы я скучаю по своему M4. Скучаю по своему глоку. В течение многих лет я не чувствовал себя солдатом настолько остро, но сейчас, с этим праведным гневом, этим реальным страхом, мой мозг галлонами выбрасывает адреналин в кровь, — я мог бы вернуться в Карпатию и свернуть горы.
— Мы к этому были готовы, — говорит Гарет, прерывая мои мысли, медленно засовывая пистолет в кобуру и снова застегивая пиджак. — Была возможность, что мы их упустим.
Я оглядываюсь назад на особняк Корбеников, тот, который принадлежит родителям Абилин Корбеник, тете и дяде Грир. Вспоминаю о телефонных записях, которые Гарет и Ву показали мне в самолете; это Абилин написала Грир сообщения посреди ночи и заманила ее в вестибюль. Думаю о незамедлительных действиях, которые предпринял Мерлин, пока мы были в воздухе, найдя все объекты собственности, к которым у Абилин был доступ, и исключив все, кроме этого.
Наконец, я думаю о руке Абилин, продетой вчера через мою руку, в то время как мы шли по проходу к Эшу. Я не очень хорошо ее знаю, но никогда бы не догадался, что она способна на это.
«Грир узнала бы дом, — мрачно думаю я. — Ее похитили, используя дом, принадлежащий ее семье…»
— Абилин сказала Мерлину и секретной службе, что ее телефон был украден два дня назад, — говорит Ву. — Мы не можем сбрасывать со счетов возможность, что она может говорить правду, и что люди Мелваса воспользовались связью Абилин с Грир.
— Также мы не можем сбрасывать со счетов возможность, что она врет, — говорит Гарет, и есть что-то настолько информативное в том, как она говорит, что это не звучит цинично, просто правдиво. — В конце концов, несколько человек указали, что этой зимой в Женеве у нее была любовная связь с одним из людей Мелваса. Так что это вполне возможно.
Я отрываю глаза от мокрой поцарапанной древесины. Мне нужно почувствовать в руке пистолет. Или нож. И мне нужно двигаться.
— Куда дальше? — спрашиваю я, хотя уже знаю.
На самолете они показали мне фотографии горного курорта, который купил Мелвас под другим именем, курорта, который согласно фотографиям спутника, сооружен, как замок. Это является прекрасным местом для удержания тайного пленника. На бумаге курорт принадлежит другому, связь такая далекая, что случайно ее никто не найдет, и, судя по данным разведки, Мелвас собрал вокруг него небольшую армию.
— Сейчас мы отправимся в Карпатию, — говорит Гарет, и в ее глазах есть блеск, который она не может скрыть. Я рад. Это значит, что она такая же кровожадная, как и я.
ГЛАВА 8
Грир
Настоящее
Не знаю, как долго нахожусь на лодке. Я сопротивляюсь и борюсь, пока меня затаскивают на нее, пинаюсь, кусаюсь и кричу, хотя знаю, что ближайший дом находится в полумиле отсюда, и меня точно не услышат из-за звука разбивающихся волн. А затем я чувствую острую боль в плеч — укол иглы с последующим жжением, и мир исчезает.
Когда я прихожу в себя, меня несет на руках «Не-Дэрил» на другой док. Солнце яркое и горячее, поблизости кричат птицы. Я хочу пить, так ужасно сильно хочу пить, и чувствую себя такой слабой, словно мои мышцы сделаны из морских водорослей. Я пытаюсь пошевелиться, пытаюсь сопротивляться или хотя бы заговорить, но ничего не получается. Меня снова окутывает тьма.
Когда я, наконец-то, окончательно просыпаюсь, то, к счастью, не связана и без кляпа во рту, сижу в самолете в отдалении от других. Он маленький, вокруг все обшарпанное и скромное, здесь только «Не-Дэрил», трое других мужчин и я.
«На рейсе «Похищение» нет бортпроводников, но довольно чисто, — думаю я, устало. — Две звезды».
Я поворачиваю голову, лежащую на спинке сидения, и смотрю в окно. Под нами мелькают горы, в основном низкие и зеленые, со случайными участками скал то здесь, то там, далеко впереди я вижу, что горы становятся выше, темнее. Я знаю, что эти горы пережили войну, по всем тем фото, документальным фильмам и дрожащим кадрам с камер на шлемах, снятыми солдатами.
Карпатия.
На одно лишь мгновение я позволяю себе не думать о том, что нужно бороться. Позволяю страху отступить. И думаю лишь о своей свадьбе. Это был мой последний день на свободе, а я даже не догадывалась, и насколько уместно, что свой последний день свободы был тем днем, когда я охотно отдала свою свободу Эшу.
Просто из-за мысли о нем у меня начинают гореть веки, и я быстро закрываю глаза, боясь расплакаться около этих людей. Эш в смокинге, надел кольцо мне на палец. Эш удерживал меня в объятиях, пока мы танцевали под песню Этты Джеймс «At Last», под песню, под которую танцевали они с Эмбри. Эш шептал что-то Эмбри, пока ласкал его, шептал что-то мне, пока они с Эмбри трахали меня. Мы, втроем, держась за руки, давали обещание… важное обещание. Любить. Попытаться. Сдаться на милость беспомощных чувств, которые все мы испытывали друг к другу.
Всего лишь на один эгоистичный момент я позволяю себе побыть «девицей в беде». Позволяю себе быть бесцельной плаксивой «девицей в беде». Я тоскую по своей жизни до похищения, по вчерашнему дню… или это было два дня назад. Я тоскую по своему свадебному платью и по вуали, по церкви, украшенной цветами, по моему жениху и по шаферу. Тоскую по нашей первой брачной ночи, по брачной ночи, которую я чувствую даже сейчас из-за болезненной чувствительности в некоторых местах. Тоскую по ощущению зажатости между двумя телами, которые люблю больше всего в этом мире, ощущению их потной кожи, твердых мускулов и укусов, которые они использовали, когда не могли найти правильных слов и прошептать их мне.
Всего лишь на мгновение я позволяю себе потворствовать мысли, что они придут за мной. Что, в тот момент, когда приземлится этот самолет, мой король и мой принц будут там, готовые унести меня из этого странного места и от людей, которые причинят мне вред. Что в этот самый момент Эмбри и мой муж летят ко мне. Я позволяю себе надеяться на это, ведь это единственное, на что я могу надеяться. Что они найдут меня любой ценой, и все будет в порядке.
Большим пальцем провожу по тонкой полоске металла на безымянном пальце, той, что
