— Это что?
— Я решил уйти после того, как со мной побеседовали в комитете комсомола. Давай?
Мы выпили за рок-н-ролл — последнюю перед котлетами.
— Заседание комитета комсомола, пригласили меня. Они сидели за столом, я перед ними стоял. Уже маразм, да? — хмыкнул он. — Все очень вежливо, они, конечно, знал, кто у меня отец. Первые десять минут секретарь по идеологии — парнишечка такой субтильный, с голоском тоненьким, — рассказывал о борьбе, которую ведут против нас империалистические страны, используя как оружие разные виды искусства, литературу, кино, балет, в том числе рок-музыку. Я должен это понимать, как будущий работник идеологического фронта. Потом показали мне список запрещенных рок-групп — был тогда такой список, составленный каким-то умником в отделе пропаганды ЦК ВЛКСМ, по какому принципу его составляли, абсолютно непонятно, туда входили Нина Хаген, Scorpions, Элтон Джон, Pink Floyd и мы. Намекнули, что грядут меры, и мне лучше расстаться с моими неблагонадежными друзьями. Секретарь комитета была тетка, она так и сказала — «неблагонадежными друзьями». Готов ли я? Хмыри все такие были, знаешь, комсомольского вида, в галстучках, и среди них она, сука такая, в синем платье, на правой груди комсомольский значок, с красным фейсом… Она старше всех была, аспирантка, что ли. Кобыла такая.
— А ты что?
— А я что? Вот Мираж бы плюнул ей в глаза, он же герой был. Роки засветил бы всему комитету между глаз. А я промычал что-то в ответ, типа «да, само собой, но нет, потому что не знаю», но они на такой финт не купились — сказали, что дело серьезное, что за развитием событий следят наверху и ждут от меня правильных решений…
— Ну, не тяни. А ты?
— А что я? Я же не пират Билли Бонс, а студент МГИМО, блин! Испугался. Присел скромненько на уголок стола, написал бумагу, что ни в каких мероприятиях, связанных с Final Melody, участвовать не буду. Число и подпись. Отдал им. Чувствовал себя так, как будто меня публично изнасиловали. Хорошо ещё никого не заложил, ха-ха, — сказал О'Кей очень язвительно и совершенно трезво. — Не люблю про это вспоминать. Давай лучше ещё разок вмажем перед котлетами!
Он налил. Слез с дивана. Встал передо мной, выпятив грудь, округлым жестом подняв руку с рюмкой.
— Мы ветераны, — сказал он, стоя передо мной с рюмкой водки в руке, торжественно и гордо, — мы можем позволить себе вмазать перед котлетами хоть сто раз! Мы такое поколение, ядрена коломашка, да! Мы воспитаны на музыке Deep Purple! Френд, сейчас мы с тобой выпьем, и я поставлю тебе Клэптона. Любишь Клэптона?
— Люблю.
— Молодец. Все прошло, Moonlight Drive, все прошло к такой-то матери. Мы стали славными хрычами. Ну, ты, может быть, ещё и не хрыч, — смягчился он, — но я-то уже точно хрыч первостатейный, поверь мне! Я впариваю людям китайские материнские платы. Он начал смеяться, и я вслед за ним. Мы выпили уже достаточно водки, и в том, как он говорил, в его интонациях, в его ужимках, действительно было что-то смешное, и он смеялся над собой, и я смеялся вместе с ним. — Вот она, моя vita nuova, ты видишь теперь. Но как прекрасно все это было, как потрясающе-прекрасно все это было тогда, в те годы, когда я играл на басу в Final Melody!
Из кухни уже доносился одуряющий запах раскаленных котлет. О’Кей вынырнул из сумрака и, радостно посмеиваясь и почесывая то нос, то бакенбарды, снова потянулся к бутылке.
1
Кстати, у них была и вещь с таким названием — рок-н-ролл минут на десять, с припевом, состоявшим из одной строчки: Нам всех послать, вас всех послать, ла-ла, ла-ла, ла-ла. И так далее.
