- Расходитесь по своим комнатам,- снова крикнул он.
Пейролю пришлось помочь мне подняться со скамьи.
- Ты прав,- сказал он, и я восхитилась его умением взять нужный тон.После полуночи луна вообще спать не дает. Я-то, во всяком случае, иду домой, и прости меня, если я тебя разбудил.
До самого рассвета я не сомкнула глаз, меня била дрожь. Когда мальчики отправились утром на занятия, я бросилась в спальню к Рено. Из окна плохо было видно каменную скамейку, мешали ветки. Под тем предлогом, что я, мол, обронила там носовой платок, я послала Ирму на то самое место. Велела ей сесть, чтобы мне были, видны ее ноги, но жесты едва различала; потом спросила через окошко, не нашла ли она моей пропажи; но не расслышала ответа и попросила ее повторить.
Правда, у Ирмы голос хоть и пронзительный, но на расстоянии он почти неслышен.
Все последующие дни я видела, что Рено нервничает, но надеялась, что причина этого - школьные дела... Классные занятия у него кончились. И у Пейроля тоже. Мы вступили в страшную для учеников и родителей полосу - в затишье между концом занятий и началом экзаменов, на ничейную землю школьных битв.
- Ох, скорее бы уж провели эту реформу с дипломом! - сетовал Рено.- Уж сколько времени обещают, а главное, все ведь согласны. А мы, ученики, в первую очередь. Ну к чему вся эта волынка? И ты такого же мнения, Жюстен?
Нет, у Жюстена, очевидно, было не совсем такое же мнение. Ответил он уклончиво, но по его словам я поняла, что звание бакалавра звучит для него по-прежнему заманчиво. Оно как бы пропуск в обетованную землю. Он вспомнил и рассказал нам без ложного стыда - это качество я особенно в нем ценила,что его дедушка с боязливым почтением говорил об этой "бумаге", как о некоем символе восхождения вверх по социальной лестнице, как об эмблеме, о которой и мечтать не смели такие люди, как они, по крайней мере их поколение. Жюстен унаследовал этот взгляд, и он-то, очевидно, служил ему маяком в его школьных занятиях, и, разумеется, он не сочувствовал этой пресловутой реформе, боялся, что она придет слишком рано и лишит его столь чтимого документа.
Занятия в лицее окончились, а он остался у нас. Его книги, тетради, логарифмическая линейка, перекочевавшие из интернатского шкафа в шкаф нашей комнаты для гостей, уже три месяца гостили в Фон-Верте. Так же, как и он сам. До экзаменов осталась только одна, зато скверная неделя, ну так мы проведем ее вместе. Не могла же я выбрать как раз этот момент, чтобы отослать Пейроля снова в интернат, к другим пансионерам - его и его незатейливый багаж. Но я не желала решать этот вопрос без Рено, хотя бы для формы, а Рено не возражал:
- Мне лично он не мешает.
- Как так не мешает? Он же может тебе помочь! Повторит с тобой перед экзаменами пройденное.
- Ну, знаешь, забивать себе башку накануне экзамена даже вредно. И потом я, в сущности, уже подготовился.
Этот слишком развязный тон не рассеял моих подозрений.
Письменный экзамен должен был первым сдавать мой сын. А через два-три дня - Жюстен. Рено явился после французского сочинения в состоянии крайнего возбуждения, он твердил, что поступил здорово, выбрав тему, которую почти никто не взял, а главное, развил ее так, как наверняка никто не развивал: "Тут я тебе ручаюсь".
- Они все набросились на выигрышную тему. А я взял другую тему и написал все наоборот - в основном о жестокости великих классиков Расина и Мольера. Больше того, две страницы посвятил садизму Мариво, усекла?
Этот отчет меня скорее напугал, но в ответ я услышала, что мои представления о классическом театре ужасно устарели, а их экзаменаторы известны широтой взглядов. Мой сын кичился своим антиконформизмом: "Лично я веду и буду вести беспощадную войну против любых условностей, любых общепринятых мнений",- заявил он со всем пылом житейской неопытности. Но я, прожив жизнь, давшую мне слишком большой опыт, о чем Рено, кстати сказать, знал,- была ли я достаточно подкованной, дабы оспаривать его убеждения? Напротив, я радовалась, что он, находившийся в особом положении, не тянется к благонравию. Но этот антиконформизм был у него лишь одним из способов приспособляться ко мне. По мере того как утверждалась его личность, по мере того как на моих глазах каждые полгода или, вернее, непрерывно он сбрасывал свою предыдущую кожу, подобно животному, проходящему линьку, моя ответственность тоже дробилась, множилась. Уже прошли те времена, когда ответственность эта ограничивалась вопросами гигиены, питания, здоровья, завтрашнего дня.
Жюстен после письменного экзамена проявил меньше оптимизма, хотя, по-моему, это скорее предвещало успех. Рено тем временем допустили до следующего экзамена, но, зная свое слабое место - математику, он боялся устного, и я тоже его боялась. К тому же нам не было известно, какую отметку он получил за сочинение и давала ли она ему преимущество, и какое именно. Можно было, конечно, успокоиться тем, что на устном экзамене по языку он, несомненно, получит отличную отметку, так как, храня верность его американскому происхождению, я приучила Рено с самого раннего возраста говорить со мной по-английски и он фактически одинаково свободно владел двумя языками, но с годами это стало казаться мне столь естественным, что я уже не видела в этом никаких преимуществ в смысле учебы. Словом, сложный механизм чрезмерных страхов, который при приближении экзаменов особенно усиленно заработал в умах юных лицеистов, непомерное значение, придаваемое испытаниям, ложные представления в конце концов взбудоражили и меня, особенно потому, что оба мальчика были все время у меня перед глазами.
В тот день, когда мой сын должен был сдавать математику, свой последний устный экзамен, я решила пораньше удрать со стройки, чтобы быстрее узнать окончательный результат. А как прошел экзамен у Жюстена, мы узнаем только завтра. Я не стала ждать их у выхода из лицея среди лихорадочно возбужденной толпы выдержавших и провалившихся, а присела на придорожную тумбу под платанами у рубежа наших владений, надеясь увидеть их издали. Услышав жужжание мопедов, я вскочила. Наконец они показались из-за последнего поворота грейдерной дороги, идущей среди высокого вереска.
- Ну как?
Оба мальчика стояли передо мной рядком, упершись ногами в землю. Немота Рено свидетельствовала о катастрофе, о провале. Первым заговорил Жюстен.
- Результаты экзаменов сообщат только завтра, слишком большой наплыв.
- Ох, - вздохнула я, одновременно испуганная и уже вновь начавшая надеяться.- Но тебе хоть попался вопрос, который ты знаешь? По-твоему, ты отвечал хорошо?
Рено промолчал. А тот, другой, которого я вопрошала взглядом, пожал плечами, как бы говоря, что сам ничего не знает. Мы двинулись по аллее к дому, мальчики шли рядом со мной, ведя за руль свои мопеды. Обезоруженный моим настороженным молчанием, наш недоверчивый Рено решился: то, чем он отказывался делиться с Пейролем, человеком компетентным, он снизошел объяснить мне, несведущей, и сообщил о том, какие вопросы ему задавали и как он отвечал.
- Но если ты так отвечал, это же прекрасно,- Жюстен даже остановился.
- Давайте поговорим о чем-нибудь другом,- воскликнул Рено.- Хватит и того, что они целый день из меня жилы тянули, эти старые задницы. Хоть здесь-то не будем продолжать.
Впервые я услышала от сына такие грубые слова, но не сделала ему замечания и спросила, боюсь, с некоторым запозданием:
- Ну, а вы как, Жюстен? Как ваши экзамены? Довольны?
- Пока и я тоже ничего не знаю.
Моя тревога перелетела от одного к другому. Мы подошли к дому.
- Вот что, ребятки, я иду к себе в кабинет. Полная свобода. Встретимся за ужином.
Но работала я плохо, то и дело смотрела на часы, прислушивалась. В конце концов мне показалось, что каждый сидит, закрывшись у себя. Отделенная от них запертыми дверями, стенами, сводом, я вся была с ними, с их неотступными мыслями, и эти мысли объединяли нас через все преграды; я-то чувствовала это сообщество, а вот мальчики? Словом, целых три часа я провела в глубоком одиночестве.
Всех троих нас свел час ужина еще задолго до призывного удара колокола. Эти ужины были нашим вечерним сбором после по-разному проведенного дня.
Мы встречались за столом, мы становились настоящей семьей. Когда, пройдя через холл, я вошла под наши шелковицы в уверенности, что явилась первая, я увидела, что справа мимо дома сюда идет Рено, неся в руках овощи, и Жюстен тоже появился из глубины сада, где солнечный свет омывал еще подножие сосен. Каждый из них покинул свою комнату, не интересуясь ни друг другом, ни мною.
- Знаешь, мама, я был в огороде и нарезал артишоков. Будем есть их сырыми с солью. Я вчера и сегодня утром не мог их есть из-за устного экзамена: от сырых артишоков начинаешь мямлить. Но сейчас, когда экзамены кончились...
- Прекрасная мысль - подать их к ужину. Отнеси-ка свои артишоки Ирме, пускай она их хорошенько помоет. Правда, я никогда не слышала о таких особенностях сырых артишоков, ну да ладно, будем мямлить хором. Ох, нет-нет, вы, Жюстен, их не ешьте! У вас завтра утром экзамен.
