он прочел такое недоумение, словно бы одним только предположением, будто бы ее переживания хоть как-то связаны с ним, он совершил немыслимый грех.
– Я дал тебе повод так поступить, – объяснил Тристан, как бы заранее оправдываясь. – Если бы я обрисовал событие как-то иначе, не как свершившийся факт…
Либби почесала шею и наконец-то обернулась.
– Я бы все равно поступила так, а не иначе. В конце концов, у меня не осталось бы выбора. – Она покачала головой. – Ты лишь дал мне повод забить на последствия.
– Я хотел, чтобы ты вернулась, – невозмутимо напомнил Тристан и подошел к ней решительным шагом. Она застыла, но потом неохотно подвинулась, освобождая место. – И я тебе не лгал, – еще тише, гораздо тише произнес Тристан.
Либби сглотнула, и он приготовился, буквально глядя ей в рот, услышать то, что она скажет: попросит прощения, признает вину? Каково ей сейчас? Грустно? Или она исполнена сожаления? А может, – эгоистично думал он, – в ее душе пылает то же пламя, что и в его?
В конце концов, это к нему она пришла. Он шептал ей: «Все хорошо, Роудс, тебе больше ничего не грозит. Теперь все хорошо, Роудс, ты дома».
И еще он избавился от тела.
Теперь такое давались легко – благодаря Нико де Вароне. Благодаря тому, что весь прошлый год каждый инстинкт Тристана подвергался проверке, а совесть становилась гибче. Все, кто когда-либо дышал, смеялся, обманывал, предавал, превратились в пустые, безликие кванты, некий сплав мельчайших шажков к свободе в поступках. И Либби – после того, как пропала, пробегала где-то там, в поисках чего бы то ни было, – вернулась сюда, к нему. Встала на пороге комнаты, в которой он лежал один на кровати, а он, не спросив и не суля ничего, просто налил ей чаю. Уложил спать, а после отправил в душ. Смыть с себя сажу и пепел, которые теперь покрывали и его, как соучастника, подельника, которым он согласился стать без сомнений и колебаний.
Казалось бы, все легко и понятно. Разве нет? Тристан тосковал по Либби, и наконец-то она возвратилась. Куда уж проще? Но в чем-то Тристан прокололся. Либо когда не стал ничего у нее выпытывать (не то что Нико), либо намного, намного раньше, но он упустил момент. Атлас оказался прав: Тристан тоже совершил ужасную ошибку, он же мог и разобраться с ней. Либо исправить, либо принять. Промучившись с внутренними противоречиями и сомнениями, он не успел вовремя проявить свой фирменный пессимизм. Низменный импульс быть правым там, где ошибались другие, перестал казаться его привилегией. Тристан вручил Либби инструкции к действию, прописал исход, чиркнул спичкой и отошел. И пусть он связал свое будущее с Атласом, в своей вере он должен был укрепиться не меньше, чем Либби – в своей. Больше он не мог позволить себе роскошь сомнения.
Он подался ближе и убрал ей за ухо прядку волос. Либби чуть покраснела. Как прежде. И когда она обернулась, он погладил ее по щеке, коснулся кончиками пальцев ее губ.
В воздухе ощущался пульс, похожий на тиканье часового механизма, обратный отсчет до смутного и пока неизвестного события. Тристан снова погладил по щеке Либби, но она уверенно взяла его за руку. По ее взгляду Тристан сразу понял, что между ними, чего она хочет.
Ей даже не пришлось просить.
Остановить время было просто. Легко и естественно, как сказать, где у тебя в груди стучит сердце, где насосами работают легкие. Либби не видела, как он придает пространству вокруг новую форму, как мир изгибается, подчиненный его воле, а может, и их энергии, потому что теперь только она, эта искра между ними, и стала единственной движущей силой. Они уподобились звездам посреди бескрайнего неба, песчинкам в далекой пустыне, пылающим галактикам, отраженным в некоем кривом зеркале. Блику, вспышке на краю поля зрения – мелочи, последней не утратившей смысл.
Последнему, что еще оставалось.
Либби не видела того, что видел Тристан. Она заметила толику его возможностей, проблеск, похожий на сполохи вроде тех, под которыми он однажды ее отыскал. Но она чувствовала, как время тает, растворяется в их поцелуе сахарной ватой, словно недомолвки и ложь, – однако сама сила для нее по-прежнему оставалась непознанной. Эта магия была сродни ощущениям или, наверное, сну.
Может, поэтому он и не знал, как ей сказать. Убедить ее, Кассандру, видевшую падение Трои, что Атлас неким образом прав. Вместе они еще что-то да значат. Магия, которую они творят, наделена смыслом; то, чего они еще не создали, по-прежнему важно, а фундаментальная истина такова: просто придя в Общество – лишь переступив порог поместья, – они все молча, коллективно это признали.
Концы, начала – здесь все теряло значение, как бессмысленные, нереальные фрагменты вечного ответа, самого этернализма. Что есть время, если не с чего начать и негде завершить отсчет? Ничто. Или все, что так же ничего. На этот вопрос ответить был способен лишь Тристан, и не задать его он сейчас просто не мог.
По его воле они словно бы застыли в некой асане. Но вот наконец время вернулось, понеслось вскачь и замедлилось. Призвало его назад в этот мир, к той версии реальности, что ожила с бурным вздохом Либби. Противиться было уже невозможно. Только не близости, а тому, что в этом мире он чуть не лишился ее. Чуть… Почти… Но не совсем.
– Так сильно боишься за свою душу, Кейн? – пьяным голосом спросила Либби. Она упиралась ладонями в его грудь и смотрела как будто сквозь них, прямиком в его сердце, в самую его сущность.
Мгновение слишком затянулось. Нельзя было молчать или бездействовать, но то, что подавалось как шутка, ужалило ядовитым клыком.
– Даже близко не так, как должен бы.
Он снова ощущал вкус желания, от которого, как от танинов, вязало во рту. Он обхватил ладонями ее щеки и приподнял голову. С ее губ вместе с легчайшим вздохом беззвучно слетело его имя.
«Тристан…»
Ее застывший взгляд, сбивчивое дыхание. Неподвижное тело на полу комнаты. Немая сцена в кабинете Атласа Блэйкли. Это тело Тристан знал. Он не просил объяснений, не задавал вопросов, понимая: Либби пока не готова. Пока. Но однажды она все расскажет. Ей придется кому-то все рассказать, так пусть это будет он. Была ли она убийцей прежде, чем вошла в кабинет?
«Тристан, прошу, помоги мне».
Целуя Либби, он чувствовал ее нерешительность, трепет, то, как нужда в ней борется с присутствием страхов. Его поцелуи и ласки как бы шептали: доверься мне, – и Либби расслабилась.
