Нет-нет, чем больше думал Кулемин, тем все более утверждался в тех мыслях, которые только что высказывал в обкоме. Он даже подумал с удовлетворением, что первый секретарь обкома, слушая сообщение Хохлова, увидит, как прокурор Кулемин, кроме всего прочего, озабочен сохранением престижа города. И не только города… Хотя на самом деле все было наоборот, и престижу города удар сейчас наносил именно он, прокурор Кулемин, пытающийся прикрыть явный промах в этом деле прокуратуры, и не только прокуратуры. А если выяснится, что виноват и он сам, лично? Разве в свое время председатель народного контроля не говорил ему о жульничестве Лукьянчика на стройке?
В общем, плохие прокуроры тоже бывают, и удивляться тут нечему, они тоже люди. Но когда такое выясняется, их от этих святых обязанностей освобождают…
…Отец Натальи Невельской умер полгода назад, и, как часто бывает, случилось это неожиданно. В пятницу вечером от него была телеграмма, в которой он, в своей обычной шутливой манере, сообщал об успехе испытания под нагрузкой последней турбины и через запятую просил жену договориться с каким-то Владимиром Федоровичем о ремонте забора на даче…
В субботу утром Горяев проснулся от пронзительного голоса тещи:
— Владимир Федорович? Это вы? Вам звонят от Невельского! Господи боже мой… Владимир Федорович, вы меня слышите? Что? Господи…
В это время зазвенел звонок в передней.
— Господи, да откройте же кто-нибудь! Звонят! — завопила теща.
Наташа еще не проснулась или делала вид, что спит, пришлось встать Евгению Максимовичу. Посыльный с почты передал ему почему-то распечатанную телеграмму и, не прося расписки, поспешно ушел.
«Минувшей ночью скоропостижно скончался Семен Николаевич Невельской тчк Тяжело скорбим вместе с вами тчк
Он живет и будет вечно жить в своих великих стройках
Строители друзья покойного»Евгений Максимович, растерянный и еще не усвоивший разумом эту страшную весть, стоял в передней с телеграммой в руках. Сказать, что смерть тестя потрясла его душу, означало бы солгать — отношения у него с тестем были никакие: ни хорошие, ни плохие. Когда он прочитал телеграмму, у него мелькнула только одна мысль — что же теперь будет со всем этим хозяйством: с огромной квартирой, дачей, избалованной тещей, со всеми родственниками, привыкшими к помощи этого дома?
А теща продолжала кричать по телефону:
— Вы же знаете, Владимир Федорович, мы вас не обидим, вы же знаете!..
Пойти к ней и отдать телеграмму — на это у Горяева не хватило духа. Он прошел в свою спальню, разбудил Наташу, отдал ей телеграмму и, сев рядом на постель, обнял ее за плечи. Наташа не забилась в истерике, даже не заплакала. Бессильно откинув в сторону руку с телеграммой, она сказала:
— Послушай… я во сне слышала, как ты пошел открывать дверь, и я знала — там телеграмма о смерти отца. Последние годы он жил на пределе… — Она встала с постели. — Пойдем к маме.
Ольга Ивановна прочитала телеграмму несколько раз, точно там было что-то непонятное. Потом уронила бланк и, глядя на лежавшую на полу бумажку, вскрикнула негромко:
— Нет… нет! — Опустилась на стул и долго сидела молча, смотря в одну точку, и вдруг заговорила раздраженно: — Допрыгался со своими плотинами и турбинами… все думал, что он еще мальчик. Сколько раз я ему говорила: уймись, уймись… — Она как-то скрипуче, будто через силу заплакала, вздрагивая всем телом.
Евгений Максимович был удивлен — он боялся, что дом взвоет от горя, и не знал, что ему тогда делать. А все развертывалось весьма спокойно. И только домработница, старенькая Ксенечка, тихо плакала, забившись в угол на кухне. Евгению Максимовичу стало жалко тестя…
Вскоре начали приезжать с выражением соболезнования деятели из министерства. Ольга Ивановна, уже одетая в траур, принимала их в столовой, слушала выражения соболезнования, прижав ко рту кружевной платочек, а когда очередной посетитель уезжал, шла к дочери и зятю с новостями:
— Его сегодня доставят в Москву специальным самолетом.
— Похороны будут на Новодевичьем… там — что ни могила — великие знаменитости… Памятник поставят — сказали.
— Все, все за счет правительства…
— Прощание в клубе министерства, за нами пришлют «Чайку» министра.
Она была совершенно спокойна. Даже в минуты последнего прощания на кладбище. А на поминках, когда кто-нибудь упоминал о верной подруге покойного, она непроизвольно поправляла волосы…
Ночью Евгений Максимович спросил у Наташи:
— Почему мама так спокойно перенесла смерть Семена Николаевича?
— У них был брак без любви, по чистому расчету, — ответила Наташа, судорожно зевнув. — Я это чувствовала с детства, а позже мама и сама мне это сказала… Мне за нее сегодня было стыдно весь день. — И без паузы: — Женя, ты меня любишь?
Евгений Максимович положил руку на круглое плечо жены и, поглаживая его, ответил:
— У нас никакого расчета не было — ни у меня, ни тем более у тебя. Я в твою любовь верю… и… давай спать…
Судьба Семена Семеняка складывалась без особых осложнений. Кончил школу с золотой медалью. Легко дался ему и энергетический институт, который вооружил его дипломом инженера-экономиста и дал ему свободное распределение. Идти на завод он не торопился, хотя отец его всю жизнь проработал в отделе снабжения авиационного завода. И как раз по совету отца он устроился в московскую милицию, там в ОБХСС были нужны специалисты по экономике. В одном из районных отделов проработал месяц — выяснилось, что у него нет ни малейшей склонности к следовательской работе.
В это министерство Семеняк зашел потому, что оно находилось в центре Москвы и недалеко от его дома. Просто шел мимо и зашел. Он вообще мог не торопиться с устройством на работу, но после неудачи в милиции — а вдруг у него не пойдет и на всякой другой службе? В милиции он, кроме всего, как-то оробел, теперь решил — никакой робости. Наоборот.
В министерстве ему сказали, где занимаются кадрами производственного главка, и там он быстро отыскал необходимого ему начальника, решив сразу идти к тому, кто может решать…
Миновав остолбеневшую секретаршу, Семеняк вошел в кабинет начальника, который в это время судорожно искал какую-то бумажку на своем до безобразия захламленном столе. Из бумажного беспорядка, как ледокол среди льдов, возвышался прибор с зубчатым колесом наверху.
— Я насчет работы, — начал Семеняк.
Кадровик мельком рассерженно глянул на него (секретарша свое получит) и, рыкнув: «Подождите в коридоре», продолжал шарить по столу.
И вот снова оробел — послушно вышел в коридор и просидел там на подоконнике около часа. За это время кадровик пять раз сбегал куда-то с бумагами в руках. Наконец в коридор высунулась из двери и злющая секретарша (она свое получила):
— Пройдите…
Когда Семеняк зашел в кабинет, кадровик снова искал какую-то бумажку, только теперь в сейфе, и не обращал внимания на вошедшего.
— Я бы хотел дать вам один совет, — громко заговорил Семеняк, испытывая острое упоение своей храбростью. — Всегда, когда перед вами живой человек, отдавайте предпочтение ему, а не бумажкам. У вас меньше будет неприятностей.
— Что вы сказали? — задохнулся кадровик, смотря на молодого человека квадратными глазами.
— То, что вы слышали, — ответил Семеняк. — А то, не ровен час, через год к вам явится, вот так же как я сейчас, сын вашего замминистра, он через год кончает. Смотрите не промахнитесь…
У кадровика онемело лицо, и он только беззвучно шевелил губами. В это время в кабинет вошел статный, красивый, модно одетый мужчина, и по тому, как он вошел и держался, было ясно, что он из начальства.
Семеняк не ошибся, это был Евгений Максимович Горяев, который сразу понял, что между кадровиком и молодым человеком происходит какой-то конфликт.
— Что у вас тут случилось? — легко спросил Горяев.
— Вот он… — кадровик грубым жестом показал на Семеняка, — пришел к нам в министерство наниматься, а начал с того, что взялся меня учить, как надо работать.
— Во-первых, я пришел сюда не наниматься, — подхватил Семеняк. — Это при царе нанимались в извозчики и няньки, я после окончания института пришел сюда работать, а не сидеть в коридоре под дверью, вы должны быть заинтересованы во мне больше, чем, может быть, я в вас. Во всяком случае, не меньше.
Семеняк заметил, что во время его тирады вошедший начальник улыбнулся и выжидательно смотрел на него. Но тот обратился к кадровику:
— Я вынужден был зайти к вам — характеристики на переданных мне сотрудников должны быть у меня сегодня, завтра они уже не нужны никому.
— Мне же надо всего пятнадцать минут, так вот же… — кадровик с ненавистью посмотрел на Семеняка.
