— из какой-то общей беды.
С Днём народного единства вообще конфузная история — все признавались, что его учредили, чтобы создать противовес давней традиции празднования седьмого дня в ноябре.
И как всегда, когда что-то делается в суматохе, газон вышел красивым, да только народная тропа ему поперёк. Всякий досужий человек, обратившись к Википедии (или какому-нибудь более авторитетному источнику), может узнать, что «В XVII веке разница между юлианским и григорианским календарями составляла не 13, а 10 дней», а наши прекрасные депутаты решили, что она была тринадцать, придумали искусственную дату, причём привязал её не к польской капитуляции, а к освобождению Китай-города.
Разве что сама Государственная дума находится рядом, но это повод сомнительный.
Как и в случае с Днём России — праздником странным, до конца непонятным.
Правда, начнёшь говорить об этом, так втянешь голову в плечи, потому что умы возбуждены и повсюду сеансы психотерапевтического выговаривания.
В прежние (мои) годы, в каждый сезон было по празднику.
Новый год был праздником штатским, а 7 ноября — государственным (Советские праздники соответствовали христианским, в коих 9 мая было отдано Пасхе, в моё время уже такой не запретной, а немного даже фрондёрской. Однако лето оставалось без праздника (два главных выпало на весну — Первомай и День Победы). Так или иначе — 1 января был День Перехода, 1 мая — День Весны, 9 мая — День Избавления от смерти, а 7 ноября — День Урожая.
Теперь государство вместе с танками переехало на весеннюю часть года (по мне, так лучше б оно переехало на лето, где День России не близко, но рядом с усекновением главы Ивана Крестителя, или Ивану Купале — кому что ближе). Но государство, как единый организм, думающий какую-то свою думу, понимает, что 12 июня праздник неукоренённый, ненамоленный, и лучше устроить парад в мае.
Но в этом тонкость: в тот момент, когда заявится на праздник государство, отфыркают дизеля парадных машин (это при том, что я, как всякий мальчик любил парады), как начнут произносить речи, потащат куда-то двухметровые фанерные цветы-гвоздики, так всё народное прячется по дворам (я застал домино за столами). Причём это народное — неистребимо — примерно так, как талая вода. Как начнут сыпать казённый щебень в колодец, всякие чувства потихоньку переливаются куда-то в другое место — вдоль по водоносным пластам.
Нет, бывают намоленные дни — такие, как 23 февраля. Никаких оккупантов не изгнали, историки говорят, что и вовсе ничего не произошло, ан нет — Штирлиц печёт картошку в камине, миллионы школьниц дарят своим одноклассникам открытки и ручки за 35 копеек. И хоть и РККА след простыл, и Советская Армия куда-то подевалась, а праздник остался. Ну, бывает — рассказывали, что и печатные иконы мироточат. (У людей религиозных с праздниками никакого сомнения нет — и в этом выгода жёстких конструкций).
Но пока в новых праздниках нет мистики, это просто повод к застолью — вот в чём дело. И неважно, где оно — под крышей осенью и зимой, или на речке летом.
Есть репортажи с народных гуляний, есть чиновники в галстуках, а мистики нет.
А вот у казённого 7 ноября мистика была, и для меня она заключалась не в параде, а в его репетиции, что происходила дней за пять — тогда никакой дневной репетиции никто не мог помыслить, и всё это (как и многие важные события) происходило по ночам.
Впрочем, я в выгодном положении — я всё это описал в одном романе и сейчас можно сэкономить время:
«Мальчик проснулся от дребезга стекол в книжных полках. Они дрожали тонко, чуть слышно, но он сразу понял, что пора. Он проскользнул по темному коммунальному коридору и быстро натянул куртку в прихожей.
Тёмный двор принял мальчика в себя, мальчик знал его наизусть, и поэтому безошибочно нашёл ущербное место в заборе, перелез и выбежал через сквозной подъезд на широкую улицу.
Там, в скудном свете фонарей, двигались танки. Впрочем, сейчас перед мальчиком перемещались другие, неведомые ему машины — огромные, приземистые, с диковинными толстыми пушками, лежащими на броне, как на животе у толстяка.
Их сменили другие — юркие и быстрые, с узкими гусеницами.
Асфальт превращался в белый порошок, и мальчик ощущал на своих губах запах этой асфальтовой пыли, гари и чада двигателей.
„Вот сейчас они тренируются, — думал мальчик, — сейчас они идут на Красную площадь, а когда они поедут обратно — не знает никто.
И я тоже никогда не видел, как они едут обратно“. Стоял ноябрь и у мальчика были каникулы. Он считал дни, оставшиеся до праздников, а затем — до школы. Этих дней он насчитывал мало, и ещё одним свидетельством приближения праздников были танки, идущие по ночным улицам.
Они чадили и сотрясали улицу, дома, стоящие на ней и дома рядом, а мальчик глядел на них, не отрываясь.
Вдруг что-то произошло с ним. Он уже не стоял на холодной ночной улице, не кутался в курточку, а сидел на броне одной из тех грозных машин, что шли только что перед ним.
Он ощущал под собой горячее ревущее железо, чувствовал дорогу — горную и каменистую, по которой двигался танк»[453].
7 ноября традиционно было днём плохой погоды — и когда эти машины возвращались обратно, зеваки стояли по щиколотку в мокром снегу. Летали между гусениц потерявшие своих хозяев воздушные шарики.
Но дневные танки были мирными, в отличие от тех, ночных.
Народный праздник протаптывается медленно.
Не сказать, что те, кто при мне садился за стол в большой комнате, думали о революции и коммунизме, хотя среди них были настоящие коммунисты. Но праздник был как тропа между буден.
За окном падали липкие серые хлопья городских осадков, быстро темнело. Кто-то решал логическую загадку: «Отчего, чтобы получить 25 октября и старого стиля, мы отнимаем тринадцать дней от 7 ноября, а чтобы получить Старый Новый год нам нужно прибавить тринадцать дней?»
Поставили на стол банку рижских шпрот — потому что, чем не повод?
Поглядит на это расстрелянный бакинский комиссар со стены, да и вздохнёт: за это и боролись.
В общем, простая человеческая жизнь всегда побеждает.
И четыреста лет назад, и сто — всегда так было.
06.11.2017
Яйцо
Ну а перстень — никому.
Осип Мандельштам
В прошлый раз я говорил о парадоксальной истории про преемственность в русской поэзии (на самом
