деле, в русской литературе вообще).
Мифология русской литературы построена именно на этой преемственности, и парадокс в том, что Маяковский, который, казалось бы, должен был просто спихнуть Александра Блока с пиратского корабля современности, придумывает разговор, а, возможно, и саму встречу с Блоком.
И всё это для предания легитимности своему пути.
Началось всё со знаменитых перстней Пушкина — причём в особой мифологической оптике эти предметы то сливаются в один, то распадаются на перстень-печатку с еврейскими буквами (или сердоликовый перстень) — переданный Жуковскому, изумрудный — переданный Далю, перстень (или кольцо) с бирюзой, подаренный Данзасу и тому подобное.
Самый известный из них — перстень-печатка (оттиски сохранились, и там написано на иврите: «Симха, сын почётного рабби Иосифа, да будет благословенна его память») — подарок Воронцовой. Перстень перешёл Жуковскому, его сыном подарен Ивану Сергеевичу Тургеневу. Потом его долго выпрашивали обратно у Полины Виардо, и, наконец, передали в Пушкинский музей, и всё для того, чтобы 23 марта 1917 года в газете «Русское слово» было напечатано: «Сегодня в кабинете директора Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея, обнаружена пропажа ценных вещей, сохранившихся со времен Пушкина. Среди похищенных вещей находился золотой перстень, на камне которого была надпись на древнееврейском языке, и свинцовая пуля в золотой оправе, найденная в кармане жилетки Пушкина 27 января 1837 года. Приняты меры к розыску похищенных вещей»[454].
Тут, конечно, всё хорошо — и то, что это, судя по всему, копия, а перстень мог быть украден раньше, и что перстень крадут именно в марте семнадцатого года. И то, что в Российской империи с чуть ли не самой большой еврейской общиной, надпись долго считают арабской, и что люди специально встречаются с каким-то арабистом, чтобы перевести её, и множество прочих детективных деталей.
Но это всё хорошо для приключенческого сюжета с налётом мистики.
Нам интересна именно передача сакрального предмета как права на княжение. Перстень не похож на корону, но носить его, несомненно, сподручнее.
В некогда очень шумно знаменитом романе Владимира Сорокина «Голубое сало» эта передача символического права имеет пародийный вид. Там Ахматова умирает после того, как разрешается плодом в виде чёрного матового яйца, чуть меньше куриного.
Сперва приходит мальчик Роберт, но проглотить яйцо не в силах. «Четвертого мальчика вырвало на туркменский ковер. Пятый рухнул навзничь, гулко стукнувшись головой о край ванны. Впавшего в истерику шестого кулаками успокаивал швейцар. Седьмая наложила в шерстяные рейтузы. Восьмого и девятого бурно рвало. Одиннадцатого снова бил швейцар» Ахматова при этом кричит: «Неужели засохнет живой корень?!»… «Наконец в заблёванную, пахнущую кровью и мочой спальню вошли последние трое: двое мальчиков вели под руки худенькую девочку с изуродованными полиомиелитом ногами, засунутыми в уродливые, скрипящие ботинки.
— Кто? — спросила ААА.
— Белка, — ответила бледная девочка.
— Женя, — пробормотал белобрысый горбоносый мальчик.
— Андрюха… — с трудом разлепил маленькие узкие губы другой.
— Почему все?
— Непричастная, можно, мы втроем? — девочка прижала малокровные руки к груди и забормотала, захлебываясь своим страхом: — Одному… одному великое наследие принять надо, это конечно… это святое… но друг… друг рядом… друг и гад, друг и гад… ведь мои друзья… друзья мои… уходят… и друг ведь рядом… друг… он не уйдет… легко принять за остроту ума… если… если… если…»
Ничего не выходит — никто не может даже приблизится к священному яйцу, и подростков выгоняют:
«— Никого! Во всей империи — ни одного восприемника!
— Что же будет, господи? — простонала маленькая дама.
— Разорвется цепь златая. — ААА бессильно посмотрела в потолок. — Будете прыгать по земле, как блохи, и не знать, что такое звёзды…
Дверь скрипнула, приотворившись, и в спальню вполз маленький толстый мальчик.
— Что? — открыла глаза ААА.
— Он в тряпках прятался, — запоздало пояснил швейцар.
Мальчик встал. Он был рыжим, с отвратительным красным лицом; большие водянистые глаза близко сидели возле толстого мясистого носа; из отвислых мокрых губ торчали неровные зубы.
— Кто ты, обмылок? — спросила ААА.
— Иосиф, — ответил мальчик неприятным фальцетом.
— Откуда?
— Из Питера.
— Чего тебе надо?
Мальчик без признаков страха посмотрел на яйцо, шмыгнул носом:
— Я хочу.
ААА и маленькая дама переглянулись. Большая дама перестала скулить и замерла. Швейцар напряженно подглядывал в дверную щель.
Яйцо матово чернело на маленьких женских ладонях.
Мальчик подошел, опустился на колени. Его уродливое лицо нависло над ладонями. Он открыл большой, как у птенца, рот и проглотил яйцо.
— Свершилось! — произнесла ААА сдобным, как филипповская булка, голосом и облегчённо вытянулась на мокрой от крови кровати. — Подойди.
Мальчик подполз к кровати на коленях.
ААА положила ему на рыжую голову свою тяжелую грязную руку:
— Те, кто пытался, будут просто рифмовать. А ты станешь большим поэтом. Ступай.
Мальчик встал и вышел из спальни»[455].
Он выбегает из дома, и всё те же Белка, Женя и Андрюха смотрят на него и понимают, что произошло.
«— Все… — бессильно опустила худые руки Белка. — Иосиф сожрал.
— Блядь! Как везет этому рыжему, — закусил губу Женя.
— Не завидуй другу, если он богаче… — упавшим голосом пробормотал Андрюха, провожая Иосифа тоскливым взглядом.
— Боже, за что мне… за что мне все это… — захромала Белка.
— Поехали ко мне портвейн пить, — двинулся за ней Женя.
— Я не смогла… это все… это все… нет! Господи! Это все не со мной! — Белка обхватила лицо руками. — Это сон какой-то! Это все не со мной происходит! Я сплю!
— Успокойся, ну что ты… — взял ее за локоть Женя.
— Может, это… и не так важно… — бормотал, идя за ними, бледный Андрюха. — Надо… поверь в себя… начни с нуля…
— Мы сильные, Белка, — обнял ее Женя, — мы сами сможем.
— Боже, какие вы мудаки! — вырвалась она и захромала быстрее. — Сами! Они — сами! Вы не понимаете! Не понимаете, что случилось сегодня! Вы даже не понимаете этого! И никогда не поймете!
Слезы брызнули из её глаз. Рыдая, она шла по улице Воровского, громко скрипя ортопедическими ботинками. Редкие прохожие смотрели на неё.
— Белка, послушай… — поспешил за ней Женя, но Андрюха остановил его:
— Оставь её. Пошли выпьем…
Они двинулись к Садовому. Сзади раздался свист. Друзья обернулись. К ним подошел очень высокий парень в модной спортивной куртке с надписью «ATLANTA», с португальской сигариллосс в красивых и наглых губах. В руках он держал потёртый спущенный мяч для регби на толстой резинке. Парень лениво, но умело бил по мячу ногами в китайских кедах, мяч метался на резинке во все стороны, пугая прохожих.
— Здорово, чуваки! — усмехнулся краем рта парень.
— Здорово, Васька, — уныло вздохнул Андрюха.
— Дай закурить, — прищурился Женя.
— Последняя. — Васька забросил мяч за
