Когда пошла в моей жизни черная полоса невезения, я сломался. И поставил жене условие, — чтобы никого больше в церкви во время крещения не было. Однажды жена пришла радостная и сказала:.
— Я купила тебе церковь на полтора часа…
В тот исторический день был жуткий мороз. Я напялил на нос черные солнцезащитные очки и вместе со своим идейным и торжествующим от победы поводырем спозаранку короткими перебежками среди кустарников на Крылатских холмах отправился в церковь, пребывая в твердом убеждении, что таинство моего преображения будет строго конфиденциальным…
Когда в церковном предбаннике я покупал свечи, рядом с моей женой появился священник и тихим виноватым голосом что-то ей сказал. Страх горел в ее глазах, когда в следующую минуту она доложила мне, что, ввиду экстренного отъезда за границу какого-то крылатского пацана, родители упросили батюшку окрестить его вместе со мной.
Кровь ударила в мои мозги при этом сообщении с такой жуткой силою, что аж потемнело в глазах. Наверное, ни один полковник Генерального штаба за свою жизнь не отвешивал в адрес своей благоверной такие цветастые тирады, какие поперли из меня в ту минуту. И только понимание того, что я нахожусь в святом месте, где не приличествует даже громко говорить, сдерживало меня от дикого ора: я ходил по предбаннику кругами, сверкая злющими очами и люто рычал на жену, выплескивая на нее кипяток своего негодования из-за провала «операции»…
— Ничего-ничего, — тихо говорила жене старушенция, продающая свечки, — это из него бес выходит…
Мысль о побеге сверкнула и погасла в мозгу в ту секунду, когда входная дверь открылась…
То был явно не мой день.
Вслед за холеным барчуком и роскошной дамой в дубленке в предбанник вошел человек в гражданке, при виде которого мне хотелось провалиться сквозь землю… То был бывший начальник факультета, на котором я учился в Военно-политической академии имени Ленина, — генерал-майор Алексей Дмитриевич Глоточкин…
Наверное, в жизни каждого человека бывают моменты, когда жизнь издевается над ним с тою зловредной фантазией, как сытая кошка над поверженной полуживой мышью.
Меня и генеральского внучка пригласили на священнодейство. Мой бывший учитель стоял с дочерью позади нас, и мы оба делали вид, что не узнаем друг друга. Я в несколько секунд успел сделать жене небывало страстный доклад о нежданной встрече, и она приткнулась поодаль к стене с видом человека, уличенного в предательстве и ожидающего страшной казни…
Священник попросил нас поднять штаны выше колен. А поскольку я облачился в узкие альпийские брюки на гагачьем пуху, штатнины не поднимались выше икры. Я изо всех сил тянул их, пересиливая боль, но все было без толку. Тогда я проделал это с такой мужской силою и злостью, что тихий треск раздался в церковной тишине и штанины распались по швам до колен… Задача была выполнена.
Жена догадывалась, какие экспрессивные публицистические мысли роились во мне в ту минуту яростной борьбы с собственными штанами.
Но и это была не последняя беда.
Перед омовением священник попросил нас приготовить полотенца. На плечах барчука в мгновение ока появилось цветастое покрывало, а я стоял в нерешительности, боясь повернуться назад, дабы не встретиться взглядом с генералом. Жена выручила меня своим мохеровым шарфом, и еще более жуткая злость на это убожество уже совершенно подталкивали меня к предынфарктному состоянию.
После причащения я встал напротив иконы и намеренно долго и нелепо торчал пред нею, дожидаясь ухода барчука с матерью и с дедом.
Когда это произошло, душа распрямилась и разомлела в елейном дыму. Стоя пред образами, я с компьютерной скоростью уже просчитывал самые короткие маршруты возвращения на место постоянной дислокации с максимальным использованием маскирующих свойств местности…
Маленький серебряный крестик появился на моей груди. А вместе с ним — и таинственная вера, что теперь жизнь моя осеняется всесильной волею, кару и милость которой следует принимать как должное…
Как должное воспринял я и то, что придется «снять эполеты».
На погосте возле церкви горел костер. Иноземным голосом орал приемник. Пьяные люди жарили шашлыки. На огромном тесаном камне желтоватого цвета лежала газета «Правда», поверх которой стояли стаканы с водкой и лежало жареное мясо.
Я давно уже знал, что камень когда-то был надгробной плитой, на которой сохранилась уже еле видимая надпись «Раб Божий князь полковник Ерофеев…».
Полковник наверняка был настоящим князем. Оградка на его могиле была самой дорогой и монументальной. Но и ее уже не стало. Из таких старинных оградок витого и кованого железа те люди, что живут в дачных дворцах за кольцевой дорогой, обожают делать ворота. В комбинации со старинными фонарными столбами, которые давно кто-то стащил с Патриарших прудов, получаются уникальные сооружения дивной красоты…
А вот титул князя не уворуешь. Но и это не проблема. Если нельзя что-то стащить, — можно купить. Были бы деньги.
Несколько кадровых и отставных арбатских полковников, сумевших наладить хороший бизнес, уже стали князьями и графами. Эти титулы они купили по блату у одного давнего сослуживца, долгое время приторговывающего данными услугами. Всего за 500 долларов. Если берешь оптом — дешевле будет…
Сегодня вы встречаетесь с отставным полковником, который давно считался столбовым крестьянином, а сегодня он вам представляется графом или князем. Нет страны интересней России! Массовое сползание крыши…
* * *
Церковь была древней, красного кирпича с загадочным клеймом на каждом камне. От ее стен веяло теплом. Уже более десяти лет я хожу вокруг нее и выбираю точку, с которой церквушка смотрится наиболее красиво. С годами понял, что это зряшное занятие: она прекрасна всегда — откуда на нее ни смотри. А ступишь метр в сторону от прежнего места — и уже открывается что-то новое. Вроде бы пустяк — всего лишь слегка измененный излом линии, новый кусочек света или тени, но вся она уже совсем другая. По весне, когда у древних красных стен могуче, разлаписто цветет разноцветная сирень, от этого родства старого и нового, соседства дремучего камня и юных цветов проистекает дивное волшебство встречи вечного и временного…
Позолоченный, слегка наклоненный, церковный крест багряно и ярко сиял в высоте. Звонарь старательно выбивал из колоколов певучую и торжественную мелодию. Из соседних домов спешили к церковке люди. У нескольких своих попутчиков я попытался осведомиться, какой сегодня праздник (хотелось знать, в какой день я расстался с армией), и, к удивлению своему, получил разные ответы. И не удержался, чтобы не сказать об этом сухонькой старушенции, сноровисто топающей в огромных валенках по хорошо протоптанной стежке.
