Итак, Лютер не принес никакой пользы Церкви. Но, может быть, он послужил хотя бы Германии? Может быть, злейший враг папы и приятель Гуттена способствовал процветанию Германской империи? Увы, его роль была прямо противоположной. Вспомним для начала его собственные сетования и горькие вздохи его сподвижников по поводу нравственного разложения, захватившего государства Центральной и Северной Германии. Но бытовой распущенностью дело не ограничилось. Отчуждение церковных земель в пользу алчного дворянства сопровождалось закрытием и ликвидацией лечебниц и прочих богоугодных заведений и как следствие обесцениванием в глазах обывателей таких ценностей, как милосердие, доброта, сострадание к бедным и обездоленным. В области культуры, особенно в сфере изобразительных искусств, начался настоящий застой, чтобы не сказать хуже. Проклиная скульптуру, витражи, фрески, заалтарные картины как проявления идолопоклонства, а величественные готические здания как символ торжествующего папизма, Лютер перечеркнул само существование сакрального искусства. Должно быть, вчерашнему монаху доставляло немалую радость наблюдать за гибелью того, чему он еще недавно с трепетом поклонялся и что потом с ненавистью отверг. Уничтожение католического культа — и его обрядов, и его вещественных воплощений — можно считать актом культурной революции, ставившей своей целью стереть из памяти людей реалии минувшего прошлого. Именуя былое кощунством, легко было натравить народный гнев на виновников этого кощунства — католиков.
Итак, героем духа он не стал. Но Лютер разделил взгляды рыцарей и сыграл свою роль в консолидации Священного союза германской нации против Рима. Так нельзя ли назвать его хотя бы национальным немецким героем? Посмотрим, что получилось в действительности. Возмущение против папы быстро переросло в возмущение против императора, то есть человека, выдвинутого немецкой нацией — институтом имперской власти и лично выборщиками-курфюрстами — как гаранта своего единства. Борьба против императора обернулась для Германии тем же, чем стала борьба против папы для Церкви — дискредитацией власти и последующей раздробленностью страны. Призыв Лютера к немецким князьям не только не привел их к единству, но, напротив, спровоцировал раскол. Свобода толкования, вначале приложимая к догматике, затем распространившаяся на сферу морали, в конце концов захватила и политику, заразив мелких немецких суверенов тягой к независимости и нежеланием подчиняться кому бы то ни было. Дух сектантства, воцарившийся в религии, отозвался в государственном устройстве дальнейшим дроблением и обособлением отдельных земель. Заключив союзнический договор с королем Франции — злейшим врагом императора, князья-протестанты фактически совершили измену. Но если Франциск I жертвовал религиозными убеждениями в угоду политике, эти князья, поставив религиозные интересы выше политических, способствовали не только ослаблению Германии перед Францией, но и ослаблению всей Европы перед Османской империей. Стычки на религиозной почве, вскоре переросшие в Тридцатилетнюю войну, сделали возможным военное вмешательство Швеции в имперские дела. Вестфальский мир, заключенный столетие спустя после смерти Лютера, закрепил принципы этой самоубийственной политики. Германия уступила иноземным завоевателям значительные территории и признала право постороннего вмешательства во внутренние дела империи. Вестфальский мир признал существование 350 суверенных германских государств, каждое из которых имело право воевать друг с другом и вести независимую внешнюю политику. Немецкий народ на сто с лишним лет превратился в жертву грабежей и массового уничтожения, эпидемий и разрухи. Фабрики стояли, крестьянские хозяйства приходили в запустение, в стране свирепствовала безработица. Стоило ли ради сомнительного удовольствия унизить императора-католика идти на такие жертвы? Увы, ненависть — особое чувство. Дай ему волю, его уже не остановить.
Каким же образом никому не ведомый пугливый монах всего за несколько лет сумел произвести такие потрясения? Почему миллионы немцев поддались тому тройному обману, о котором говорилось выше? Иными словами, какова роль личности Лютера в истории Германии? Все дело в том, что брошенные им семена попали на чрезвычайно благодатную почву. Неизвестно, что стало бы с его призывами, не прозвучи они столь своевременно. В самом деле, в XV и начале XVI века Германия переживала гораздо более глубокое моральное разложение, чем сопредельные с ней латинские страны. Князья-епископы, чувствовавшие вдали от Рима и вдали от императора политическую независимость, упивались своим могуществом, а высшее духовенство вообще не вникало в дела религии. Избрание молодого Альбрехта Гогенцоллерна наглядно доказывает, что епископами в Германии становились в это время отпрыски могущественных семейств, не только не имевшие духовного призвания, но зачастую лишенные даже обыкновенной набожности и озабоченные одним — получить в свое владение землю, на которой можно будет самовластно править. Можно, наверное, не уточнять, что и подначальные им священники, пользуясь полной бесконтрольностью, вели себя не лучше. Напрасно верующие ждали от них духовного руководства!
Тем временем в народе зрела потребность в духовных пастырях, Божьих людях, которые, как в минувшие золотые века расцвета Церкви, вывели бы их из мрака на свет. И тут явился Лютер со своей проповедью новой Церкви. Стоит ли удивляться, что толпа ловила каждое его слово? Протестантский историк Поль Сабатье сопоставляет лютеранскую Реформацию с Реформой, проведенной св. Франциском Ассизским. Последний, пишет он, «никогда не замахивался на роль новатора. Ереси, несущей угрозу Церкви и порождающей ненависть, для него не существовало. Для укрощения ереси существуют такие вещи, как инквизиция и крестовый поход. И Франциск рассеял ересь, как солнечный свет рассеивает ночную тьму. Если бы в XVI веке жил такой человек, как св. Франциск, голоса Лютера и Кальвина потонули бы в общем хоре голосов». Чуть дальше он отмечает, что «у других проповедь тех же самых евангельских истин оставалась пустым звуком, заглушаемая гордыней, тогда как он сумел вдохнуть в них новую душу, оживив смирением, любовью и покорностью».
Еще одним германским императивом стала жажда освобождения от власти Рима. Впрочем, в самом факте римского владычества над Священной империей, осуществляемого через князей-епископов, прослеживалась определенная историческая закономерность. Вспомним, что германские императоры на протяжении пяти веков держали в подчинении не только Рим, но и всю Италию, в результате кровавых походов насаждая в итальянских королевствах и княжествах германских правителей и поддерживая их военной силой. Однако римская хватка ощущалась в Германии, пожалуй, еще более болезненно, чем былое военное давление немцев на Рим, по той простой причине, что хватка эта стала финансовой. Бремя налогов в пользу Рима давило на все без исключения сословия. Между тем Германия переживала в это время мощный экономический подъем. Банкиры и крупное купечество чувствовали, что пробил их час. Народившаяся буржуазия жаждала обогащения, и не было для нее на заре XVI века хуже поработителя, чем тот, кто посмел бы посягнуть на ее кошелек. Стоило Лютеру намекнуть, что Рим зарится на немецкую мошну, как за ним дружно поднялось все дворянство и бюргерство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
